Дом для бродяг - Куваев Олег Михайлович - Страница 4

— Слышал, — сказал я. — Я тогда в П-ке работал.

— Где?

— У Николая Ильича, — сказал я.

— А в позапрошлом году? — не сдавался тракторист. — Пять человек в одной лодке. Налетели на топляк, лодку аж до транца располосовало.

— Да он никуда не плывет, ребята, — дурашливо перебили его. — Он корреспондент «Крокодила», приехал кладовщика Савельича зафотографировать. И напечатать его биографию. А Река для отвода глаз тут… ребята!

В ответ грохнул дружный хохот, и все мужики полезли по карманам за «Беломором». Видно, неведомый мне Савельич был притчей во языцех в колхозе.

Во всяком случае, равновесие сил восстанавливалось.

— А где Шевроле живет? — спросил я. И сразу понял, что сморозил какую-то глупость. Все с насмешкой, так уж мне показалось, стали меня разглядывать.

— Во-он за больницей. Палисадничек там, лодка перевернутая лежит. Черная лодка. Большая. А зачем он тебе, приезжий? Давай мы тебе лучше про Савельича скажем…

— Почему кличка такая?

— Шевроле — это импортная машина. У тебя ее пет и не будет. А у него была, — сказал один.

— Когда он послом в Копенгагене работал, — добавил другой.

— Не в Копенгагене. И не послом. Просто он па подводной лодке плавал и получил за подвиг.

— Не-е! За лодку он получил другую. А эта… Под этот странный спор я и ушел.

9

За аккуратным забором, подкрашенным масляной краской, я увидел двор. Двор был выметен, дом имел ухоженный вид, крыльцо явно недавно вымыто. Посреди же двора стоял сухонький человек в телогрейке и разговаривал с рыжей собакой. Он грозил собаке пальцем, а та стучала хвостом по земле и виновато повизгивала. Я понаблюдал эту сцену из-за забора, потом поздоровался достаточно громко.

…На лице у него главным был нос. Это был огромный, бугристый, прямо какой-то учебный нос давно пьющего человека. Все свободное от носа пространство па лице заросло седой щетинкой, и еще посверкивали два любопытных глаза-буравчика. Интересное он производил впечатление.

— Зверовая? — спросил я про собаку, чтобы как-то завязать разговор.

— С той стороны, значит, с правления, — утверждал Шевроле, пропустив мой вопрос. — Мужики на крыльце сидят?

— Сидят.

— Про меня говорили?

— Было… немного, — замялся я.

— Говорили! — снова утвердил Шевроле. — Правильно говорили!

— Ну, как сказать, разговор такой…

— Не-е! Ох я им и вру! Такое воображаю, что сам иногда не знаю, чем кончить. Но все на основе… действительно произошедших событий. — Шевроле выпрямился и строго посмотрел на меня.

— А зачем сочинять?

— Ты ишо молодой. У тебя события впереди. А когда события жизни сзади, надо два правила: чтобы в избе и на дворе было чисто, а в душе интересно. Ну и обманешь когда. Я ж не во зло сочиняю…

Шевроле внимательно меня осмотрел, уселся на крыльцо, вынул пачку «Памира» и со вкусом закурил. Покосился на собаку и продолжил:

— Эт-та собака, про которую ты спросил, другая. Можно считать, совсем не собака. Вот перед ней у меня была со-ба-ка! Четвероногий друг человека, как говорится. Да ты чего стоишь-то? Ты садись!

Я сел.

— Верите-не-веришь, та собака была почти человек. На белковье, когда народу прет во множестве, она в лесу царь. Ее все знали, конечно. Другие собаки ишо воздух нюхают, а она уже лает. Будто сама белку сделала и на ближнее дерево посадила. Охотники народ, конешно, бессовестный. Што из-под своей собаки, што из-под чужой. Абы пальнуть. А она, как увидит чужого с ружьем, сразу на пустое дерево начинает лаять. Смотрит он, смотрит, этот охотничек, и получает вывод, что у Шевроле, у меня, значит, пустолайка. На сучья голос дает. Матернется и убегит. А тут я. Сам! И собачка моя сразу к дереву, где бель эта сидит. Да-а, есть умные собаки… Та моя только на пишущей машинке не могла печатать. Все остальное могла. В кино с ней придешь — на экран смотрит, переживает. Если, конешно, история там душевная. А еще с ней был случай… Дак а что же мы на крыльце? У нас ведь дом, спиной-то…

Мы перешли в дом, вскипятили чайник. В доме было скрупулезно чисто. Я знал пьющих людей, которые такой вот аккуратностью стараются как бы компенсировать порок, загладить его, хотя бы перед собой.

