Дальний поиск - Кузнецов Олег - Страница 13

— Опять ты за своё. Я и думать не надумывала! Все ты за меня решаешь. Такие ли времена, чтобы мне куда-то ехать? Тут у меня корова, жалованье какое-никакое, свой доход есть, а в городе что будет? На фабрике работать да на паек существовать? Или про золото, что ли, про своё опять талдычить будешь? Где оно? Ни разу я его не видала и верить тебе не обязана. У тебя, может, одна горсточка, а ты хвост распускаешь, будто миллионщик.

— Хо-хо, глупая баба, у меня золота стоко — держать в руках тяжело. Может, и миллионщик — это как его продать.

— Во-во, ты уж напродавался. На четыре года — за колючую проволоку. Теперь меня прельщаешь. Оно, конечно, я баба видная, оборотистая, справилась бы, не как ты. Но токо вот тебе мой последний сказ: рассыпь ты передо мной хоть цельный пуд золота, и я не нагнусь. Не желаю! И на том покончим. Харчей тебе соберу и сей же час уходи, за-ради бога, куда-нибудь подальше. Я твёрдо решила: эта встреча у нас последняя.

— Та-ак… — протяжно сказал Захар и, помолчав, укоризненно покачал головой. — Этаких речей я от тебя ещё не слыхал. Али чего напужалась?

— Ничего я не напужалась, а не хочу, и все тут.

— Давай тогда разберём, откуда ветер дует. Часом не оттуда, где ты нынче под окнами стояла? — И, медленно подняв заскорузлый палец, Захар прицелился им, как пистолетом, в сторону управления заповедника.

Татьяна поёжилась, открыла рот, чтобы сказать что-то, но не нашлась, смолчала. По лицу Захара скользнула и исчезла в бороде усмешка.

— Я всё вижу и все знаю. А как же? Моё дело такое — во все вникнуть.

— Мало ли, зачем я там стояла! — опомнилась Татьяна. — Я как-никак на работе числюсь в заповеднике!

— Не крути. На директора облизывалась, вот и вся твоя причина. Мне ли тебя не понимать? Однако, видать, невелики твои успехи, а? Иначе я бы над тем интеллигентом потешился. Убить бы не убил, а шкуру содрал. Как бы он без шкуры-то пошёл? — И Щапов вполне натурально и безо всякой боязни быть услышанным с улицы расхохотался.

— Больно востёр. Он, может, с тебя с самого побыстрей шкуру сдерёт.

— Не. Этот для меня не опасен. Я с ним, как с котёнком. Бродит вот только по тайге каждый день, во всякую щель суётся — мешает! Ну, за это я его не трогаю, пущай себе. Работа у человека такая. А вот уж ежели ты с ним скрутишься… Шлёпну.

Татьяна обессиленно присела на постель. В одну минуту сломленная, потухшая, прошептала почти беззвучно: «Все про тебя правда…»

Захар, совершенно спокойный, положил на лавку обрез, скинул прямо на пол полушубок и с удовольствием прошёлся по скоблёному полу.

— Да! Кабы не забыть. Я там, в сенях, мешок бросил — пушнина кое-какая. Продай по-аккуратному. Деньги сбереги, пригодятся нам на самый первый случай.

— Не учи…

Пока Татьяна хлопотала, припрятывая пушнину, да пока приготовила кое-что из харчей, чтобы положить в котомку мужа, сам он прикорнул на лавке.

— Захар, дрыхнешь! А я тут сиди и карауль тебя! Того и гляди светать начнёт! — Татьяна толкнула мужа в плечо.

Схватившись за пимы, Захар Данилович одумался:

— Ишь, батя привиделся… Сон такой…

— То-то, я гляжу, спишь ты, а в глазах у тебя по-мокрело. Видать, как ни броди по тайге, а все человеком останешься.

Коротки сборы; обрез под полушубок (чтобы затвор не замёрз), в котомку побросал харчей и, не тратя времени на прощанье с женой, — к двери.

— Шёл бы напрямки задами.

— Нельзя, след положу. Спервоначалу по дороге надо, камусы у меня недалече припрятаны…

А Терново словно навек заснуло в загустевшей под облачным небом темноте. Ни звука кругом: не стукнет копытом присмиревшая в тепле хлева скотина, не залает собака, которую, пожалев, пустили с мороза в дом, не хлопнет дверь, не заскрипит снег под ногами несущей охапку дров хозяйки. Ещё очень рано.

