Железный дождь - Курочкин Виктор Александрович - Страница 11

– Это надо Германии, фюреру, его народу. Если вы все, как просит господин офицер, исполните, то вас хорошо накормят, – пояснил переводчик.

Сначала снимали немецкий танк. Снимали его и на ходу и во время стрельбы. Танк стрелял поверх домов. Потом пленных посадили в трехбашенный танк. Машину облили бензином и подожгли. Экипаж выскочил, поднял руки. Оператор снял их на фоне горящего танка.

Потом снимали Сократилина одного, и в окружении немецких солдат, и вдвоем с офицером. Оператор изобразил эту сцену так, будто немецкий офицер и заслуженный русский фельдфебель миролюбиво беседуют. Оператор вытащил из кармана блокнот и стал записывать данные о Сократилине. Богдан бойко отвечал, что он старшина Иванов, не задумываясь, назвал первый пришедший в голову номер части. Оператор был очень доволен, добродушно похлопал Сократилина по спине и дал сигаретку.

Офицер не забыл накормить пленных. Принесли два котелка с макаронами.

На площадь выскочили две легковые машины с эскортом мотоциклов. Оператор, подхватив камеру, бросился их снимать.

В передней, машине поднялся высоченный в голубом мундире. Солдаты замерли по стойке «смирно». Офицер подбежал, щелкнул каблуками и, вытягивая подбородок, стал докладывать громко и отрывисто. «Наверное, генерал или сам маршал», – подумал Богдан. Сократилина поразило не столько лицо генерала – яйцевидное, с приплюснутым носом, сколько ноги. Таких длинных ног ему еще не доводилось встречать. Они начинались у генерала сразу же от ребер.

Генерал с минуту позировал. Потом, повернувшись спиной к оператору, принялся грубо, на всю площадь отчитывать офицера. Лицо у него налилось кровью, отчего еще больше обрюзгло. Ругая офицера, генерал все время показывал на восток, туда, где громыхало и ухало. Почему-то раньше Сократилин не обращал на это внимания.

– Наверное, наши подошли, – шепнул он сержанту без сапог, и тот крепко сжал ему локоть.

В действительности было не так. 22 июня в три часа утра 56-й механизированный корпус генерала Манштейна перешел границу и прорвал оборону наших войск на стыке 8-й и 11-й армий. В задачу Манштейна входило пройти Литву от границы до города Двинска в три дня. На пути его лежала лесистая, с густой сетью рек местность. Успех операции в первую очередь зависел от форсирования водных преград. Манштейн стремился захватить мосты на реках Дубисса, Шушва, Западная Двина. В первый день корпус, продвинувшись на восемьдесят километров, с ходу форсировал Дубиссу и занял город Арегалу. На второй день передовые части 8-й танковой дивизии продолжали наступление и были остановлены в районе города Кедайняй. Туда и показывал рукой длинноногий генерал. Нет, это были не подошедшие свежие части, как думал Сократилин. Корпус Манштейна остановили два артиллерийских полка, расквартированных в Кедайняе.

Генерал продолжал жестоко разносить офицера, который, видимо, и не был уж так-то виноват. Он двигался по заданному маршруту, достиг указанного пункта. На другой день он почему-то не получил дальнейшего приказа. Он ждал этого приказа, как и должен ждать исполнительный немец. Напомнить о себе он или постеснялся, или просто забыл, увлекшись киносъемками.

Генерал наконец выдохся. Он снял фуражку, вытер платком бугристую лысину и что-то буркнул.

– Яволь, – крикнул офицер и вытянул руку, – хайль Гитлер!

– Хайль. – Генерал небрежно махнул платком, потом тщательно вытер шею и руки. Взгляд его водянисто-синих, с тяжелыми мешками глаз на минуту задержался на пленных. От этого равнодушного, холодного взгляда пленным стало жутко. Генерал выдавил подобие улыбки и повернулся к сидевшим за его спиной офицерам. Те рассмеялись. Генерал еще раз поглядел на пленных и махнул платком. Автоматчики ринулись на пленных и, больно толкая в спину дулами автоматов, загнали в школу и заперли в класс. Но недолго они просидели в этом классе. В село прибыл походный лазарет и занял школу. Пленных перегнали со второго этажа в подвал, затолкали в кочегарку и на висячий замок закрыли окованную железом дверь.

– Ну вот, наконец-то подыскали то, что надо! – сказал босоногий сержант.