— А собаку с собой не берешь? — неожиданно спросил Шевроле.

— Нет! Нету у меня собаки.

— И правильно! Нынче стоящих собак нет. Последняя правильная собака была у меня в Оймяконе в одна тысяча…

— Говорят, у вас «ветка» ненужная есть? — перебил я его.

— Разве ненужное что бывает? — вопросом на вопрос ответил мне Шевроле.

— Я заплачу, разумеется.

— Так платить не за что. Лодку эту Кодя утащил на деляну и там бросил. Неведомо где. Я молчал.

— Но самого-то Кодю сегодня в поселке видели.

— Так, может, найти его?

— Так как ты его найдешь? Разве за ним уследишь?

— Вы про собаку начали говорить.

— Я лучше тебе про медведя. У меня вниз по Реке избушка имеется. Возвращаюсь я, выходит, с сетей. II думаю про то, что забыл «Спидолу» выключить. Два часа расход батареям. Подплываю к берегу и вижу: стоит избушка, в избушке «Спидола» орет, а перед дверью сидит медведь и слушает. Дверь закрыта, ружье в избе. «Уходи!» — кричу.

Медведь и пошел в лес. Неохотно. Помешал я ему кантату дослушать…

…Я решил разыскать неизвестного Кодю самостоятельно. Шевроле вышел со мной до калитки. Из-за пелены дождя и тумана поселок казался маленьким, заброшенным и забытым всеми: начальством, родственниками живущих здесь людей, всем остальным человечеством. Забыли, и все.

— Такое время, что даже деньги не пахнут, — загадочно резюмировал Шевроле.

10

Отыскать Кодю не удалось. Без Коди не найти лодки Шевроле. Без лодки не поплывешь по Реке. Ничего не оставалось, как пойти к учителю. Интеллигенция все-таки. Может, поймет, что мне надо плыть по Реке, что ради этого я двадцать часов просидел в самолете. Я шел к нему с неприятной робостью просителя, так как понимал, что предлагать ему деньги за каюк неудобно. Можно только взять «просто так». Но я напрасно робел заранее. Оказывается, я был с ним знаком. Только в другом образе, в других местах,

…В дальних глухих поселках живут люди с неприметным, но сильным светом в душе. Ты замечаешь его, если смотришь на человека благожелательно и ум твой не отягчен суетой. Конечно, они есть и в больших городах. Но там ты просто не видишь их, их свет теряется в многолюдстве.

Учитель был из них. Он имел обобщающую особенность для чудаков этого типа: мал ростом, сухотел, и у него были серые внимательные глаза. Эти глаза обладали свойством видеть мелочи, которые не замечают другие. Учитель рассказал мне про птичку здешних лесов, которая величиной с колибри. Чучело ее он недавно отправил в музей. Я узнал также, что в окрестностях поселка мыши «совершенно различны». На озере живут одни мыши, в кустарнике другие, около речки третьи. «Вы дайте мне мышь, и я сразу скажу, где вы ее поймали».

Весь вечер я провел в тихом прелестном мире. Я узнал о многих явлениях, которых сам бы никогда не заметил. Между прочим, учителю было всего тридцать пять лет, он окончил институт имени Лесгафта в Ленинграде и в свое время успешно делал карьеру спортсмена.

Но сейчас его мысли были заняты тем, чтобы дети, которые на лето остаются в интернате, не отрывались от леса и тундры. Я сказал о том, что эвенку и чукче гораздо интереснее алгебра, чем зверюшки родного края или умение ставить капканы.

— Я не о том. Конечно, алгебра необходима. Но они же детство теряют.

Так же просто он предложил свой каюк. Могу его взять в любое время. Я подумал о том, что удобнее попросить у седого ветерана-зоотехника, все-таки он хоть как-то меня знал.

— Не надо, — сказал учитель. — Он, конечно, отдаст, но он свой каюк любит. А я закажу другой.

На прощание он посоветовал мне сказать Шевроле о том, что он дает мне каюк.