Тень твоей улыбки - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 2

Она замолчала, поняв, что сказала неправду.

На смертном одре ее мать рассказала ей, что Кэтрин, узнав о своей беременности, провела год в Ирландии, где родила сына. Его усыновила семья Фаррел, американская чета из Бостона, выбранная матерью-настоятельницей того религиозного ордена, к которому примкнула Кэтрин. Супруги назвали его Эдвардом, и вырос он в Бостоне.

С тех самых пор Оливия была в курсе основных событий его жизни. Эдвард женился лишь в сорок два года. Его жены уже давно не было в живых, и сам он умер лет пять тому назад. Их дочери Монике сейчас тридцать один, она работает педиатром в больнице Гринвич-Виллидж. Кэтрин была кузиной Оливии, значит, ее внучка тоже являлась ей родственницей. «Она единственный член моей семьи и при этом не знает о моем существовании», – с горечью подумала Оливия.

Освободившись из объятий Клея, она сказала:

– Оказалось, Моника очень похожа на свою бабушку, она тоже посвятила жизнь заботе о детях. Ты понимаешь, как ей пригодились бы все эти деньги?

– Оливия, разве ты не веришь в искупление грехов? Вспомни, чем занимался последние годы жизни отец ее ребенка, о том, скольких он спас. А как насчет семьи его брата? Они настоящие филантропы. Подумай о том, как они к этому отнесутся.

– Я и так об этом думаю. Мне необходимо все взвесить. Моника Фаррел – законная наследница прибыли от тех патентов. Ее дед Александр Гэннон завещал все состояние своим потомкам, если таковые будут, и только во второй черед – брату. Я позвоню тебе, Клей.

Доктор Клей Хэдли дождался, пока дверь кабинета закрылась, затем снял трубку и набрал номер, известный лишь узкому кругу людей. Услышав знакомый голос, он не стал тратить время на пустые слова.

– То, чего я и опасался. Я выяснил, что Оливия… она собирается рассказать.

– Мы не можем это допустить, – будничным тоном произнес человек на другом конце провода. – Вам придется этим заняться. Почему вы ей ничего не дали? Если учесть состояние ее здоровья, никого не удивила бы ее смерть.

– Можете мне не верить, но не так-то просто убить человека. А если ей удастся обнародовать все, прежде чем я смогу ее остановить?

– В таком случае нам придется подстраховаться. К сожалению, в наше время молодые привлекательные женщины не так уж редко подвергаются нападению на Манхэттене. Я немедленно об этом позабочусь.

2

Позируя для фотоснимка с Тони и Розали Гарсия на ступенях больницы Гринвич-Виллидж, доктор Моника Фаррел поежилась. Тони держал на руках Карлоса, двухгодовалого сына супругов Гарсия, с которого только что сняли диагноз «лейкемия». Жизни малыша теперь ничто не угрожало.

Моника вспомнила тот день, когда она уже собиралась уйти с работы и в этот момент в панике позвонила Розали: «Доктор, у ребенка на животе появилась сыпь». Карлосу тогда было шесть недель от роду. Еще не осмотрев мальчика, Моника с ужасом заподозрила у него начальные проявления детской лейкемии. Лабораторные исследования подтвердили это подозрение; шансы Карлоса выжить расценивались в лучшем случае как пятьдесят на пятьдесят. Моника уверила рыдающих молодых родителей, что считает эти шансы не такими уж плохими и что Карлос – крепкий парнишка и обязательно поправится.

– А теперь еще один снимок с Карлосом у вас на руках, доктор Моника, – распорядился Тони, забирая фотоаппарат у прохожего, вызвавшегося быть фотографом.

Моника протянула руки к вертящемуся двухгодовалому малышу, который к этому времени решил, что и так слишком долго вел себя смирно. «Снимок получится еще тот», – подумала она, помахав рукой в сторону фотоаппарата и надеясь, что Карлос последует ее примеру. Вместо этого он вытащил заколку из ее прически, и длинные русые волосы рассыпались у нее по плечам.

Обрушив на нее шквал благодарностей: «Да благословит вас Бог, доктор Моника, без вас у нас ничего не получилось бы» – и пообещав скоро привезти Карлоса на прием для проверки, чета Гарсия уехала, помахав на прощание рукой из окна такси. Моника вернулась в здание больницы и пошла к лифтам, на ходу пытаясь сколоть рассыпавшиеся пряди.

– Оставь так. Хорошо смотришься.

