О бедном вампире замолвите слово - Боброва Ирина - Страница 14

— Домушник, задохнулся, пока меня не было, — предположил мужчина. Потом из глубины подсознания всплыла другая, социально адаптированная версия. — Белочка, — пробормотал он, но вовремя вспомнил о том, как заговаривал Васькин двор от покражи, и о неожиданно обнаруженных у себя экстрасенсорных способностях. — Или полтергейст?

Тут он заметил длинные острые клыки, торчащие изо рта незнакомца, и вспомнил, что такая же страшная харя выглянула из-за ствола сосны, когда он блуждал в лесу, но тогда Мамонт не придал этому значения, решив, что немного тронулся умом на фоне похмельного синдрома. За спиной надрывался воем Дракула, фильм логически заканчивался протыканием нежити осиновым колом и прочими антивампирскими мерами, успешно взятыми на вооружение положительными героями. У экономиста возникло подозрение, что один из бригады Дракулы стоит перед ним, но он отмахнулся. Не бывает такого. Просто не может быть, и все! Он бы еще поразмышлял о том, что за существо поселилось в шифоньере, и о том, куда делась одежда, но странное видение резко захлопнуло дверцы со своей стороны. Дальский так возмутился наглостью этого незарегистрированного на его жилплощади феномена и пустотой шкафа, что ринулся внутрь — узнать, куда кровососущий дел его вещи. Не тут-то было: вампир очень материально навалился на дверцы со своей стороны.

Отойдя для разбега шага на три, Мамонт ринулся на штурм шкафа, и ему почти удалось прорваться. Дверцы с той стороны, где по всем законам мебельной промышленности должна была быть фанерная стенка, раздвинулись сантиметров на десять. И заблокировались. Человек увидел длинные пальцы с вылезшими от напряжения из подушечек когтями. Посмотрев на когти, Дальский сообразил, в чем дело. Резко захлопнув шифоньер, отпрянул, потом рванул с шеи нательный крест, вытянул руку и принялся делать крестное знамение. Вместо молитвы побледневшие губы почему-то шептали «Марсельезу», но Мамонт не обратил на это внимания. Он осторожно открыл шифоньер и заглянул внутрь: наваждение исчезло, одежда вернулась на место. Однако глубокие борозды, к его не менее глубокому возмущению, остались украшением на задней стенке раритетного бабушкиного шифоньера.

Размышляя о природе феномена, Дальский решил, что, видно, в нем после пережитого в лесу потрясения открылись паранормальные способности. Этот вариант он принял безоговорочно, потому что альтернативой был старый добрый сдвиг по фазе. Но все же опасаясь задушевное спокойствие, восстановленное с таким трудом, решил, что в одиночестве сейчас оставаться не стоит. Надев чистую бежевую рубашку, черные джинсы и бессменную вельветовую куртку, он вышел из квартиры.

Думая о госте, посетившем его шифоньер, экономист не сразу заметил, что солнце стоит высоко. Когда же до него дошло, что домой-то пришел часов в девять утра, пробыл в квартире от силы минут тридцать, а сейчас уже не меньше часа дня, Дальский снова напрягся.

Творилось что-то странное. Будто кто-то пересыпал «пески времени» из жизни экономиста в жизнь кого-то другого, воруя у Мамонта минуты, часы и дни, которые складывались в недели. Он остановился у комка, купил бутылку минералки, приложился к горлышку. Потом еще раз решил убедиться и спросил у продавщицы, который час.

— Половина первого, — ответила та, не подозревая, что в пух и прах разбила надежды покупателя получить хоть какое-то объяснение происходящему.

Мамонт Дальский вздохнул и, решив разобраться с этим попозже, направился на собрание Объединения поэтов Алтая, президентом которого являлся.

Обитала творческая организация на улице имени Крупской в двухэтажном деревянном строении, построенном в начале века купцом Морозовым. Обветшавшее, продуваемое всеми ветрами, оно казалось Мамонту реанимационным больным. Бывая в городском архиве, президент ОПы разглядывал фотографии и поражался тому, в какой упадок пришел построенный, казалось, на века дом.

Здание, как, впрочем, и все, к чему приложил руку купец Морозов, было сделано на совесть. Владелец, позже передавший собственность акционерному обществу «Алтайская железная дорога», в тысяча девятьсот семнадцатом году одобрительно хмыкнул, узнав, что постройка чудом уцелела во время пожара, слизнувшего с лица земли почти весь Барнаул.

