Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Мортон Генри Воллам - Страница 20

— И куда пойдет весь этот камень? — спросил я у подрядчика, указывая на вздымавшиеся глыбы.

— Этот? На Риджент-стрит!

Портлендские карьеры — помимо того сентиментального интереса, который они порождают у каждого лондонца, — вообще интересное место для экскурсии. Вы смотрите на склон холма и видите четкий разрез геологической плиты, формирующей остров, прямо как на архитектурном плане. Вначале идет тонкий поверхностный слой почвы, под ней располагается более глубокий пласт непригодного камня, который не используется в строительстве — его, как правило, вынимают и выкидывают в море. В результате возле западной оконечности острова вырос еще один маленький островок из бесполезного известняка — высотой около четырехсот футов.

Непосредственно за порожней породой идет то, что горные мастера называют «прослоем пустой породы» — странного вида серая бугристая масса, слегка напоминающая бетон. Здесь сплошь и рядом попадаются окаменелости — деревья и рыбы. Я выковырял множество великолепных каменных мидий, отличный экземпляр устрицы размером с чайное блюдце и каменную ветку от дерева, которое росло на Портленде миллионы лет назад. Последняя выглядела настолько убедительно (если не учитывать, конечно, ее веса), что страдающий близорукостью человек вполне мог обмануться и принять ее за настоящую древесину.

Что интересно, корни большинства таких деревьев находятся в означенном «прослое», а ветви и сучья проросли в слой пустой породы. И наконец, за «прослоем» идет та самая ценная порода, использующаяся в строительстве, — она залегает правильными пластами.

Если вы видели вкрапления окаменелых мидий в портлендском известняке, то легко их узнаете в цоколе статуи короля Карла на Чаринг-Кросс, — в ней полным-полно морских ракушек.

— Не срежем ли мы весь остров до уровня моря? — со смехом повторил мой вопрос мастер. — Не при нашей жизни, сэр! Здесь столько камня, что хватит всему миру еще лет на пятьсот!

Раньше я ничтоже сумняшеся полагал, будто знаю свой город.

Теперь же я осознал, что никто не в состоянии понять Лондон, не исследовав древние расселины этого белого острова, который является праматерью нашей столицы. Как вы сможете постичь красоту Лондона? Только через извечную переменчивость портлендского камня. Он годами собирает и впитывает в себя продымленные городские тени — так же, как деревья срастаются с паразитирующим на них лишайником. Поэтому в пасмурные дни камень выглядит серым, мрачным и непостижимым в своей задумчивости. Вы так привыкаете к этому зрелищу, что останавливаетесь, потрясенные, когда он внезапно начинает сверкать на солнце яркой белизной. У Лондона сотня настроений, он капризен и многогранен, как хорошенькая женщина.

Собор Святого Павла, Сомерсет-хаус, банк Англии и Королевская биржа, Мэншн-хаус и Судебные инны, Британский музей и церкви Кристофера Рена — список можно продолжать хоть до конца главы — все эти бессмертные здания вышли из пещер, оврагов и расщелин острова Портленд. И, уж вы мне поверьте, это незабываемое ощущение — пройтись по мощной геологической породе, из которой по воле сэра Рена был воздвигнут собор Святого Павла, чтобы занять свое место на Ладгейт-Хилл!

Шагая по пыльным дорогам острова, слепившим глаза не хуже снега на солнце, я размышлял не только о шедеврах, которые Портленд уже подарил столице, но и о будущем Лондоне. О том городе, по которому нам с вами вряд ли доведется прогуляться. О прекрасных строениях, которые еще только ждут своего часа — неоформившимися зародышами они лежат в темной утробе щедрого острова. Эти недра уже порадовали нас новым зданием банка Англии, а на очереди целые улицы, которые будут высечены из портлендских скал. Меня посетила причудливая фантазия: а что, если звук моих шагов как-то отзовется в глубине острова, нарушив безмятежный сон будущих зданий и навязав им беспокойные кошмары, так или иначе связанные с их историческим предназначением?

