Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Мортон Генри Воллам - Страница 5

— Отлично! — воскликнул я.

Вдоль всей дороги тянулась колея; в ней стояла дождевая вода. Сама дорога была неправдоподобного янтарного цвета, она круто взбиралась на холм, к Баклберийской пустоши, и там терялась в зарослях утесника. Кое-где из этих пламенеющих зарослей вздымались высоченные деревья, чьи ветви переплетались, образовывая прихотливый зеленый узор на фоне облачного неба.

Пока я гадал, в какую сторону свернуть, в поле зрения объявился мужчина средних лег, по виду — местный библиотекарь. Он шел мне навстречу, оскальзываясь на мокрой песчаной дороге, и нес в руках деревянную миску. Я окликнул его, как решил окликать всех, кого встречу по пути.

— Не поможете ли сориентироваться в здешних дорогах? А то я, похоже, заблудился… — обратился я к «библиотекарю». — И еще… Вы, наверное, знаете: есть здесь какие-нибудь достопримечательности? Хотелось бы их осмотреть, прежде чем покину ваши края.

— Ага… А что вы скажете вот об этом? — и мужчина протянул мне для обозрения свою деревянную чашу.

Не желая обижать его отказом, я внимательно оглядел изделие: великолепная фактура, на редкость аккуратная шлифовка. По внешней стороне чаши шли две тонкие круговые полоски.

— Это, — продолжал мужчина, — работа нашего местного резчика по дереву. Первоклассный мастер, последний такой в Англии. Он живет на вершине холма, в Баклбери. Самая главная наша достопримечательность. Вы обязательно должны заглянуть в его мастерскую, нигде больше такого не увидите!

Мужчина нежно, любовно поглаживал свою чашу, и как только я это приметил, сразу заподозрил в нем страстного коллекционера. Мои подозрения окрепли, когда, стоя в луже и не замечая этого, незнакомец пустился в долгую лекцию по поводу дерева и деревянных изделий.

— Прежде чем появился пьютер [4], — начал он, — люди повсеместно использовали деревянную посуду: подносы, тарелки, пивные кубки и миски — все делалось из дерева. Такие изделия можно было увидеть в каждом доме. Затем при Елизавете в моду вошло олово, и деревянная посуда осталась в ходу лишь у бедняков. Надеюсь, я не слишком вас утомляю, сэр? Так вот, со временем появились фарфор и стекло. Они вытеснили пьютер из обихода, а уж о деревянной посуде и говорить нечего. Теперь она никого не интересует, но, по счастью, само искусство вырезания из дерева уцелело. Наш мастер уникален, он работает по старинке. Режет так, как это делали во времена Альфреда Великого…

Резкий порыв ветра с дождем заставил мужчину прервать страстный монолог, и он побрел прочь, прижимая к груди свое сокровище. А я отправился на поиски последнего уцелевшего резчика деревянной посуды.

Вся Баклберийская пустошь пришла в движение: ветер гнул и трепал огненно-рыжие заросли утесника, а птицы, как сумасшедшие, пели под дождем.

Странное дело, дождь в Лондоне совсем не то, что в деревне. Там он, как правило, проникает в самую душу и действует угнетающе. Сельский же дождик редко навевает печаль, скорее бодрит и оживляет. Лично мне всегда от него хочется петь.

Вот уж я не хотел бы служить почтальоном в Баклбери. Дома прячутся за деревьями, стоят на изрядном расстоянии друг от друга — так что вся деревушка расползлась по множеству окрестных холмов. В результате, разыскивая нужный дом в зарослях утесника, неопытный автомобилист может оказаться в одном из соседних городков — Стэнфорд-Дингли, Йаттендоне, Фрилшеме или даже Бинхеме. А, собственно, почему бы и нет? Вполне себе симпатичные названия. Да и местные дороги на удивление хороши — так и манят в путешествие. Так (или почти так) рассуждал я, пытаясь отыскать жилище резчика по дереву. Я уж совсем было решил плюнуть на все и поехать в Йаттендон, когда внезапно наткнулся на полуразрушенную хижину, стоявшую на зеленом пригорке. Снаружи, у двери, лежали огромные вязовые бревна; внутри я увидел мужчину — он точил длинный нож на точильном камне. Мельком взглянув на меня, он признался, что его действительно зовут Уильям Лэйли. Мне он напомнил застенчивого пожилого фавна — краснощекого, с простым деревенским лицом под широкими полями зеленой шляпы. Сделав приглашающий жест, он преспокойно повернулся ко мне спиной и вернулся к своему занятию. Меня такое поведение чрезвычайно порадовало, поскольку казалось совершенно естественным. В данный момент нож интересовал его гораздо больше, чем невесть откуда появившийся незнакомец, и он был абсолютно прав. Я посмотрел на руки Лэйли — настоящие руки ремесленника.