Когда же город отстроили заново, дом оказался в центре богатого жилого массива. Он приветливо открывал двери для всех желающих и тихо радовался тому, что внутри кипит жизнь, раздаются смех и музыка. Тогда в нем находились клуб и общественная библиотека.

Все это прекратилось с захватом города белочехами. Над дверью появилась надпись: «Комендатура», комнаты наполнились горем и стонами. Дом терпел, вздыхая каждой половицей. Терпел потому, что надеялся — это ненадолго. Но жизнь повернула в другое русло, о смехе и веселье остались лишь воспоминания.

Бывшую собственность купца Морозова понесло по комендантской стезе.

После чехов в доме разместился колчаковский начальник.

После него — управление ЧК на железнодорожном транспорте.

С двадцатых годов дом наблюдал работу конвойной службы.

Затем ГПУ, НКВД, а в пятидесятых годах здание передали милиции. Улицу из Алтайской давно переименовали, дав имя супруги вождя мирового пролетариата — Надежды Константиновны Крупской. Пруд был осушен и утрамбован, а березы никто уже не называл рощей.

Милиция передала эстафетную палочку прокуратуре, прокуратура — суду.

И только после августа девяносто первого года дом почувствовал, что не напрасно надеялся все эти годы. Пока не было особой радости и веселья, но стук молотков, жужжание швейных машинок и деловитый говор мастеровых людей помогли если не забыть горе, что пришлось наблюдать дому, то хотя бы немного отдохнуть от него. Дело в том, что развалюха стала непрестижной, власти отдали ее организации инвалидов.

Дом воспрял, посчитав перемену хорошим знаком, — и не ошибся. Со свойственным ему упорством он ждал еще двенадцать лет. В две тысячи третьем году комнаты заняли художественные мастерские, детская школа раннего творческого развития и библиотека. Зазвучали счастливый смех и интересные разговоры. Дому это понравилось, и он размечтался, что в нем всегда будут жить поэты, художники, певцы, писатели. Все они были членами Объединения поэтов Алтая.

К большому расстройству дома, существовало объединение на пожертвования, более чем скудные.

Сами поэты называли свою организацию весело — ОПА, но в народе к аббревиатуре обычно добавляли букву «Ж», намекая на отчаянное финансовое положение объединения. Дабы не обижать президиум ОПы, литеру «Ж» в разговорах шутники позиционировали как «Живое», тихо улыбаясь такому объяснению.

Каждый раз, поднимаясь по лестнице и осторожно ступая по ветхим ступеням, Мамонт молился о том, чтобы в темноте не наткнуться на оголенный провод, какие во множестве торчали из стен и, соперничая с паутиной, свисали с потолка. Обычно, но не сегодня.

Сегодня Дальский вспоминал вампира — бывают же на свете такие страшные хари! — и размышлял. Иногда мысли эти прорывались наружу, и Мамонт не замечал, что проговаривает их вслух. Он вдруг понял следующее: вампир был напуган. Да, именно напуган, в его красных глазах плескался ужас, а кровь отхлынула от лица из-за страха!

Хотя какая может быть кровь у нежити?..

Глава 3

Здесь

Глядя в черную отражающую поверхность большого, во всю длину шифоньерной дверцы, зеркала, Кирпачек рассматривал свое отражение и отмечал, что лицо побледнело, а в глазах затаился страх.

— Ничего удивительного, — пробормотал он, — кто угодно бы испугался.

Кем было странное существо, опустошившее шкаф, он знал. Это мифический человек, привидевшийся ему полгода назад в лесу, недалеко от родового поместья фон Гнорей. То, что Кирп был сейчас испуган, тоже нормально, все люди боялись человеков: вампиры и упыри, гоблины и бесы, черти и ведьмы, русалы и эльфы, и орки с гномами, и даже крылатые демоны. Ими пугали детей, они были героями лохавудских фильмов ужасов, их не упоминали вслух, чтобы не накликать беду. Молодой врач вспомнил страшное, обтянутое мерзкой белесой кожей лицо, и его передернуло от отвращения. Вспомнил седую копну шерсти на длинной вытянутой голове. Вспомнил синие, как и должно быть у монстров, глаза, которые существо выпучило, надеясь испугать его — наследника славной фамилии фон Гнорей. И Кирп честно признал, что феномену это почти удалось. Единственное, что не вязалось с обликом чудовища, — очки в тонкой металлической оправе и обыкновенные вампирские джинсы. Кирпачек недавно приобрел себе такие же…