Генерал Корнилов - Кузьмин Николай Павлович - Страница 5

В 1916 году все русские газеты наперебой кричали о Корнилове. Печальной весной 1915-го, во время панического отступления русской армии под натиском Макензена, генерал Корнилов со своей Стальной дивизией прикрывал отход как раз нынешней 8-й армии, был тяжело ранен разрывом снаряда и попал в плен. Газетный ажиотаж вызвал дерзкий побег Корнилова из плена. Уже немолодой и слабый от ран, он все же бежал из лагеря, добрался до Дуная и попал в Румынию, вступившую к тому времени в войну. В Петрограде Корнилова удостоил аудиенции Николай II, наградил Георгиевским крестом 3-й степени (Георгия 4-й степени Корнилов получил за русско-японскую войну).

Имя Корнилова вновь появилось на страницах газет в начале марта 1917-го, когда страну взбудоражило известие о царском отречении. Генерал Корнилов назначается командовать войсками Петроградского военного округа. Фронтовой военачальник, скромный чернорабочий войны, он попадает на самый верх, в столицу, в старинное здание со знаменитой аркой на Дворцовой площади. Пробыл он там совсем недолго, полтора месяца. Рассказывая, барон Кюгельген обронил, что оставить свой высокий пост генерала «вынудили обстоятельства». Потолкавшись в штабе, в Каменец-Подольске, командир полка сумел разузнать, что внезапная отставка Корнилова связана с недавней нотой Временного правительства, заверявшего союзников в своей готовности продолжать войну до победного конца. Барон Кюгельген многозначительно обронил, что вслед за Корниловым со своих постов слетели сразу двое: военный министр Гучков и министр иностранных дел Милюков.

Не задерживаясь в Петрограде, Корнилов поспешил на фронт. О генерале давно шла слава как о человеке строгом, даже жестоком. Штабные офицеры немедленно убедились в этом. Корнилов принялся безжалостно подтягивать дисциплину, «потуже закручивать гайки». Кое-кому это пришлось не по нраву: «Царские порядочки!»

Прошло несколько дней, и барон Кюгельген объявил офицерам, что необходимо хорошенько подготовиться: новый командующий армией выразил желание ознакомиться с состоянием Текинского кавалерийского полка.

Смотр начался со скандального происшествия.

Махальщики подали знак, что показалась автомашина, как вдруг из конюшен 2-го эскадрона вырвался свирепый жеребец. (В последнем бою под Черными Протоками 2-й эскадрон понес особенно тяжелые потери. Убитых погребли, а их коней содержали на привязи.) Командир полка переменился в лице. Такой позор перед лицом прославленного генерала! Штаб-ротмистр Натанзон выругался и отрядил десяток всадников: поймать или хотя бы отогнать сорвавшегося с привязи буяна подальше от торжественного плаца. Клуб пыли на дороге приближался. День занимался знойный, мглистый. Летняя ночь не принесла прохлады. Натягивало сильную грозу.

Парадная сосредоточенность вычищенного к смотру строя исчезла. Посматривая на приближавшийся автомобиль, всадники не переставали следить, что вытворяет вырвавшийся из заточения жеребец. Ни заарканить, ни просто отогнать его никак не удавалось. Он играл со своими преследователями, словно с жеребятами в степи.

Внезапно автомобиль остановился. Когда клуб пыли отнесло, кавалеристы все до единого увидели невысокого человека в генеральском мундире, шагавшего к строю. Изумление – вот общее, что испытал каждый. И это Корнилов?! О новом командующем ходило столько легенд, что он представлялся сказочным богатырем (кое-кто убеждал, что генерал одной рукой поднимает лошадь с всадником). Помимо этого удивляла столь далекая от замершего строя остановка автомобиля. Не подъезжая, генерал выбрался из кабины и теперь направлялся к полку, шагая торопливо и широко, слишком широко для человека низенького роста.

Новый командующий, сам по крови степняк, с одного взгляда засек и парадный строй принарядившихся эскадронов и, главное, азартную ловлю скандально вырвавшегося так некстати жеребца. Фыркающий и воняющий бензином автомобиль мог дополнительно возбудить текинских диковатых лошадей. Корнилов предпочел своим широким некавалерийским шагом преодолеть обширный, сильно вытолоченный плац… Ротмистр Фаворский, с места взяв в карьер, вихрем подлетел к шагавшему генералу и, порхнув взметнувшейся буркой, соскочил с седла. Он предложил командующему сесть верхом, чтобы подъехать к строю замерших эскадронов как подобает. Кавалеристы увидели: генерал крепко взяв в руку поводья, взлетел в седло, едва коснувшись стремени. Острый взгляд текинцев засек уверенную повадку генерала в обращении с конем.