Нет, сэр, там, в соседней комнате нет ничего особо интересного, он просто там работает… но если вам любопытно, то, конечно же, смотрите. Да, ему нравится вырезать деревянную посуду больше всего на свете! Для него высшее счастье взять в руки хороший кусок дерева и подойти с ним к станку! Этому научил его отец, а того — его отец, ну и так далее… до бог знает каких времен.

Приговаривая так, он отворил дверь в мастерскую.

Я заглянул и обомлел. Сказать, что восемь столетий пронеслись мимо этой комнаты — значило бы не сказать ничего. Она выглядела как самая настоящая англосаксонская мастерская. Наверняка подобный сарай мог бы существовать и где-нибудь в Древнем Египте. На первый взгляд все это нагромождение шкивов, веревок и барабанов казалось порождением причудливого гения Хита Робинсона [5]. Пол был покрыт толстым слоем древесной стружки, а через всю комнату протянулся ствол молодой ольхи, кожаным ремнем прикрепленный к примитивному токарному станку.

— Тут годится только такой станок, — объяснил Уильям Лэйли, проходя на свое рабочее место, некое подобие детского манежа за плетеной загородкой. — Молодое дерево уменьшает натяжение. Смотрите! Сейчас я буду резать чашу из вяза.

Он подобрал с пола средних размеров чурбан и установил его в свой станок. Затем, работая ножной педалью, привел чурбан в движение и поднес острый изогнутый нож к быстро вращающейся древесине. Одним точным плавным движением он снял излишки материала и придал дереву внешнюю форму. Затем, сменив нож, вырезал серединку, как мы вырезаем сердцевину репы. В первом приближении чаша была готова.

— Конечно, ее надо будет подправить, — улыбнулся Лэйли, — а из внутренней части мы сделаем еще одну чашу, поменьше.

Ствол ольхи отскочил назад, сотрясаясь от вибрации — грубое, примитивное, но на редкость эффективное устройство. Я подумал: наверное, именно в подобных изобретениях (а сколько их утрачено безвозвратно!) скрывается секрет красоты и изящества античных произведений искусства, которые, несмотря на всю современную прогрессивную технику, остались непостижимыми и недостижимыми для нас.

— Сегодня не так-то легко найти себе преемника, — посетовал резчик. — Ведь дело довольно сложное, и если не начать учиться с самого раннего детства, то так ничего и не достигнешь.

Он подвел меня к целой куче великолепных резных мисок в углу хижины. Я посмотрел на них; и наконец понял, о чем так вдохновенно вещал мужчина на дороге: каждая являлась произведением искусства. Любое из этих изделий отличала та особая, неповторимая индивидуальность, которую придает неодушевленному предмету рука настоящего мастера.

— Послушайте, — сказал я, — вы ведь могли бы зарабатывать на этом кучу денег.

— Денег? — переспросил он, и по лицу его скользнула лукавая усмешка фавна. — Деньги меня не интересуют, от них, как правило, одни беды. Нет, сэр, мне нравится делать миски, а не деньги.

— Что вы сказали? Повторите, пожалуйста.

Он прислонился к двери своей жалкой хижины, на его загорелом лице под обтрепанными зелеными полями застыло легкое недоумение — боюсь, он подумал, что я над ним смеюсь. Но вы-то, наверное, уже догадались, что мне просто хотелось еще раз услышать его голос — голос настоящего ремесленника, влюбленного в свое дело, гордого созидателя прекрасных в своей обыденности вещей; голос, который сегодня так редко удается услышать из-за шума и скрипа современных машин.