По ту сторону - Самсонов Семён Николаевич - Страница 29

Теперь, сталкиваясь с русскими подростками, Макс часто думал о России. Ещё до гитлеровского режима он слышал, что в России не стало помещиков и капиталистов, что там свобода и равенство. Но Макс помнил другую Россию. Ему пришлось быть у русских в плену в 1915 году. Он тоже видел там богатых и бедных и сам, как пленный, работал у помещиков. Приходилось ему встречать и крестьянских ребятишек, разутых, раздетых, чумазых и забитых.

Но те дети совсем не походили на этих, с которыми ему теперь довелось познакомиться. «В чём дело? Что это за новая Россия?» — спрашивал себя Макс. Гитлеровская Германия покорила Европу, сильную, культурную Европу, хорошо вооружённую, и притом так быстро покорила. Даже Францию, великую державу Францию, войска Германии покорили в короткий срок. А вот Россию не могут. Солдаты гибнут, офицеры тоже. Значит, есть что-то такое в этой загадочной стране… Много думал Макс о русских и втайне думал, что, раз русские бьют армию Гитлера, значит там действительно народу есть за что драться.

Эти маленькие русские — какие-то особые люди. Они не похожи на многих других рабов, пригнанных из различных стран. Эти русские постоянно проявляют непокорность, силу и веру во что-то такое, что ему, Максу, еще трудно понять.

Макс многое начал припоминать: и дерзкий поступок с поросёнком и поведение ребят на допросе. Сколько таких примеров, на первый взгляд незначительных, резко отличало русских подростков от других!

День ото дня Макс всё больше и больше сочувствовал русским ребятам, начинал уважать их жизненную стойкость, настоящую, большую дружбу и веру в свои силы. Он видел, что они умеют сопротивляться лучше, чем другие.

Смерть девочки, которая покончила с собой только оттого, что услышала ложные вести о падении Москвы, тоже была одним из тех толчков, которые заставили Макса подумать серьёзно об этих ребятах. И он стал ещё пристальнее наблюдать за ними. Но не для того, чтобы мешать им, нет, а для того, чтобы понять до конца, что это за люди русские, которых Эльза Карловна, да и многие другие называют дикарями.

Вова понимал, что Макс им сочувствует, но всё-таки, опасаясь его, призывал друзей к осторожности. И ребята были настороже с Максом, может быть, даже больше, чем нужно. После стычки в саду Вова одумался: «За каким чёртом я ввязался в болтовню с этими шалопаями и с Максом! Ещё донесут, и снова начнутся дела…» Но, с другой стороны, он чувствовал какое-то удовлетворение.

Ребята радостно переживали победу Вовы: хоть маленьким, хоть опасная, а всё-таки ещё одна победа! Заканчивая свой рассказ, Вова заключил:

— Честное слово, у них сплошной сквозняк в голове. Подумать только, Гейне не знают.

Под впечатлением рассказа Вовы Люся с детским задором думала: «Только бы раз, только бы раз сыграть на пианино и показать этой заносчивой девчонке, какая она бездарь».

Вскоре Люсе пришлось убирать комнату, где стояло пианино. Она вошла в тот момент, когда Гильда сидела на высоком стуле и, тыча пальцами в клавиши, что-то напевала себе под нос. Старик спал, учительница сидела в саду с каким-то вязаньем в руках, а Эльза Карловна была в городе.

Люся подошла к пианино и робко взяла аккорд. «Не разучилась ли играть!..» Потом быстро пробежала по клавиатуре и тут же вспыхнула, руки её задрожали, и она отдёрнула их, точно обожглась. Но Гильда вдруг молча встала и, с любопытством глядя на Люсю, указала ей на стул, видимо, интересуясь, что же она может сыграть.

Соблазн был непреодолим. Больше года Люся не имела возможности прикоснуться к любимому инструменту, а тут вот оно, чудесное пианино… И она не выдержала, присела, на мгновение задумалась и ударила по клавишам. Она заиграла свою любимую песню:

Так радостно и так горько было слышать здесь, в фашистском гнезде, эту хорошую, свободную песню, что у Люси слезы хлынули из глаз. Она беспомощно опустила голову на руки. Гильда, поражённая красотой звуков и игрой Люси, стояла рядом, разинув рот от удивления и зависти. Но это продолжилось недолго. Люся не могла видеть, что совсем рядом, опершись на косяк двери, не замеченная никем, уже несколько минут стояла Эльза Карловна. Она всё видела и слышала.