– Смир-рна-а! – раскатился зычный голос командира полка.

Барон Кюгельген выхватил шашку и молодцевато взял ее подвысь. Внезапно глаза его выкатились, он раскрыл рот для рапорта, но не произнес ни слова. Проклятый жеребец стремительно летел к командующему со спины. «Берегитесь, ваше превосходительство!» – собирался малодушно крикнуть Кюгельген.

Все дальнейшее произошло в одно мгновение. С какой-то мстительною яростью жеребец взвился на дыбы и со всего маха обрушил на верхового генерала страшный удар своих передних копыт. Что подсказало генералу об опасности? Он соскочил на землю в самую последнюю секунду. Его сдуло словно ветром. Удар копытами распорол седло. В сумятице пыли, конского ржания, гортанных криков налетели с поля всадники. На шею жеребца наконец-то удалось накинуть тонкий волосяной аркан.

Соскочив с седла, барон Кюгельген потерянно топтался перед генералом. Вместо положенного рапорта приходилось извиняться.

Тут, словно завершая полный крах неудавшегося смотра, грянул ливень.

Велев подать себе коня, новый командующий тронулся вдоль строя. Поливало как из ведра. Струи текли с козырька корнилов-ской фуражки. Узкими глазами генерал всматривался в смуглые лица джигитов под курчавыми папахами. Равняясь с муллами, он почтительно прикладывал руку ко лбу, губам и сердцу. Важные старцы отвечали сдержанным наклоном головы.

Возле Хаджиева он придержал коня.

– Сен ким сян? – спросил он по-туркменски. (Ты кто?) Пораженный звуками родной речи, Хаджиев ответил по ус таву.

– Не из Ахала? – последовал вопрос.

– Никак нет, ваше превосходительство. Я из Хивы.

– Что, корнет, совсем плохая жизнь? – допытывался гене рал. – Чай – нет. Чал – нет. (Чал – верблюжье молоко.)

Хаджиев улыбнулся и ответил, что надеется на улучшение.

– Иншалла! – с самым серьезным видом отозвался генерал и отъехал.

Новый командующий понравился текинцам с первого же дня. «Он мог бы быть хорошим мусульманином. Он, как видно, знает Коран!» Между собой они стали называть Корнилова «уллы-бояр» (великий господин). Барон Кюгельген узнал об этом с ревностью. У него никак не складывались отношения с этими азиатами. Строгие, неизбалованные текинцы сразу засекли стремление полкового командира к парадной показухе. Барон всячески старался показаться лучше, чем есть на самом деле. «Но будет ли тень прямой, если ствол кривой?» Кроме того, Кюгельген постоянно жаловался на фронтовые трудности. Но что он запоет, когда попадет на передовые позиции? Старший помощник Хаджиева по эскадрону Шах-Кулы однажды мрачно обронил: «Тощей лошади и хвост в тягость».

Верные текинцы постоянно вспоминали прежних командиров: полковника Зыкова и великого князя Михаила. Младший брат царя отличался необыкновенною отвагой. Попав на фронт, он более всего боялся, что его станут оберегать как царского родственника. Офицерам приходилось удерживать великого князя от ненужного риска.

Мгновенное признание Корнилова объяснялось еще и тем, что на него падал блеск прежнего величия так подло свергнутого ак-падишаха. Их отцы помнили великого Скобелева, непобедимого ак-пашу. Он был свиреп в бою, но великодушен после. С ним расправились коварные суетливые людишки. Текинцы их ненавидели, словно шакалов…

Барон Кюгельген считал, что со смотром осрамился. Проклятый жеребец! Корнилов своего недовольства ничем не выказал, однако остаться отобедать отказался. Надежда поправить невыгодное впечатление за столом в офицерском собрании рухнула. Барон гадал, в какой форме выразится нерасположение сурового, невозмутимого генерала со скуластым, азиатским лицом? Он ожидал чего-то утонченного, коварного, как вдруг из штаба армии поступил приказ выделить в распоряжение командующего эскадрон текинцев. Сомнений быть не могло: лихие туркменские конники понадобились для личного конвоя. Корнилов, поклонник генерала Скобелева, отлично знал о боевых качествах текинцев, неприхотливых природных воинов. Кроме того, жители пустыни отличались фанатичной преданностью.