Железный дождь - Курочкин Виктор Александрович - Страница 24

– Как что? Занять оборону и окопаться.

– Где?

– И лопат нет, – подсказал Могилкин.

Проблему с лопатами Колбаско решил в один миг. Он приказал выделить из каждого взвода по пять человек и отправить их на поиски лопат к местным жителям.

Юго-западная окраина Новгорода представляла собой большую деревню с опрятными домиками, садами и огородами. За лопатами Сократилин отрядил отделение Левцова. Колбаско повел командиров взводов на рубеж своего, как он выразился, тет-де-пона. Отсчитав от дороги двести шагов, он сказал, что здесь будет обороняться первый взвод, потом отсчитал двести шагов второму взводу. Сократилинскому взводу досталось все остальное. Слева у него соседа не было, да и вряд ли он ожидался.

– Вы здесь стройте тет-де-пон. – Слово «тет-де-пон» Колбаско произнес с ударением, сочно, оно ему, видимо, очень нравилось. – А я пойду уточню соседей.

Богдан оглянулся: тыл его «тет-де-пона» прикрывали сады, забранные высоким частоколом, а по фронту, откуда ожидался противник, рос густой высокий картофель. «Если мы здесь засядем в окопы, то и в двух метрах не увидим противника. Стрелять совершенно нельзя. А сзади дома с садами – отличный ориентир для пристрелки. Великий стратег наш Колбаско!» – Сократилин усмехнулся.

– Тет-де-пон! Владимир Захарыч, что это за штукенция: тет-де-пон?

Попов смотрел на дорогу, по которой тракторы тащили тяжелую артиллерию, и прислушивался к канонаде. Залпы доносились отчетливо и гулко.

– Вы меня? – встрепенулся Попов. – Что такое тет-де-пон? Французское слово. Дословно: тет – голова, пон – мост. В общем – впереди моста. Вероятно, предмостное укрепление.

– Точно – предмостное. Есть такое в уставе, – подтвердил Богдан.

– Тет-гапон али как там – все суета сует. Треба перекурить, товарищ старшина, – заявил боец с ручным пулеметом. Был он приземист, с очень круглой и массивной головой и короткой шеей, что придавало ему сходство с каменным идолом. А когда он положил пулемет и сел, скрестив ноги по-турецки, сходство с идолом еще больше усилилось.

– Твоя – курить. Моя – отдыхать, – сказал Кугушев и сел рядом.

Сократилин отлично понимал, что их оборона никуда не годится и что долго на этом картофельном поле они не продержатся. Поэтому на свой риск дал указание вместо обычных окопов вырыть узкие щели. Во-первых, на это уйдет меньше времени и сил, а потом при бомбежках и артобстрелах щель – самое удобное укрытие. Только для «максима» он выбрал место повыше и приказал отрыть окоп по всем требованиям устава. Для того чтоб можно было вести мало-мальски прицельный огонь, Богдан решил перед обороной метров на двадцать – двадцать пять скосить картофельную ботву. Дав указание Левцову отрыть и для него щель, Сократилин пошел в ближайший дом за косой.

Деревянный домишко под тесовой крышей в четыре окна – три по фасаду, а четвертое сбоку – едва проглядывался сквозь густую листву яблонь. Сократилин открыл калитку палисадника, в котором росли калина с акацией, и прошел во дворик с дощатым сарайчиком. Богдан постучал по раме. Никто не ответил. Он поднялся на крыльцо, толкнул дверь, шагнул в сени.

– Эй, люди! Где вы?

Не получив ответа, Сократилин вошел в комнаты.

Порядок, чистота, пышет жаром русская печь – все говорило о том, что хозяева еще не сбежали. Выходя на крыльцо, Богдан заметил, что дверь сарайчика на миг приоткрылась.

– Хозяева, вы здесь? – спросил, подходя, Сократилин.

В сарайчике притаились, потом послышался сдавленный шепот и сердитый женский голос:

– Чего надо?

Богдан засмеялся:

– А вы покажитесь на божий свет. Я не зверь, а всего лишь солдат.

Опять зашептались, и после гневных слов: «Да полно тебе!»– дверь распахнулась, и Сократилин увидел молодую черноглазую женщину в цветастом платье. «Хороша, – отметил Сократилин, – и ловко скроена и крепко сшита. И смотреть на тебя одно удовольствие». Богдану захотелось сказать женщине что-нибудь приятное, ласковое, но он не успел. Из глубины сарая вынырнула старуха и так посмотрела на Сократилина, что Богдан стушевался и кое-как пробормотал:

– Я хотел у вас попросить косу.

– Косу? – удивленно протянула женщина.

– Да, косу. Картофельную ботву смахнуть.