Захар Щапов, соблюдая скорей формально, чем из страха, некоторые меры предосторожности, миновал глыбящиеся во тьме избы и, довольный, был уже готов нырнуть, как рыба в воду, в надёжную чащу, как вдруг непонятный трескучий звук, возникший за углом крайнего строения, заставил его застыть на месте. Несколько мгновений, сжавшийся, готовый ко всему, он смотрел туда, где затрещало, и силился понять причину незнакомого звука, резкостью, впрочем, напоминавшего выстрел. Затем ему, не склонному по характеру к растерянности, пришлось-таки испытать это чувство. Он заметил, что снег вокруг начал излучать красный свет, который прямо на глазах нестерпимо ярчал, растекался вширь, обнажая причудливые и нелепые очертания окружающего. И сам себя, свою одежду, свои ноги и невероятно красные руки (он ещё не успел надеть рукавицы) увидел Захар Щапов и испытал в придачу к растерянности суеверный ужас. Он поднял голову: горевшая в небе красная ракета объяснила ему всю эту чертовщину и то, что он одурачен: из-за амбара, пряча в карман ракетницу, вышел Белов.

— Красиво провожаешь, — пробормотал Щапов; в его голосе появилась вызванная испугом сиплость.

— Почему провожаю? Встречаю. Так будет точней.

— Э-э! Близко не подходи! — обретая твёрдость, сказал Щапов. — Убить не убью, а как бы «пером» не пощекотать твою нежную кожу. — В руке у него блеснуло красным бликом лезвие ножа.

Белов, вроде бы подчинясь, остановился в двух-трёх шагах. Стало опять темно.

— Так что, разойдёмся, будто и не видались. Делить нам нечего. Худого я тебе не делал, а мог бы: в тайге ты не один раз у меня на мушке сидел.

— Вот как? — подивился Белов. — Жалеете меня. Спасибо.

— Сказано, делить нечего.

— А вот это явная неправда. Самострел забыли? Оленуху забыли?

— Ну, то ненароком.

— А карабин? Где он, кстати? Он на мне числится.

— За оленуху готов уплатить хоть сейчас. И карабин отдам. Пустяшные счёты.

— Может, и пустяшные. Но есть, кажется, за вами и кое-что посерьёзней.

— На что намекаешь? Что из заключения утёк? То тебя не касается, и не лезь. И вообче весь этот разговор лишний. Пойду, пожалуй. Но токо ты не вздумай ракетой мне в спину палить. Одёжу попортишь.

Щапов сделал вид, что собирается тронуться в путь. Он уже начал подозревать, что тут всё-таки ловушка нешуточная, и это подозрение оправдалось: со стороны Тернова послышались гулкие шаги бегущего человека. То молодой объездчик Никита Хлопотин спешил на помощь своему директору.

— Постойте, Щапов,-с досадой сказал Белов.-Ну что вы на самом-то деле! Я ведь ещё не все вам сказал.

— Говори быстрей.

— У меня предложение. Пойдёмте сейчас ко мне в канцелярию и составим протокол о вашей добровольной сдаче. Это, конечно, не освободит вас от ответственности, но участь ваша будет облегчена. Вы это сами знаете.

Георгий Андреевич говорил просто, ласково и одновременно попытался взять Щапова под руку. Тот, мгновенно налившись злобой, кинул руку с ножом вперёд.

— Получай, чего выпрашивал… — с хрипом выдохнул он, но, странно, его рука, вместо того, чтобы поразить живот Белова, изменила прямое движение на круговое и оказалась позади его же собственной спины. В следующий миг он и сам, повернувшись волчком, клюнул лицом в снег. — Больно! — крикнул он.

— Да, будет немножко больно, потерпите, — наваливаясь на него сверху, тоном доктора сказал Белов. — Никита! — крикнул он подбегавшему парню. — Верёвка у меня в кармане, достань. Так! Теперь нож подними. Обрез у него под полушубком.

Через минуту руки Щапова были скручены за спиной. Он яростно мотал головой — отплёвывал снег. Никита и Георгий Андреевич, отдуваясь, отошли немного в сторону.

— Как это вы его! Один! А я-то бегу, ну, думаю, не поспею! Вон какой боров! А вы! Как его! Приём самбо называется, я знаю! Меня научите, Георгий Андреевич!

— С твоей силушкой, да ещё приёмы. Народу перекалечишь! Ивана Алексеевича ещё не слышно?

— Кажись, едет.

Мернов действительно, стоя в санях, с гиканьем нахлёстывал Василь Васильича, который, ошеломлённый таким непривычным обращением, готов был, казалось, порвать постромки и лететь по воздуху. Через несколько минут подвода, лишь чудом не опрокинувшись на каком-то ухабе, подъехала к окраине Тернова. Бросив вожжи, Мернов спрыгнул с саней.