Это был доктор Райан Дженнер, нейрохирург, окончивший Медицинский университет Джорджтауна на несколько лет раньше Моники. Недавно он поступил на работу в больницу Гринвич-Виллидж и обрадовался, встретившись здесь с Моникой. Иногда, сталкиваясь в коридоре, они останавливались на минутку поболтать. Сейчас Дженнер был в хлопчатобумажных куртке и брюках, а также в хирургической шапочке – вероятно, шел из операционной или направлялся туда.

Рассмеявшись, Моника нажала кнопку лифта на подъем.

– Ну конечно! А может, мне в таком виде заглянуть к вам в операционную?

Открылась дверь лифта, идущего вниз.

– Возможно, я не стал бы возражать, – сказал Дженнер, входя в лифт.

«А может, и стал бы. На самом деле у тебя случился бы сердечный приступ», – подумала Моника, войдя в соседний, переполненный лифт. Райан Дженнер, несмотря на свой моложавый и легкомысленный вид, успел прослыть перфекционистом, нетерпимым к любым огрехам при лечении больных. Немыслимо было бы оказаться в его операционной с непокрытой головой.

Первое, что услышала Моника, выйдя на этаже педиатрического отделения, был истошный плач младенца. Она знала, что это ее пациентка, полуторагодовалая Салли Картер. Монику выводило из себя, что мать-одиночка почти не навещает дочь. Перед тем как подойти к ребенку, она остановилась у поста медсестры.

– Мамаша так и не появлялась? – поинтересовалась она, тут же пожалев о своей несдержанности.

– Со вчерашнего утра, – таким же раздосадованным тоном ответила Рита Гринберг, уже много лет работающая старшей медсестрой отделения. – Но нашла-таки время, чтобы позвонить час назад и сказать, что очень занята на работе. Еще она спросила, как Салли спала ночью. Доктор, говорю вам, все это как-то странно. Эта женщина похожа на мать не больше, чем чучела зверей в рекреации. Вы выписываете Салли сегодня?

– Не раньше, чем выясню, кто позаботится о ней, раз уж ее мать настолько занята. Салли привезли по «скорой» с астмой и пневмонией. Не представляю, о чем думали мать или няня, так долго не обращаясь за медицинской помощью.

Моника в сопровождении медсестры вошла в маленькую палату с единственной кроваткой. Сюда поместили Салли, потому что ее плач не давал спать другим детям. Салли стояла, держась за решетку. Ее заплаканное личико обрамляли светло-каштановые кудряшки.

– Она доведет себя до очередного приступа астмы, – сердито сказала Моника и, наклонившись, вынула малышку из кроватки.

Едва Салли прижалась к ней, как плач немедленно затих, перейдя в отдельные всхлипы, и наконец совсем прекратился.

– Господи, доктор, как она к вам привязана! Ведь у вас волшебные руки, – воскликнула Рита Гринберг. – Никто лучше вас не умеет обращаться с малышами.

– Салли знает, что мы с ней подружки, – сказала Моника. – Дайте ей теплого молока, и, уверена, она успокоится.

Дожидаясь возвращения медсестры, Моника качала ребенка на руках. «Это должна делать твоя мама, – подумала она. – Интересно, сколько внимания уделяет она тебе дома?» Обхватив теплыми ручонками шею Моники, Салли начала задремывать.

Моника положила сонную девочку в кроватку, сменила подгузник, потом повернула Салли на бок и укрыла одеялом. Вернулась Рита с бутылочкой теплого молока, но, прежде чем дать ее малышке, Моника с помощью ватной палочки взяла мазок из полости рта ребенка.

Она заметила, что во время своих визитов на предыдущей неделе мать Салли обычно останавливалась у буфетной стойки в холле и приносила с собой в палату Салли стаканчик с кофе. Потом она неизменно оставляла его полупустым на тумбочке у кроватки.

«Это всего лишь подозрение, – говорила себе Моника, – и я знаю, что не имею права это делать. Но я предупрежу Рене Картер, что должна с ней встретиться перед выпиской Салли. Мне бы хотелось сравнить генетические данные ребенка и этой женщины, ведь материал для анализа можно взять со стаканчика, из которого она пила. Она утверждает, что является биологической матерью, а если нет, то зачем ей лгать на этот счет?» Потом, напомнив себе еще раз, что не имеет права тайно производить генетический анализ, Моника выбросила ватную палочку в корзину для мусора.