Урод - Курочкин Виктор Александрович - Страница 7

На площадку выкатился из коридора поэт Саша Вызымалов. Был он непомерно толстый и круглый. Вытирая платком красное мокрое лицо, он выпалил:

– Пошли!… Писал текст для песни. Двадцать раз переделывал, наконец-то пошли!…

Сообщение Саши никого не обрадовало, но это его не смутило. Он схватил за рукав Гудериана-Акиншииа, отвел в угол и стал читать ему свои стихи. Сценарист слушал рассеянно и все пытался вырваться. Но Саша своим животом опять загонял тощего сценариста в угол.

Громко беседуя, ввалилась компания молодых артистов. Один из них сообщил, что последнюю работу грозного режиссера Гостилицына положили на полку. Директор с начальником сценарного отдела умоляют Гостилицына переделать, а он наотрез отказывается. Другой артист в связи с этим событием высказал ряд пространных и непонятных умозаключений. Третий рассказал два свежих анекдота.

«Клоб» заполнялся. На площадке становилось тесно и шумно. Теперь говорили все, даже те, кто вообще ничего не знал. Но «Аглицкий клоб» тем и отличался, что здесь можно было ничего не знать, зато все, что хочешь, сказать.

Словесная трескотня действовала на нервы Ивана Алексеевича угнетающе. Он отлично видел, что все здесь в основном бездельники, совершенно ненужные искусству люди. И он должен был терпеть их, толкаться тут и вместе с ними тонуть… Трясина все глубже и глубже засасывала Отелкова, и он не питал никакой надежды вырваться из нее, да и не знал, куда вырываться.

Все они давно опротивели ему до тошноты. И просить в долг денег здесь, на площадке, в этой толпе, уже не хотелось. Да и у кого просить?

При выходе на улицу Отелкова облапил Васенька Шляпоберский. Был он неестественно красен, неестественно возбужден, и от него пахло лимоном.

– Отёлло, дружище, я ж тебя ищу весь день. Во как нужен! – Васенька чиркнул пальцем по горлу, что означало, как ему нужен Отелков. – Где ты шляешься? Я весь город обегал, даже шапка взмокла. Два раза домой к тебе ездил!

– Неужели два? – усомнился Иван Алексеевич.

– Ну не два, а один раз точно, – заверил Васенька. – Да вот мы с ним… – проговорил он, указывая на бледного, тщедушного паренька в коричневом берете с хвостиком. – Знакомьтесь. Денис Сроков, очень талантливый писатель.

Иван Алексеевич пожал руку очень талантливому писателю и честно признался, что даже не слыхал такой фамилии.

– Ты не знаешь Срокова! – возмущенно воскликнул Шляпоберский. – Не может быть! Ты просто забыл. Его же все знают. Везде знают. Даже за границей знают. Денис, тебя на какой язык перевели? На английский?

– На польский, – . смущенно буркнул Денис и густо покраснел. Ему было ужасно совестно и от непомерных похвал Васеньки Шляпоберского, и оттого, что его не перевели на английский язык. Васенька обнял Дениса за шею, помял, как грущу, и восхищенно сказал;

. – Ух ты, талантище! Толстой! Люблю тебя и сам не знаю как! Помнишь, Дениска, как мы с тобой поступали в театральную студию в драмкомедию? Слышь, мы с ним пятнадцать лет назад поступали в театральную студию. Меня приняли, а он не прошел по конкурсу. Тогда Дениска плюнул на театр и стал писать. Так было, Денис? Сказал ты; «Начхать мне на театр, стану писать»?

– Кажется, сказал… впрочем, не помню, – пробор, мотал очень талантливый писатель.

Он не знал, куда деваться от стыда. Лицо сморщилось, а глаза с такой тоской смотрели на Васеньку, словно говорили: «Когда же ты меня наконец кончишь срамить!» Но не таков был Васенька Шляпоберский, чтоб так быстро отвязаться от своей приятной жертвы.

– Ты думаешь, он только рассказы пишет? Он еще и драмодел. Написал гениальную пьесу. Как она называется, Денис?

Денис сообщил, как называется его пьеса.

– А в каких театрах идет?

Денис перечислил и театры, в которых идет его гениальная пьеса. Иван Алексеевич краем уха слышал об этом спектакле самые разноречивые отзывы. Но он промолчал, уже с любопытством посмотрел на писателя и отметил, что для своего ремесла тот выглядит слишком мелковато. Зато глаза поразили Отелкова. От них, казалось, исходил свет, мягкий, чистый, теплый, и освещал болезненное, невыразительное лицо. У Ивана Алексеевича на секунду мелькнула мыслишка: «Если у писателя попросить в долг даже десятку, наверняка не откажет. Такие глаза не умеют отказывать».

Васенька Шляпоберский продолжал расхваливать, и расхваливал так, словно ему надо было продать писателя, продать немедленно и подороже. Денис Сроков все больше и больше мрачнел и наконец резко оборвал Шляпоберского:

– Хватит! Давай о деле.

– Ах ты, черт возьми, совсем забыл о главном. – Васенька взмахнул руками. – Это и тебя касается, Отёлло. Денис сдал новый сценарий о полете наших космонавтов на Луну.

– На Марс, – поправил его Денис.

– В общем, на Марс, на Венеру и прочее. Сценарий привят. И ты знаешь, кто будет делать? Сам Гостилицын.

– А я тут при чем? – равнодушно спросил Отелков.

– Как – при чем?! От тебя теперь все зависит! Иван Алексеевич удивленно смотрел в рот Васеньке.

Но тут на помощь Шляпоберскому, который тащился к главному длинными окольными путями, поспешил сам писатель и прямо спросил Отелкова:

– Говорят, у вас есть собака Урод. Она действительно урод или просто так называется?

Но Васенька не дал ответить Отелкову.

– И называется так, и по своей комплекции сущий урод. В общем, фотогеничнейшая образина. Пальчики оближешь, – заверил Васенька и для чего-то подмигнул.

Ивану Алексеевичу ничего не оставалось, как подтвердить, что у собаки раздроблен таз и вывернуты задние ноги.

Глаза Дениса засияли ярче.

– А можно ее посмотреть?

Иван Алексеевич равнодушно пожал плечами. Этот жест писатель расценил как отказ. Он стал горячо убеждать Ивана Алексеевича, что именно такая собака ему и нужна, что именно такую он видел мысленно, когда писал сценарий. Отелков смекнул, что дело, видимо, стоящее, может, и для него что-нибудь выгорит. Он согласился хоть сейчас показать своего Урода. Васенька Шляпоберский схватил писателя и стал его душить.

– Чей коньяк, Дениска, черт?! Как только ты мне сказал: «Нужна необыкновенная собака» – я сразу подумал об Уроде. И что я тебе тогда сказал? Я сказал: «Будет тебе собака!» Скажи, не так?

– Так, так, – сдавленно бормотал Денис, стараясь вырваться из лап Васеньки.

– Чей коньяк?

– Твой, твой!

– Ух ты, талантище мой милый! – Васенька поцеловал Дениса в обе щеки и так сжал напоследок писателя, что тот только жалобно пискнул.

Решили ехать смотреть Урода немедленно. Васенька бросился ловить такси, но его остановил Сроков.

– Надо взять с собой Гостилицына, – сказал он. Васенька поморщился:

– Ну зачем?… Это же такая докука. Хоть он и гений, но скучнее не найти во всем городе.

– Вряд ли поедет, – заметил Иван Алексеевич.

– Ни за что не поедет! Убейте меня на месте – не поедет, – так авторитетно заявил Васенька, словно он сам и был Гостилицын.

Но Денис отверг все доводы Васеньки и убедительно доказывал, что смотреть собаку без режиссера не имеет смысла.

Денис попросил Отелкова подождать на улице, а сам пошел искать Гостилицына. За ним увязался Васенька Шляпоберский: он боялся, как бы писатель не сбежал от него.

Они вернулись неожиданно быстро. С левого бока Дениса Срокова катился, подпрыгивая, поэт Саша Вызымалов, с правого, как журавль, вышагивал длинный и тонкий Гудериаи-Акиншин.

– Гостилицын куда-то смылся. Одни едем, – радостно объявил Шляпоберский.

Однако не так-то легко оказалось уехать. Васенька напомнил Денису про выигранную бутылку коньяку и потребовал немедленно ее уничтожить. Шляпоберский с поэтом Сашей Вызымаловым подхватили писателя под руки, как барышню, повели в винницу. За ними, не отставая ни на шаг, закачался Акиншин. Уважая свой солидный возраст, Иван Алексеевич, поотстав, шел один, делая вид, что он к этой компании никакого отношения не. имеет.

В подвальчик по трем ступенькам спустились гуськом, при этом каждый думал, что одна бутылка на пятерых все равно что слону дробина; примерно так же думал и писатель Сроков. Гудериан с поэтом думали, что если их и обнесут, то они все равно ничего не потеряют. Иван Алексеевич размышлял о слабохарактерности ясноглазого Дениса, о простодушной наглости Васеньки Шляпоберского, о поэте с Гудерианом, которых понесло на запах вина, как лошадей на овсяное поле. Однако думал о них Отелков без злости, так как в душе он был человек добрый. Да и на кого, в сущности, злиться? Гудериан с поэтом были настолько несчастны, что ничего, кроме жалости, не вызывали. На Васеньку Шляпоберского сердиться было просто невозможно: на редкость обаятельный бездельник. Обаяние Васеньки способно расплавить даже каменное сердце. Благодаря обаянию он поступил в театральную студию, стал артистом и теперь весьма удачливо здравствует на ухабистой стезе искусства.