Тайна князя Галицкого - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 2

– И что потом? – не понял его священник.

– Крышку в клеть пусть вколотят поглубже да закопают сверху! – повысил голос боярин. – Нешто не знаешь, как схроны сии делаются? Закопай да сверху навоза всякого, али сена, или еще чего накидай. А лучше сундуки притащи, мешки с зерном или еще какое добро, что пограбить можно. Тогда глубже рыться не станут. Тут песок везде, в песке тайники не строят. Лучше того башню запалить, когда ворвутся. Но сие выйдет, токмо если живой кто к часу нужному уцелеет.

– Так плохо все, боярин? – Четки застыли в руках настоятеля.

– Осторожность не помешает, отче. Нельзя, чтобы святыни христианские безбожникам в руки попали. Надругаются, опозорят али того хуже… Лучше спрятать.

Священник медленно перекрестился и кивнул:

– Сделаю, боярин. Списки новые в храме оставлю, а святыни все укрою, не беспокойся.

– Песка только не жалейте… – кивнул боярин Щерба, задумчиво оглаживая бороду. Повел носом на соблазнительный запах свинины с гречкой, недовольно рявкнул: – Карасик! Ты где?

– Несу, боярин! – отозвался из дверей трапезной холоп, двумя руками удерживая объемистую миску.

За прошедшие годы слуга заметно изменился. Скуластый безусый мальчишка раздался в плечах, обзавелся мелко вьющейся рыжей с проседью бородой, лицо покрылось морщинами. На вид – лет пятьдесят, не менее. Прежними остались лишь глаза: карие и хитро прищуренные, с длинными черными ресницами. Одет он был в байдану из крупных – палец в отверстие пролезет – колец, в коричневые свободные шаровары и смятые в гармошку почти до щиколоток сапоги.

– Вот, горяченькая, с пылу с жару. – Подбежав ближе, холоп растерянно закрутился, свернул к поленнице, поставил миску на край, придвинул посеченный поверху чурбак и отступил в сторону, приглашая к угощению: – Милости прошу, боярин!

– Давай… – Расстегнув поясной чехол, воевода достал серебряную с чеканкой ложку, сел на колоду, переставив миску на колени, зачерпнул несколько ложек – и отставил обратно на низкую поленницу: – Не хочу, забери. Кусок в горло не лезет.

Холоп такому пренебрежению только обрадовался и стал наворачивать кашу сам. Воевода же рывком поднялся, вошел в башню, по лестнице, поставленной внутри, поднялся наверх, на площадку. Стрелец, сидевший до того на краю перил, привалившись к угловому столбу, увидев командира, рывком поднялся, поддернул пищаль, поставил перед собой.

– Что у тебя тут? – Боярин тоже облокотился на столб, поверх которого когда-то должна была лечь кровля, да теперь, похоже, не судьба. Вид с высоты сосновых крон открывался красивый. Купола церквей в далекой Ваге, что стояла в десяти верстах выше по реке, смолистые боры окрест, знойными днями испускающие столь едкий запах, что в горле першило, извилистое русло, испещренное вытянутыми песчаными отмелями.

Песок, песок, везде песок. Ни рва из-за него не выкопать, ни стены им не замазать, ни погреба в нем не вырыть… Одно хорошо – колодцы делать легко, да вот воду из них вычерпать невозможно. Струится из стен, ровно через решето.

– Поутру костер тати запалили, – доложился караульный. – Те, что ниже по реке дозором стоят. Приглядывают, чтобы не сбежали. Вестимо, и поближе к стенам кто-то таиться может. И под берегом, и в лесу. Но тихо сидят. Опасаются, чтобы из пищали не стрельнули. Я намедни одного подбить пытался, да токмо промазал. Далеко.

– Под берегом? – глянул вниз боярин Щерба, скользнул взглядом вверх по течению. – Под берегом – это мысль… Молодец!

Он шустро скатился по ступеням вниз, едва не сбив с ног чернецов, уже почти освободивших крохотный пороховой погреб, схватил одного за плечо:

– Гвозди у вас в обители есть? Штук пять, в четверть пальца толщиной. – Воевода слегка развел пальцы, показывая нужный размер.

– Э-э-э… – почесал в затылке монах и кивнул: – Отец Никодим у нас за плотника. Должен иметь.

– Неси! Скажи, я велел. И молоток тяжелый прихвати… – И боярин ободряюще прихлопнул монаха по спине. – Давай, шевелись, отче! Утро уходит, можем не успеть. А вы чего, еще не наелись? – развернулся он к стрельцам, что степенно, не спеша, опустошали всемером один общий котелок. – Хватит брюхо набивать, пора за службу браться. Четверо охотников мне надобны для дела опасного, но зело важного. Решайте, служивые, кто удалью превыше прочих горазд будет?

– О, Тимофей, то по твою душу воевода пришел! – Тут же выпихнули вперед парня лет двадцати двое таких же молодых стрельцов. – Ты ведь вчерась о славе великой сказывал?

Они довольно заржали, видимо, вспоминая разговор.

– А чё, и пойду, – передернул плечами остроносый воин, все лицо которого усыпали яркие веснушки. Кафтана на нем не было, и сквозь плотно стянутую за спину и заправленную в шаровары рубаху проступали ребра. Всем своим видом стрелец напоминал годовалого волчонка: длинномордого, вечно голодного, любопытного до храбрости, быстрого, но неопытного. – Чё делать надоть, боярин?

– Чё-чё? – поддразнил его Щерба Котошикин. – Знамо че. Ляхов бить. А вы, ухари веселые, чего мнетесь? Нешто бросите друга своего?

Молодые стрельцы переглянулись, один пожал плечами, другой тоже, старательно облизал ложку. Первый согласно кивнул:

– Знамо, пойдем, воевода. Надо же приглядеть, чего там Тимоха средь басурман наворотит?

– То не басурмане, то схизматики поганые, – поправил их пожилой стрелец, длиннобородый, в полувыцветшем зеленом кафтане с нашитыми на груди воронеными железными пластинками и в такой же потертой шапке. – Сказывают, за каждого ляха убитого Господь пять грехов прощает. Так что я с вами пойду. Молиться так и не научился, а о душе думать надобно.

– Пищали не понадобятся, токмо бердыши и сабли берите, – кратко распорядился боярин. – Собирайтесь и к береговой башне подходите.

Монастырь, конечно, не был крупной крепостью. Скорее вообще никакой крепостью не являлся. Однако все необходимое для обороны в нем имелось. В том числе – и «тайницкая башня». Или, точнее, тайный ход, предназначенный для того, чтобы незаметно выпустить или принять гонца, лазутчика, иного важного человека. В Важском монастыре тайник этот находился возле самой прибрежной башни, прикрытый с одной стороны стеной, с другой – углом башни. Напротив же, из-за реки, и смотреть сюда некому. Секретную калитку делать не стали. Просто в одном месте бревна стены расходились чуть шире, а плаха меж ними, подпертая изнутри, легко отодвигалась. Так оно было даже лучше. Знающий знает, а чужаку не видно.

Первыми наружу прокрались воевода с холопом, сразу спустившись к реке и затаившись под берегом. Следом спустились стрельцы, из-за жары не надевшие кафтанов: супротив пуль и копий от них все одно толку немного.

Шестеро храбрецов, таясь по мере сил, чуть не ползком продвинулись вдоль пологого песчаного берега на четверть версты вверх по течению, чуток передохнули, дожидаясь удобного момента, а когда пушки дали по монастырю очередной залп – резко поднялись и рывком одолели два десятка шагов до дороги.

Пушкари, утонувшие в клубах дыма, не успели даже понять, откуда на них обрушились огромные лезвия в виде полумесяца, глубоко рассекающие тела и смахивающие головы. Несколько жалобных вскриков – и все было кончено.

Боярин Щерба в схватку не ввязывался. Подскочив к ближнему стволу, он приставил гвоздь к горячему еще запальному отверстию и несколькими ударами загнал его туда на всю длину. Стрельцы еще добивали последних пушкарей, когда он перебежал ко второй пушке и стал заклепывать запальник в ней.

Дым рассеивался не спеша, но странный шум все же привлек внимание польских копейщиков. Некоторые из них поднялись, подошли ближе… И ринулись вперед, криком поднимая тревогу:

– Ру-усы-ы-ы!!!

Под нарастающий лязг железа воевода что есть мочи заклепал гвоздем запальник последней пушки и с облегчением метнул молоток в сторону напирающих разбойников: все, теперь можно погибать. Пушки отныне годились только в переплавку: выбить из бронзы железный клин не то что татям, кузнецу не под силу. Проще новое отверстие высверлить. А сие нигде, кроме как в крупной мастерской, на станках с водяным приводом, не сделаешь. Без пушек же ляхам монастыря и за год не взять. Народу в обители мало, а погреба у братии солидные, с голоду в осаде не опухнут.