Принц Алекс-Алешка или Приключения начинаются! - Пепеляев Юрий Васильевич - Страница 2

*

Подождите немного, не торопитесь за ними, я хочу познакомить вас еще с одним героем нашего рассказа, — это барский дом. Постаревшая усадьба, некогда одиноко стоявшая вдали от города, в степи, теперь же окруженная новостройками, видимо доживала свои последние годы. Когда-то величественная, с претензией на оригинальность, усадьба обветшала, главный вход, с большими, в античном стиле, колоннами, давно закрыт, остался только запасной выход, тот, что раньше использовался дворовыми людьми. Вся штукатурка на стенах усадьбы покрылась трещинами как паутиной, а лепные украшения в некоторых местах осыпались, обнажив кирпичную кладку, но что делать? Все имеет свой предел прочности. Почему ее до сих пор не снесли, никто не знает, может быть на «верху» еще не решили, что с ней делать, то ли музей открыть, то ли на этом месте парк разбить? В любом случае надо куда-то девать семьдесят пять его маленьких жильцов.

А мне жалко усадьбу, сейчас такие дома не строят, в ней уютно, ну разве можно ее сравнить с панельными, однообразными коробками?! Это не дома, это улья какие-то, припорошенные угольной пылью.

Этот дом может похвастаться своей богатой историей. В этом доме выросло не одно поколение дворян, послуживших России. В семнадцатом, в гражданскую здесь были штабы то белых, то красных, и даже Батьки Махно, а потом пришло ЧК, и подвалы усадьбы использовали под тюрьму. Когда же время лихолетья прошло, и началась мирная жизнь, сюда вселили неугомонное племя беспризорников, и дом стал называться детской колонией имени «Третьего Коминтерна», преобразовавшись в последствии в детский дом.

Об этой усадьбе ходят легенды. Говорят, что в ней водятся привидения. Что в глубоких подземельях бродят загубленные души крепостных; несчастных, замученных чекистами; ребят, заваленных во время бомбежки в Отечественную. Что где-то здесь, глубоко под землей спрятан клад. Что… но, впрочем, не будем торопиться, давайте, посмотрим все сами. А теперь прошу пройти за нашими героями, под своды старинной усадьбы.

*

Построение было перед сном и утром, после подъема, мы выстраивались в две шеренги, воспитатели пересчитывали нас и в зависимости от настроения ругали или хвалили. На построение нельзя было опаздывать, иначе наказывали всю группу, а группа тебя.

Мы с Колькой как раз успели вовремя. В детдоме всегда надо быть настороже, когда спешишь, то надо смотреть, чтобы не подставили подножку. А если подставили, и ты увидел, то можно «нечаянно» наступить шутнику на ногу, но надо смотреть кому, если старшекласснику, то лучше не наступать, а перепрыгнуть.

Сегодня дежурила самая строгая воспитательница, значит, не удастся побеситься, покидаться подушками или тапочками, но зато у нас было другое развлечение…

После того как все улеглись в свои пастели, она последний раз прошлась вдоль коек, выключила свет и тут… мы тихонько замычали. Воспитательница поняла, что мы решили пошалить — усмехнулась.

— Если вы не хотите чтобы вас завтра наказали, то вы сейчас будете вести себя тихо. — Гул не прекращался. Воспитательница прошлась вдоль коек. — Ну хорошо… — сказала она тихо, но так что все слышали, — даю вам еще один шанс, — она вышла.

Все замолчали, нет, не из-за того, что ее испугались, просто не получилось довести ее до истерики, — она оказалась опытнее нас.

Тишина продолжалась недолго, Санька на цыпочках, подбежал к двери. Мы ждали вестей от старшеклассников из соседней спальни.

— Идут, — негромко крикнул Санька и ребята сразу «проснувшись» негромко загалдели.

— Ша! Заткнитесь! — прикрикнул Чика, встав в полный рост на своей койке. Он был второгодником и выше всех в группе, воображая из себя «главаря», и если мог, то старался подтвердить это кулаками, правда, если рядом не было старшеклассников. Все постепенно успокоились. — Слухай сюда, — сказал он, — говорить с ними буду я, если все нормально, я соглашусь, и чтобы никто не вякнул…

Как только он сказал последние слова, дверь в спальню слегка открылась, и вовнутрь «проскользнули» двое старшеклассников.

— Чего разгалделись?! — недовольно буркнул вместо приветствия один из них.