– Как тюрьма, – пробасил красноармеец с перевязанной головой. – И окно точь-в-точь тюремное.

Впрочем, это и окном даже нельзя было назвать. Просто квадратная дыра под потолком. Вероятно, ее прорубили для вентиляции. И все же Сократилин рассмотрел в углу кучу антрацита, совковую лопату и метлу с ломом. Он взял лом, покидал с руки на руку.

– А ведь эта штучка может пригодиться?

Сержант помахал ломом, сказал «да» и передал соседу. Тот тоже помахал ломом. Смуглый горбоносый красноармеец схватил лом, размахнулся, и, если бы Сократилин не перехватил его руку, он бы запустил ломом в дверь.

– Ты что – дурак или сроду так?

Красноармеец озлобился:

– А ты кто такой, чтоб мне указывать?! Плевал я на твои ордена и регалии! – Он грязно выругался, сорвал с котла манометр и вдребезги разбил о цементный пол.

– И откуда такие психи берутся? – спросил Сократилин сержанта.

– Да это же Ричард Левцов, – сказал сержант таким тоном, что Богдану без дальнейших слов стало ясно, что это за птица Ричард Левцов.

Сержант посмотрел на свои грязные ноги, потом на Сократилина и грустно улыбнулся:

– Эх, закурить бы, старшина, и тогда б цены нам не было.

Богдан наскреб махорки ровно на две закрутки. Одну порешили выкурить сразу, а другую – потом. Восемь человек. Одна цигарка на восьмерых! К счастью, среди них оказался баптист, которому вера запрещала смолить табак. Худенький, веснушчатый, как галчиное яйцо, боец тоже отказался, заявив, что он некурящий.

– Так ты ж курил, Могилкин, – сказал сержант.

– Да так, баловался.

– Ну, тогда ладно. Это хорошо, что некурящий, – с удовольствием отметил босоногий сержант и стал осторожно пеленать махру в бельевую квитанцию. – Тебя как звать-то? – спросил он Сократилина. – Меня – Никитин. Иван Никитин. А это мое отделение почти что в полном составе, а пятерых где-то потеряли. Наш батальон стоял километрах в двадцати от границы. Потом, как все это началось, мы чего-то ждали. Потом глядим, их танки появились. Я скомандовал своему отделению: «За мной!» – Никитин облизнул самокрутку и неожиданно широко улыбнулся. Его широкое лицо с отвисшей губой от этой улыбки стало уморительно комичным. И Сократилин решил, что Никитин, вероятно, очень хороший человек.

– Ну, а дальше? – спросил Богдан.

Никитин прикурил, глубоко затянулся, закашлялся и кашлял так долго, что выступили слезы.

– А потом? – Никитин передал цигарку Сократилину. – Отходили все лесом, пока в полночь не напоролись на хутор. Отселева версты две. Я уговаривал дальше двигать прямо до своих… Теперь ты это понял, Гармонщиков? Ты же больше всех настаивал переночевать в этом сарае.

– Кто ж знал. А потом у меня очень голова ныла, – отозвался красноармеец с перевязанной головой.

– Утром, – продолжал Никитин, – нагрянули мотоциклисты, окружили сарай и взяли тепленьких. Как это я маху дал, уму непостижимо!

– Хозяин хутора продал, – сквозь зубы процедил Левцов. – И наши командиры тоже хороши. Что они, не знали, что немец чертову уйму войск нагнал? Я все понимаю. Кто меня проведет, тот дня не проживет! А в этой штуке мозга шевелится, не то, что в других военных. – Он стащил с головы пилотку и выразительно постучал кулаком по остриженному черепу.

Сократилин пристально посмотрел на Левцова, в его злые зеленые глаза, и понял, что он далеко не дурак, как это ему поначалу показалось.

– Вот что, Левцов, – Никитин грозно сдвинул брови, – говори, да думай, что говоришь. Стыдись, Левцов. Мы попали в такое положение, а ты… В общем, прошу тебя прекратить такие разговоры.

Левцов вскочил, рванул ворот гимнастерки.

– А что ты мне можешь сделать? Я пленный! А ты кто? Тоже пленный. Такой же, как я. И власть твоя кончилась, Никитин. – Он выразительно погрозил пальцем. – Кончилась, товарищ сержант! Еще неизвестно, кто теперь из нас главней. Козыри переменились. Никитин усмехнулся: