Огонь - Кузнецов Анатолий - Страница 24

Понимаешь, он выдаёт себя за очевидца, этот парень. Может, вправду видел, может, от какого старика слышал, а врёт, что сам видел, но суди сам, можно ли такое выдумать или увидеть в бреду?

«4. И я видел: и вот бурный ветер шёл от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него.

5. А из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие с четырёх животных, — и таков был вид их: облик их был, как у человека.

6. И у каждого — четыре лица, и у каждого из них — четыре крыла.

7. А ноги их — ноги прямыя, и ступни ног их — как ступня ноги у тельца, и сверкали, как блестящая медь (и крылья их лёгкия).

8. И руки человеческия были под крыльями их, на четырёх сторонах их.

9. И лица у них и крылья у них — у всех четырёх. Крылья их соприкасались одно к другому; во время шествия своего они не оборачивались, а шли каждое по направлению лица своего».

Послушай, Паша, но давай взглянем трезво. С огнём и вихрем прилетели четыре существа, похожие и людей, но и чем-то отличающиеся от них, с крыльями, обутые во что-то металлически блестящее. В лицах было что-то непередаваемое, этот парень явно запутался, пытаясь описать, и скоро ты поймёшь, почему.

«13. И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила из огня…

15. И смотрел я на животных — и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их…

19. И когда шли животныя, шли и колёса подле них: а когда животныя поднимались от земли, тогда поднимались и колёса».

Учти, это пишется в библии, древняя, мучительная попытка описать что-то сложно техническое. Колёса, вертолётные винты? Быстрое движение с огнём и молнией — реактивные двигатели? Хорошо, теперь слушай главное, от чего у меня глаза полезли на лоб.

«22. Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простёртого сверху над головами их».

Что это могло быть, если не прозрачный шлем скафандра? Ах, если б можно было знать, видел это он в самом деле или врёт!… Нет, ты прочти своими глазами!

Павел перечитал:

«… подобие свода, как вид изумительного кристалла…

— Описание, совершенно не типичное для мифов и сказок. Вопрос, можно ли такое выдумать?

— Теория отражения, — сказал Павел, — говорит, что выдумать несуществующее невозможно. Наша фантазия привязана к реальности. Попробуй вообразить что-нибудь абсолютно уж несуществующее — и оно окажется скомпонованным из того, что существует. Авторы научной фантастики пытаются придумать самые невероятные формы, но в общем у них получаются какие-нибудь чудовища, составленные из крокодилов и карбюраторов, и, кажется, предел всего — мыслящий океан у кого-то, покрывающий целую планету, то есть что-то составленное из знакомых океана, мозга, пластичной амёбы…

— Мудрец ты мой! — закричал Фёдор. — Значит, чтоб этот чудак Иезекииль смог такое вообразить, даже увидеть во сне и бреду, он должен был все эти детали видеть?… Ты понимаешь, он так взволнованно пишет, повторяет одно и то же и так и эдак, силится выразить, прямо кричит: вот, вот, я видел, такое страшное, они летали, с колёсами, крыльями, сводами над головой, и все это ужасно грохотало:

«24. И когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод как бы глас Всемогущаго, сильный шум, как бы шум в воинском стане; а когда они останавливались, — опускали крылья свои».

Нет, скажи, зачем бы ему вообще это выдумывать, такую несусветицу, которой вряд ли кто и поверит? Ну, сказал бы, что явились ему ангелы с перьями или какие-нибудь там боги с рогами, ведь это же естественнее всего? Нет, он описал либо то, что сам видел, либо от кого-то слышал!

— Да… Убеждать ты умеешь, — пробормотал Павел. — Но что там было дальше?

— А!… Дальше скверно. Этот дикарь, олух, конечно, страшно перепугался, решил, что перед ним посланцы господа, «пал на лице свое», а они что-то ему настойчиво говорили, но, вероятно, он не понимал и от ужаса слышал совсем не то. Они ему дали какие-то документы, он их сожрал.

— Что-о?!