И вот еще о чем мне подумалось: никогда уже не буду я смотреть на Лондон прежними глазами. Теперь, куда бы я ни пошел, меня будет преследовать образ белого острова, плавающего, подобно огромному киту, в синих водах. Впредь, когда я увижу в Лондоне белый портлендский известняк, мне непременно вспомнится пенный прибой у высоких скал, пронзительные крики чаек, блестящая мокрая — будто обсосанная — галька на каменистом пляже и белая пыль на дорогах. Все вместе — это таинственный маленький остров, под названием Портленд.

Мы встретились в монастырском переулке Эксетера. Он стоял с путеводителем в руках — типичный добропорядочный американец, который уже заготовил дружелюбную улыбку на случай любой, самой незначительной, провокации со стороны англичан…

Я в тот момент предавался размышлениям о том, что, если не вникать в детали, все английские города с соборами обнаруживают восхитительное сходство. Удивляться тут нечему — ведь они выросли на одних и тех же корнях одного и того же прошлого. В этих городках мне нравится буквально все: неизменно узкий вход в храм; зеленые деревья — чистенькие, аккуратные, будто причесанные под одну гребенку; коротко подстриженные лужайки; звонкий воробьиный щебет и низкий звон колоколов; скромные георгианские двери с медными молоточками, воздвигающие надежный заслон между собором и остальным миром. Каждая соборная площадь пропитана схожим духом многовекового мира и покоя; а над ней возвышаются серые стены и башни, где любой кирпич несет отпечаток безграничной веры…

Американец вошел в Эксетерский собор, я последовал за ним.

Нашим взорам предстал образец идеально уравновешенной архитектуры — прекрасный, но, на мой взгляд, чересчур бесстрастный. Все арки здесь безупречны, и каждая является точным повторением предыдущей, любая из колонн — копия той, что напротив. Напоминает музыку, переложенную на язык математики! В какой-то миг начинает казаться, что все это совершенство, того и гляди, вознесется на небеса или растворится в звуках холодного парадного гимна. Единственное, что привязывает Эксетерский храм к земле, — орган, установленный в заведомо неудачном месте (а именно, над хорами), так что он закрывает большое восточное окно. Просчет архитектора служит спасительным якорем для Эксетера.

Мне известно, что это великолепный орган, и уникальная конструкция храма (а он является единственным собором в Англии, где башни выстроены на торцах трансепта) просто не оставила для него другого места. Но, увы, шок от этого не меньше.

— Простите, — обратился ко мне американец, — вы не подскажете, что означает слово «рекордер»?

— Полагаю, это такой чиновник.

— Нет, это, должно быть, какой-то музыкальный инструмент [19]. Вот, смотрите, в моем путеводителе описывается скульптурное изображение ангелов на галерее менестрелей. Там сказано, что они играют на скрипке, арфе, волынке, трубе, органе, цимбалах и — на «рекордере»!

Мы вместе поднялись на означенную галерею и осмотрели оркестр в камне — самый первый из известных мне в Англии.

— Может, вот это «рекордер», — предположил я, — то, на чем играет третий слева ангел?

— А, так это старинный английский саксофон! — обрадовался американец.

— Ну, скорее, нечто, похожее на саксофон!

— Хорошенькое дельце — саксофоны на небесах!

Мы вышли на улицу, продолжая беседовать. Выяснилось, что мой новый знакомый «тормознул» в Плимуте и приехал осмотреть Эксетер, который «пробрал его до самых печенок» (именно так он и выразился).

— Я еще не все понял в вашей чертовой стране, — признался американец, — но кое-что уже успел разузнать. И вот что я вам скажу, дружище… если она вся такая, как то, что я успел посмотреть, то я не жалею, что притащился в такую даль!

Я поинтересовался, чем же Эксетер «пробрал его до печенок»?

Он немного подумал, затем спросил в свою очередь:

— Вы знаете Америку?

— С сожалением вынужден признать, что ни разу там не был.