Железный дождь - Курочкин Виктор Александрович - Страница 21

– Комбат кончается! – закричал Богдан. – Чего рот разинул?! Спасать надо! – Сократилин рукой показал туда, где умирал комбат.

Но он уже был мертв. Они затащили тело комбата на танк, накрыли шинелью и поехали в Псков на виду немецких танков, которые, стреляя, приближались к железной дороге.

С потерей машины закончилась и служба Богдана в танковых войсках. С неделю он с «экипажем» проболтался при штабе своей бригады, которая ничего не имела теперь, кроме номера и штаба. А вскоре и штаб с номером ликвидировали. А Сократилин с «экипажем» попал в саперы. Его назначили командиром отделения подрывников. Дали еще трех солдат, шофера, «газик» с толом и «адскую машинку». Теперь Сократилин отступал последним и взрывал все, что надо было взорвать, и, конечно, в первую очередь мосты. Они взрывали железнодорожные мосты и шоссейные, железные, каменные и деревянные – через какой-нибудь вонючий ручей.

От Пскова до Новгорода на реках Великой, Шелони, Мшаге, Удохе (всех и не упомнишь) мосты и переправы были разрушены под руководством Богдана Сократилина. Взрывать приходилось и до прихода немцев, и после их прихода, и прямо у них на глазах, под носом. Подрывное дело опасное и даже интересное, во всяком случае, не скучное. Только душа к этому делу у Богдана не очень лежала. Ведь взрывать-то приходилось собственные мосты!…

– Просишь рассказать какой-нибудь интересный случай?! – Богдан Аврамович усмехнулся. – А что ж интересного – взрывать деревенский мостик, без которого крестьянину ни туды ни сюды?… Впрочем, изволь. Был такой случай.

…Тогда мы отступали к озеру Ильмень. Я разъезжал на трофейном немецком грузовике. Я его взял, когда наши крепенько стукнули под Сольцами корпус Манштейна. Это было в середине июля. Немец рвался к Новгороду. Танковые части подходили к Шимску. И тогда две наши армии ударили ему по флангам, с юга и севера. Немцы, не ожидавшие такого удара и пуще всего боявшиеся окружения, повернули назад. Их гнали километров пятьдесят. Правда, танкам и боевым частям удалось выйти из окружения, но зато здорово мы потрепали их тылы, и нам достались богатые трофеи. Мы воспрянули духом, славно повеселились. Коньяки, французские вина, шоколад, консервы… Да, было дело под Сольцами, есть что вспомнить. – Богдан Аврамович вздохнул и покачал головой.

– А сколько исправных машин он бросил! Да не одну сотню. Тогда-то мне и достался этот грузовик-громила. С полмесяца Манштейн не рыпался, все зализывал синяки да накапливал силы. На помощь к нему пришла дивизия «Мертвая голова». В первых числах августа опять попер.

Вызывает как-то меня командир нашей саперной роты и начинает крыть, почему это я такой-разэтакий мост у деревни Низы через реку Мшагу не взорвал. А мне откуда знать, что там мост? Не мог же я сразу по всем дорогам раскатывать. «Не разговаривать, – кричит, – мать твою головешка! Немедленно взорвать! Не взорвешь – на глаза не показывайся!»

Конечно, если бы мы даже и не взорвали, ничего бы он не сделал. Командир наш был инженер, сугубо гражданский человек. Ругался он отменно, грозил часто и даже за кобуру хватался, а в общем-то никого пальцем не тронул.

Оседлали мы свой шарабан и поехали. Дело уже к вечеру. И вообще день был хмурый. С утра дождик грозился, да так и не собрался. Шарабан наш гремит, пылит. Солдаты мои в кузове болтаются, я с шофером в кабине, а кабина огромная, как деревенская хата. Проскочили поле, потом – лесок, за леском опять поле. В конце этого поля – роща. Подъехали, смотрим – погост, а не роща. Дорога обогнула погост, и как на ладони открылась деревня, а перед деревней река и мост. Река порядочная. Берега высокие, обрывистые, а между ними повис деревянный мост. Что надо мост: на быках, с перилами. «Прямо!» – командую шоферу. Из кузова мне кричит Левцов: «Старшина, посмотри в бинокль, что там за народ около пруда?» Бинокль у меня трофейный, отличный бинокль, цейсовский десятикратный. Командир роты очень хвалил и все сокрушался, что у него такого нет. Но я как-то не замечал его слишком понятных намеков. А отобрать его у меня он стеснялся. И вообще, как я приметил, хорошие люди все стеснительные.

