Пятёрка отважных - Осипенко Александр Харитонович - Страница 25

Возле стены ещё кое-как держались три каменных креста, поставленные на могилах братьев Крайских, которые жили в Петербурге, но умирать почему-то приезжали в Велешковичи. Эти братья Крайские собирали и записывали в окрестностях Велешкович различные предания, старые песни, поговорки и изречения, рисовали заветные места, вырезали из деревьев удивительные вещи в самых глухих закоулках Даньковского леса.

С тех пор, как умерли братья Крайские, прошло, может быть, лет пятьдесят, а до самой войны в Даньковском лесу, рассказывали, всё находили ихние вырезанки. Под кручей глубокого оврага, среди кустов крушины и малинника, перед глазами вдруг возникала молодая русалка с распущенными волосами; на краю болотного озерца, где по земле стлался ивняк, кто-то видел деревянного уродливого лешего, который ходил в гости к водяному; а с вершины старого дуба следила за всем, что делается на земле, дивная птица.

Старики рассказывали, что и стену возле часовни возвели Крайские. Но бабушка на Кешкин вопрос, правда ли это, ответила кратко и выразительно: ложь.

Кешка ещё раз окинул взглядом часовню, которая уже была видна между стволов деревьев, подумал: «Видимо, бабушка просто так вспомнила Летописцеву келью, потому что в этом углу кладбища никакой кельи нет и быть не может».

Тем временем бабушка подкатила тележку к крыльцу из трёх ступенек, которые вели в часовню. Кешка очень удивился — раньше двери в часовне не было, а теперь, видимо, совсем недавно, появилась. Зато старые, трухлявые кресты, валявшиеся тут, куда-то исчезли. Инструменты, однако, остались. В углу, слева, лежали ломы и лопаты, два топора, верёвки, а в ящике — молотки, клещи, кельма и всякая другая разная мелочь. Посреди часовни стоял столик на трёх ножках, на нём лежал великоватый, железный, покрашенный чёрной краской крест. И ещё одно изменение заметил Кешка. Стена напротив двери напоминала крышку большого сундука — вдоль и поперёк её опоясывали металлические ленты на заклёпках, к ним неизвестно ради чего крепились два латунных шара, над которыми щерили пасти сказочные существа — так вот на этой стене теперь висели три закоптелые иконы в простых рамках, но под стеклом.

К удивлению Кешки и Лёвы, бабушка вытянула из кармана большущий ключ, сунула его в пасть того чудовища, что сидело над латунными шарами, и трижды повернула его. Потом она сняла одну из икон, повернула латунный шар, и сразу же на том месте, где висела икона, образовалось квадратное отверстие. Бабушка сунула руку в отверстие — что-то железное лязгнуло, заскрежетало, словно кто-то провёл рашпилем по сковороде.

— А теперь, детки мои, помогите открыть дверь, — попросила она Кешку с Лёвой.

Втроём они взялись за латунные шары, и дверь, хотя и неохотно, открыла глазам каменный склон стены и крутоватый спуск в подземелье. Слева от входа в подземелье, в нише, спрятанной от любопытных глаз, стоял фонарь «летучая мышь». Бабушка зажгла его.

— Пойдём теперь за больным, — сказала она.

6

Максимке завязали глаза. Кто-то взял его за правую руку, ещё кто-то — за левую. Повели.

Куда? Может быть, в секретную тюрьму — Максимка где-то читал, что такие тюрьмы существуют на белом свете, — а может быть, на расстрел. Перед расстрелом — Максимка знал об этом также из книг — осуждённым всегда завязывают глаза.

Расстрела Максимка не боялся. Чего его бояться, если есть верные друзья. А во всех книгах пишут и во всех фильмах показывают, что верные друзья приходят на выручку в самую последнюю минуту, не надо только терять надежды. Максимка надежды не терял, верил — друзья что-нибудь придумают.

Испугался Максимка только тогда, в фургоне, когда вдруг услышал за спиной чужой голос, оглянулся и увидел перед лицом ствол парабеллума — фашистского пистолета.

Если бы не этот парабеллум, то Максимка бросился бы под ноги женщине, и — ищи ветра в поле. Но от пули далеко не уйдёшь. С ней шутки плохи.

Поэтому Максимка не стал убегать. Он осуждённо подумал: «Попался», — и почувствовал, как похолодело под ложечкой, а в животе что-то больно забурчало.

— Ком, ком, — поманила его пальцем женщина, но парабеллума не опустила. — Иди сюда, мальчик…

Максимка сделал три несмелых шага. Девушка схватила его за ухо. У Максимки сразу пропал страх. Подумаешь, пускай себе крутит ухо. Ему, Максимке, не привыкать. Мало ли его крутили за уши родные сёстры. Вытерпел! И теперь вытерпит.

Конвоиры сначала тянули его по сходням вверх, затем — вниз. Максимке показалось, что сходни опускались глубоко под землю.

Наконец конвоиры остановились. Развязали Максимке глаза. По ним больно резанул яркий свет. Максимка выдержал слепящий свет, оглянулся.

Посреди комнаты стояло кресло с высокой позолоченной спинкой. На нём, скрестив руки на груди, сидел плотный мужчина с лысой головой, большущими ушами и синими жёсткими глазами. За его спиной ярко горели толстые свечи. Огонь свечей отбивался от зеркала, стоявшего за ними, резал глаза Максимке.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил лысый.

— Максимка… Савик…

— А меня — Кресендорф… Фриц Кресендорф, — сказал человек в позолоченном кресле. — Я — начальник полиции и СД Велешковичского округа.

Максимка сразу догадался, что это тот самый Кресендорф, о котором говорила Густя и который приказал Густиной мачехе найти подпольщиков. «Ну, и страшилище, — подумал Максимка. — Безобразное страшилище!..»

Кресендорф протянул руку, почему-то щёлкнул пальцами.

«Может быть, ко всему он ещё и сумасшедший», — опять подумал Максимка. Но тут из-за Максимкиной спины вынырнул толстенький, низенький, кругленький человечек в чёрном костюме. Он подал начальнику полиции бокал с шапкой пены и золотистой жидкостью под нею. Кресендорф поднёс бокал ко рту и подмигнул Максимке.

«Наверно, этот начальник неплохой дядя, — третий раз подумал Максимка. — Он потому и подмигнул мне, что хочет отпустить домой. И правильно, достаточно того, что та фашистка накрутила мне уши…»

Кресендорф допил бокал, отдал тому же толстенькому фашисту.

— Так вот, Максимка, — сказал он, — мы с тобой и познакомились. А теперь за дело. Я надеюсь, что ты мальчик умный, сообразительный, а поэтому не будешь лгать. И всё же давай сразу договоримся. Если ты будешь говорить правду, я угощу тебя конфетой, а если неправду — кнутом.

Максимка даже обиделся.

— Я никогда и никому не лгал, — с достоинством ответил он.

Хотел ещё добавить, что пионеры вообще никогда не врут, но подумал, что не стоит, потому что начальник полиции, может быть, никогда не слышал о пионерах.

— Браво! Браво! — дважды хлопнул в ладоши Кресендорф, одобряя Максимкино заявление. — Вот ты и докажешь эту свою честность. Я буду спрашивать у тебя, а ты отвечать на мои вопросы быстро, не задумываясь и правдиво.

Максимка в знак согласия качнул головой.

— Хорошо…

— Тогда начали, — сказал Кресендорф. — Зачем ты забрался в фургон?

— Мне нужна была батарейка, — не задумываясь, ответил Максимка.

Наверно, Кресендорф не ожидал такого ответа. Его жёсткие глаза выражали удивление.

— А зачем тебе понадобилась батарейка?

— Потому что мой фонарик перестал гореть, — опять же, не задумываясь, ответил Максимка и тем самым совсем ввёл в заблуждение Кресендорфа.

— Какой фонарик?

Максимка вытянул из кармана фонарик — жестяночку с круглым отверстием для линзы. Когда-то эта жестяночка была действительно фонариком, но ещё до войны перестала им быть. Максимке она служила копилкой.

Кресендорф открыл крышку, на пол посыпались монетки.

— Это и есть фонарик? — сердито спросил Кресендорф. — Ах ты, негодный мальчишка!..

Кресендорф выхватил из-под себя кнут, больно, не разбирая по чём, хлестнул Максимку.

Тот не успел даже испугаться, почувствовал только, как обожгло плечо и спину, затошнило.

— Кто послал тебя воровать батарейки? — покраснев от злости, закричал Кресендорф.

— Никто…

Кресендорф опять хлестнул Максимку кнутом.