— Слушай. Вот новая глава:

«8. Ты же, сын человеческий, слушай что Я буду говорить тебе: не будь упрям, как этот мятежный дом; открой уста твои и съешь, что Я дам тебе.

9. И увидел я, и вот рука простёрта ко мне, и вот в ней — книжный свиток».

И дальше — ещё одна глава:

«3. И сказал мне: „сын человеческий! напитай чрево твоё и наполни внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе“; и я съел, и было в устах моих сладко, как мёд».

Фёдор, прочтя это, даже с досады хлопнул по книге:

— Ах, чтоб ты провалился! Они ему какие-то знания или послания пытались всучить, мол, это надо усвоить, головой понять, показывали знаками — я так полагаю. А он, дикарь проклятый, взял и сожрал!… Ну, они убедились, что с такими каши не сваришь, полетали ещё, подожгли при старте Содом и Гоморру и улетели себе, оставив память о сынах божьих, спускающихся с грохотом с неба, с нимбами вокруг голов и сиянием… Тут, брат, если начинаешь задумываться, такое в голову приходит, может, когда-нибудь за некоторыми религиозными штуками такое откроется зашифрованное… А ты вообрази себе: вот ты дикарь, и прилетают космонавты. Да тут не только их бумажки сожрёшь — вообще разрыв сердца получишь! Ах, Иезекииль, ах, Иезекииль!… А может, они ему просто шоколадку дали?

Он огорченно замолчал, наложил себе остывшей картошки, стал её молча есть, а Павел насытился, сидел осовело, тупо смотрел на библию.

— Странное сочетание у тебя, — сказал он. — Доменная печь — и древние тексты… астронавты…

— Чего странного? Это же дико интересно!

— Ну да, но в эти дни, я думал, у тебя голова должна трещать о домне: как её разжечь-растопить?

— А растопим! Не боги горшки обжигают. Сложность, конечно, есть. Свихнёшься — суй голову в петлю. А что не сложно? Ты давеча видел полок, казалось бы, чего уж тут, тяп-ляп, сколотил, а сложно! Автомашину выиграть сложно. Детей вырастить — сложно.

— Ну, ты меня своей шестёркой удивил! Здоров, бродяга, сколько же это времени ты женат?

— Семь… нет, уже восьмой год пошёл.

— Значит, в среднем по одному в год стреляете?

— А что голову морочить? Для себя, что ли, жить? А с ними дико интересно, честное слово.

Павел машинально отметил про себя это второй раз «дико интересно».

— Вчера я был у Витьки Белоцерковского, он и его Луэлла принципиально не имеют детей.

— Вот, Пашка, кого я не понимаю, так это Витьку, — вдруг очень доверительно сказал Фёдор. — Да его многие осуждают, считают подонком… Я не хочу говорить о нем ни плохого, ни хорошего, потому что не понимаю. Иногда он мне дико неприятен, иногда же кажется, будто ему не хватает, очень не хватает… какого-то добра?… Нет, не берусь, не знаю.

— Это невероятно, как все мы изменились.

— Просто углубилось то, что было и раньше заложено. То были хихоньки да хахоньки, смешные расхождения, теперь они выросли.

— И ты со всеми ними перестал водиться?

— Как сказать? Пожалуй, да. Работы разные. Сам посуди. Славка Селезнёв — это врождённый холостяк. Добрый малый, правда, болтун, но дело не в этом, а главное, ведь я многосемейный. Рябинин Мишка — он своим домом живёт, забот полон рот, чехвостят его в хвост и гриву по работе, но ведь сам согласись: работа-то какая… И смех и грех с ним, этим Мишкой!

— Женя Павлова, звезда наша, — подсказал Павел.

— Вот ей не повезло, — нахмурился Фёдор. — Добрая девчонка, умница; всякий раз, как увижу её, думаю: и что оно за чертовщина, почему так бывает? Ведь славная девчонка, а так ещё годок-другой и…

— О каких девчонках речь? — спросила Зинаида, сваливаясь на кухню, как снег на голову.

— Засекла, — сказал Фёдор.

— Разговор чисто теоретический, — объяснил Павел.

— Мы тут тихо, прилежно святую книгу читали.