— Значит так! — начал другой без вступления, как будто разговор только что прервался, — нам из новоселок объявили войну, завтра подготовка, а в воскресенье сражение на пустыре, в четыре вечера, чтобы ни одна воспитка не знала об этом, иначе все провалится. Подготовьте рогатки, «гранаты», ну вы сами знаете что…

— А гранаты настоящие? — пискнул Костик и, испугавшись своей смелости, накрылся одеялом. Все засмеялись.

— Малышню не брать, — добавил вошедший, — а то еще настоящей гранатой бабахнет. Все снова дружно засмеялись.

— Пугачи тоже не вздумайте брать, милиции нам еще не хватало, — сказал он напоследок и гордые своей выполненной миссией, оба старшеклассника, развернувшись, вышли.

Мы все сразу зашумели, обсуждая новость, Чика попытался что-то сказать, но все так были увлечены будущим сражением, что не слушали его. Такой же гвалт послышался и из соседней мальчишеской спальни.

*

Извините, что опять вмешиваюсь, но я хочу кое-что разъяснить.

Сражения происходили не часто, раньше дрались с шайками из соседних бараков. Построены они были из того, что попадало под руку, из глины, самана, досок, фанеры, тряпья, их называли в простонародье «шанхайчиками». Их вокруг было огромное множество. После войны, они как грибы повырастали вокруг. Разделенные узкими улочками на квадраты, они становились территорией местной шпаны и часто, обычно по пустякам, затевали драки друг с другом, которые даже милиция не решалась разнять. Иногда жители шанхайчиков, объединившись, нападали на детдомовцев, вот тогда драка была особенно жестокой!

Детдомовцев не любили. Может быть, эта нелюбовь повелась с начала смутных двадцатых годов, когда здесь впервые появилась детская колония, а вмести с ним и вселилось веселое, занозистое племя беспризорников. Часто бывшие питомцы «улиц» выходили на «промысел», очищая местные сады от фруктов, обворовывая зазевавшихся прохожих, и бараки. А может, не любили и потому, что они были сплоченней, чем одиночные шайки какого-нибудь квартала шанхайчиков.

Рассказы об особенно жестоких «боях» передавались устно, проигранные бои забывались быстро, а победы запоминались надолго. Иногда, во время такой драки, в ход шло настоящее оружие, оставленное в последних войнах гражданской, а потом и отечественной. Слышались выстрелы, взрывы гранат, тогда уж милиция бралась за шпану всерьез, вызывали внутренние войска, и бои на некоторое время затихали.

Со временем шанхайчики стали сносить и строить на их месте хрущевки, городские кварталы медленно, но уверенно сменили развалины. Драки постепенно затихли, как и исчезла жестокая нищета бараков, а вместе с ним извечная месть улиц и детдома. Кое-кто из местных, оставшись жить в этом районе, в новых пятиэтажках вспоминал давно ушедшее время и по старой привычке снова начиналась буча.

Конечно, с теми драками, что были в незапамятные времена, уже нельзя было сравниться, но, отдавая дань сложившейся традиции, потомки противников снова сходились на пустыре, на котором намечалось строительство дома.

— Шухер, — раздался голос Сашки, метнувшегося от двери, к своей кровати и ребята моментально затихли. Дверь, скрипнув, открылась и вошла дежурная.

Включив свет, она некоторое время постояла у двери и медленно пошла вдоль коек.

— Если кто еще раз зашумит, — сказала она размеренным голосом, не терпящим возражения, — накажу всех, больше повторять я не буду!

Когда она вышла, мы некоторое время молчали, потом кто-то в дальнем углу тихонько запел и постепенно эту песню подхватили остальные. Нет, мы не специально запели, чтобы разозлить Марьиванну, это можно сказать привычка, заведенная от первых детдомовцев-беспризорников. Воспитатели знали об этом и не мешали нам. Каждый вечер мы пели одни и те же песни, о беспризорниках, едущих под вагонами, в угольных коробках, и в вагонах: «Тук, тук, тук застучали колеса, это поезд Казанский прошел и в открытые двери вагона, мальчуган-беспризорник вошел…»; о несчастной неразделенной любви беспризорника к красавице, о смертельном выстреле милиционера, прервавший жизнь жигана. Нам так было его жалко, мы представляли его умирающим, истекающего кровью, что у некоторых выступали слезы на глазах, мы ненавидели убившего его милиционера, и верили, что жиган выживет. Пели песню о трех разбойниках, скачущих по пыльной дороге… Я закрыл глаза, и незаметно для себя, погрузился в волшебный мир сна.