Женщина, дразнясь белыми крупными зубами, захохотала:

– А я-то подумала, что вы с косой собираетесь на немца.

Что мог ответить ей на это Сократилин? Да ничего. И уж очень хорошо смеялась она.

– Ладно… Только услуга за услугу. Помогите нам сундук в яму закопать.

«Господи, что за услуга! Да я готов для тебя не только сундук, но и всех немцев с Гитлером закопать». – Этого Сократилин не сказал, а только так подумал.

В сарае на краю глубокой ямы стоял сундук, окованный железными полосами, с тяжелым висячим замком. Под днищем сундука были протянуты вожжи.

– Раз, два – взяли! – скомандовала женщина. Они приподняли сундук и легко усадили его в яму.

– Вот видишь, как хорошо. А сколько мы с тобой, мама, мучились, – сказала женщина и поклонилась Сократилину.

– Еще неизвестно, что хорошо, а что плохо. А если он сундук-то наш возьмет да и вытащит. С солдата взятки гладки, – проскрипела старуха и концами черного платка крепко вытерла губы.

Женщина широко развела руки.

– Обязательно, мама, вытащит, – и подмигнула Сократилину. – Правда, товарищ командир?

Почему она назвала Сократилина командиром? Может, хотела польстить ему, может, наоборот, задеть самолюбие старшины. Только слово «командир» прозвучало двусмысленно. Впрочем, Сократилин не обратил на это внимания. Он думал о старухе с женщиной и не мог понять, как это могут уживаться рядом красота и мерзость.

– А вы что ж, теперь здесь будете стреляться? – продолжала скрипеть старуха и исподлобья колоть Сократилина злыми глазами. – От самой границы тыщу верст пробежали и не нашли другого места, как на моей картошке стреляться.

– Хватит тебе, хватит! – крикнула женщина.

– Вам бы, бабушка, лучше уехать отсюда куда-нибудь в тыл. Да поскорей уезжайте, – посоветовал Богдан. Старуха погрозила ему согнутым пальцем.

– Знаю я вас, мазурики. Уедешь – все тут растащите, все, печку нечем будет разжечь.

– Как тебе не стыдно! – воскликнула женщина и топнула ногой. – Замолчи!

– Топочи, топочи, кобыла необъезженная. А стыдиться мне нечего, я правильно говорю. – И чтоб, вероятно, осталось за ней последнее слово, подняла руку и сухой, сморщенной ладонью рассекла воздух, плюнула, повернулась и засеменила к дому.

Богдан не успел и парой слов перекинуться с женщиной, как старуха вернулась с косой. И что же это была за коса?! Даже Сократилину стало совестно за человеческую жадность. Женщина с возмущением вырвала у старухи косу, швырнула ее в сарай и сказала Сократилину:

– Пойдем!

Богдан и опомниться не успел, как оказался с ней в бревенчатой пристройке к дому. Здесь он увидел с десяток кос. Они висели на перекладине.

– Выбирай любую. Любую, – повторила она, покосилась на дверь и жадно облизала губы. – Ну что же ты, как неживой… бери, – метнулась к двери, захлопнула и прижалась к ней спиной. В пристройке стало сумрачно.

Она подходила к Сократилину, как кошка, мягко, зигзагами, не спуская с него глаз. Богдану Аврамовичу стало жарко, перехватило дыхание. Рука, сжимавшая древко косы, онемела. Она приблизилась вплотную, и Сократилин задрожал, ощутив ее крепкую грудь, коса выпала из руки и жалобно звякнула.

– Как звать-то тебя, милая? – шептал Богдан Аврамович, обнимая женщину, которая дергалась, как в ознобе. – Как звать-то?

– У-у-у-ой, – простонала она утробным голосом.

– А мать-то, мать что подумает? – бормотал Сократилин. Она опять простонала, потянулась к нему, и Сократилин жадно схватил своими губами ее губы, холодные и солоноватые. И вдруг она откинула назад голову, и, если б Богдан не держал ее за поясницу, она опрокинулась бы на спину. Он осторожно опустил женщину на землю, слегка притрушенную соломой…

На крыльце дома сидела ее мать-старуха. Она даже не подняла головы, когда Сократилин проходил мимо нее. Сократилину почему-то не было стыдно перед старухой ни капли. Хотя ноги у него и обмякли и плохо повиновались ему, он прошел по двору, громко стуча сапогами, и так хлопнул калиткой, что закачалась ограда палисадника. Потом он нарвал травы и долго и старательно вытирал запачканные землей колени. Хотя это было совершенно ни к чему. Никто бы и никогда бы не подумал, что колени у солдата грязные не оттого, что он ползал по-пластунски.