Чувство обиды за свою дочь, зависть и отчаянная злоба против этой русской дикарки, дерзнувшей показать себя, распирали грудь Эльзы Карловны.

В этот день, придравшись к тому, что стаканы плохо вытерты, она жестоко избила Люсю.

Побег

Ночь. Завывает холодный ветер, сеет мелкий, затяжной дождь, и так темно, точно землю накрыли огромным непроницаемым колпаком. В трёх-четырёх шагах можно потерять друг друга. Это и хорошо и плохо. Безопаснее для диверсии, но зато труднее пробираться по незнакомым местам и можно уйти не туда, куда следует. Ребята шли гуськом, сдерживая не только кашель, но и громкое дыхание. Впереди — Вова, за ним — Костя, Жора и Шура.

Добравшись до сосняка, откуда путь ещё труднее, Вова остановился, осмотрелся кругом и с удовлетворением шепнул:

— Вышли правильно, но теперь самое трудное, не сбиться в лесу.

Все хорошо знали свои обязанности. Несколько дней подряд каждый заучивал их, как стихи, наизусть.

Жора и Вова должны развести по местам Костю и Шуру. Место Кости — неподалёку от изгороди лагеря, в лесной просеке. Шура остаётся возле дерева, лежащего поперёк тропки метрах в пятистах от Кости. Шура и Костя должны сидеть спокойно и наблюдать за огнями в лагере. Если свет погаснет, они должны быть готовы через пятнадцать-двадцать минут встретить беглецов.

Для встречи пленных с ребятами были установлены пароль и отзыв: «Москва» и «Победа». Костя затвердил слова Вовы: «Жди. Как только заметишь одинокого человека на тропке, выходи навстречу и тихо скажи: «Москва?» Когда тебе ответят «Победа», молча иди вперёд по просеке, до места, где будет дежурить Шура»…

Сигнал к действиям Вовы и Жоры — гудок завода, который обычно даётся в два часа ночи. Услышав гудок, они должны начать подпиливать столбы. По инструкции Павлова, нужно первые два столба не допиливать до конца; третий спилить совсем, чтобы он упал и увлёк за собой первые два. Расчёт был такой: временная электропроводка не так уж прочна — одновременное падение трёх столбов не может не оборвать её.

По предположению ребят, до гудка оставалось не меньше часа. Выйдя на просеку, Вова и Жора увидели тусклые огни лагеря. Они пошли к опушке леса, стараясь уйти подальше от лагеря, чтобы подпилить столбы в более отдалённом, а значит, и безопасном месте. После того как линия будет оборвана, они должны вернуться и убедиться, что свет в лагере погас. Потому Вова часто оборачивался назад — проверял, виден ли ещё свет. Наконец они ушли на такое расстояние, что огни стали похожи на едва заметное далёкое зарево, пробивающееся меж стволов соснового бора.

Вова остановился.

— Здесь, — сказал он тихо. — Надо найти палку и сделать метку.

— Зачем? — спросил Жора.

— Чтобы место заметить. Видишь свет отсюда?

— Вижу.

— Если мы вернёмся сюда и свет не увидим, значит всё в порядке, Павлов действует. Понимаешь?

Внимательно оглядевшись, Вова поставил у сосны метку, чтобы запомнить место, и они пошли к опушке леса, где проходила электролиния.

Костя сидел на пеньке. Как только Жора и Вова исчезли но мраке и шорох их шагов смолк, ему стало не по себе. В первую минуту хотелось сорваться с места и бежать следом за ребятами, но он быстро взял себя в руки: «Нет, надо сидеть и не шевелиться».

Разглядывая тусклые огни лагеря, Костя вдруг подумал, что его могут увидеть часовые, если они пройдут за изгородью мимо просеки. Он попытался осторожно встать, чтобы отойти в сторону, куда-нибудь за сосну. Но, как только оторвался от пня, сразу почувствовал, что ноги не держат. Сердце забилось так сильно, что Костя почувствовал, как на груди поднимается намокшая рубашка. Дыхание стало хриплым, будто кто-то сжимал ему горло. «Трус, трус!» — вдруг почудилось Косте. И сразу ему стало стыдно, обидно за себя. «Нет, я не трус, я не трус», — прошептал Костя. Глубоко вздохнув, он спокойно поднялся на ноги, вплотную встал у ближайшего дерева и как бы слился с ним.