Посмотрел я в бинокль и ахнул. Немцев около пруда кишмя кишит. Одни купаются, другие просто так лежат, отдыхают, на губных гармошках наяривают. Тут же валяются их мотоциклы. В деревне тоже полно немцев. Что делать? Приказ есть приказ… Эх, думаю, была не была! Смелость, говорят, города берет, а здесь какой-то паршивый мост. Решил взорвать у немцев на глазах. План избрал самый наипростейший. Просто подъехать на машине к мосту и взорвать. Машина-то немецкая, авось примут за своих. «Ты, – говорю шоферу, – подъедешь к мосту, остановишься и будешь делать вид, что у тебя что-то с машиной не в порядке. Ну хотя бы будто камера, спустила. Помогать ремонтировать колесо будет Могилкин. А Левцов с Коноваловым возьмут взрывчатку – и под мост. А для отвода глаз можно взять ведро, будто за водой. А остальные будут сидеть в кузове и следить за немцами».

Так и сделали. Подъехали впритык к мосту, шофер выскочил из машины, постучал по колесу каблуком, потом схватил ключ и вместе с Могилкиным стали делать вид, что снимают колесо. А Левцов с Коноваловым взрывчатку в ведро – и под мост. Я из кабины за немцами наблюдаю, и карабин у меня на коленях. До немцев рукой подать. Сначала они на нас и внимания не обращали. Купаются, подштанники стирают. А пруд маленький, вода грязная, и гуси тут же плавают. В бинокль-то фрицы так близко, что хочется рукой потрогать. Все видно, даже волосатые ноги. Меня заинтересовал один пожилой немец с крупным морщинистым лицом. Стойл он в накинутой на плечи шинели, в пилотке, напяленной до ушей, и бросал гусям кусочки хлеба. Гуси дрались, а немец грустно улыбался. Он, наверное, в ту минуту вспоминал свой дом, где у него тоже есть гуси. И тогда я подумал, что сейчас немцу на все наплевать: и на Гитлера, и на войну. Если б его сейчас отпустили домой, он побежал бы и ни разу не оглянулся. Вдруг мои глаза встретились с глазами немца. Он что-то сказал, поднял руку и уставил на меня палец. Рядом стоявшие немцы тоже стали смотреть на меня и показывать пальцами. Я понял, что они насторожились.

– Скоро вы там? – крикнул я.

– Одну минутку, старшина, – ответил из-под моста Левцов.

Однако «минутка» тянулась слишком долго. Теперь все немцы у пруда смотрели в нашу сторону. Видно, почуяли что-то неладное и решили проверить. Двое вскочили на мотоцикл и к нам. Правда, чтоб добраться до моста, им надо было дать порядочный крюк.

– Да скорей же! – крикнул я. Встреча с ними нам была вообще ни к чему.

– Сейчас. Шнур что-то не горит, – ответили из-под моста.

– Сейчас немцы будут здесь, – предупредил их Могилкин.

А немцы уже выбрались на дорогу, и до моста им оставалось метров пятьдесят. Я схватил карабин, встал на подножку машины. Мотоцикл выскочил на мост. Я выстрелил. Мотоцикл подпрыгнул, ударился о перила с одной стороны, отскочил от них, повалился набок. В деревне начался переполох. Трещали мотоциклы, трещали автоматы, хлопали ракеты. Ребята в конце концов запалили шнур. Едва мы успели развернуться и отъехать, как мост рухнул. Это был мой последний мост. В Шимске нас прижали к Ильменю. Машину мы бросили. У меня опять остались Могилкин с Левцовым. Остальные бойцы моего отделения не знаю куда делись. По топким берегам озера, по камышам где ползком, где вплавь мы потащились в Новгород. В Новгороде отправили в пехоту…

Рота, в которую попал Сократилин, не насчитывала и трети положенного состава. Командовал ротой грустный украинец Колбаско, младший политрук. Когда Сократилин со своими подрывниками явился к нему и доложил, что прибыл в его распоряжение, он посмотрел на старшину, на его медали и уныло протянул:

– Очень рад. Назначаю вас командиром третьего взвода. Разыщи младшего сержанта Костомарова-Зубрилина и прими от него взвод. Сократилин сообщил, что он и его бойцы вторые сутки «не емши». Колбаско пожаловался Богдану, что он тоже давно есть хочет, и посоветовал пошукать что-нибудь у местных жителей. Левцов выступил вперед, щелкнул каблуками и попросил разрешения обратиться к младшему политруку с личной просьбой. Колбаско разрешил.