Конец означает начало - Роговин Вадим Захарович - Страница 47

Главной непосредственной выгодой пакта для СССР Троцкий считал ослабление угрозы со стороны Японии. Подчёркивая это, он выдвигал удивительно точный прогноз того, как развернутся дальнейшие события на Дальнем Востоке. «Пока Германия связана на Западном фронте, Советский Союз чувствует себя гораздо более свободным на Дальнем Востоке. Это не значит, что он предпримет здесь наступательные операции. Правда, японская олигархия ещё менее, чем московская, способна на большую войну. Но у Москвы, которая вынуждена стоять лицом к Западу, не может быть сейчас ни малейшего побуждения углубляться в Азию. В свою очередь Япония вынуждена считаться с тем, что может получить со стороны СССР серьёзный и даже сокрушительный отпор. В этих условиях Токио должен предпочесть программу своих морских кругов, т. е. наступление не на Запад, а на Юг, в сторону Филиппин, голландской Индии (Индонезии.— В. Р.), Борнео, французского Индокитая, британской Бирмы… Соглашение между Москвой и Токио на этой почве симметрично дополнило бы пакт между Москвой и Берлином (такое соглашение — договор о нейтралитете — было подписано в апреле 1941 г.— В. Р.). Вопрос о том, какое положение создалось бы при этом для Соединённых Штатов, не входит в рассмотрение настоящей статьи» [603]. Последняя фраза содержала неявный, но понятный любому проницательному политическому аналитику прогноз относительно возможной агрессии Японии против США.

Что же касается Европы, то Троцкий указывал, что морская блокада Англией германской внешней торговли окажется неэффективной, поскольку Германия будет регулярно получать сырьё из СССР в обмен на поставки германских товаров. «СССР скопил и продолжает скапливать огромные запасы сырья и продовольствия для задач обороны. Известная часть этих запасов представляет потенциальный резерв Германии» [604].

К материальной поддержке Сталиным Гитлера, продолжал Троцкий, «надо прибавить — если это слово здесь уместно — моральную» [605]. «После пяти лет грубого заискивания перед демократиями, когда весь „коммунизм“ сводился к монотонному обличению фашистских агрессоров, Коминтерн внезапно открыл осенью 1939 г. преступный империализм западных демократий… Отныне ни слова осуждения по поводу разгрома Чехословакии и Польши, захвата Дании и Норвегии и потрясающих зверств, учиненных гитлеровскими бандами над поляками и евреями! Гитлер изображается, как мирный вегетарианец, которого непрерывно провоцируют западные империалисты. Англо-французский союз называется в прессе Коминтерна „империалистическим блоком против немецкого народа“. Геббельс не придумал бы лучше!» [606]

После долгих лет молчания по поводу британских колоний коминтерновская пресса внезапно стала требовать освобождения Индии. Всё это означает, что Сталин очень высоко оценивает силу Германии. При этом основной тактический метод Сталина остаётся таким же, как и в предыдущие годы: «Он превращает Коминтерн в революционную угрозу по отношению к противникам, чтобы в решительную минуту обменять его на выгодную дипломатическую комбинацию» [607].

После вторжения СССР в Восточную Польшу англо-французская печать стала изображать дело таким образом, будто Гитлер оказался «пленником Сталина». Она подчёркивала громадность выгод, которые Москва получила за счёт Германии: захват значительной части Польши плюс господство над Восточным побережьем Балтийского моря, плюс открытая дорога на Балканы и т. д. «Разговоры о том, будто Сталин „обманул“ Гитлера своим вторжением в Польшу и своим нажимом на Балтийские страны, совершенно вздорны…— писал по этому поводу Троцкий.— Так как национал-социализм вырос на проповеди войны против Советского Союза, то Сталин не мог, конечно, поверить Гитлеру на честное слово. Переговоры велись в „реалистических“ тонах:

„Ты боишься меня,— говорил Гитлер Сталину.— Ты хочешь гарантий? Возьми их сам“.

И Сталин взял» [608].

Чтобы «взять» Финляндию, оказавшую дипломатическое сопротивление сталинским домогательствам, Сталин вынужден был начать против неё наступательную войну, что, казалось бы, находилось в противоречии с его страхом перед войной. «На самом деле это не так. Кроме планов есть логика положения. Уклоняясь от войны, Сталин пошёл на союз с Гитлером. Чтоб застраховать себя от Гитлера, он захватил ряд опорных баз на балтийском побережье» [609].

Всё это говорит о том, что окончательный счёт между Сталиным и Гитлером ещё не подведён. «Гитлер начал борьбу мирового масштаба. Из этой борьбы Германия выйдет либо хозяином Европы и всех её колоний, либо раздавленной. Обеспечить свою восточную границу накануне такой войны являлось для Гитлера вопросом жизни и смерти. Он заплатил за это Кремлю частями бывшей царской империи. Неужели это дорогая плата?» [610]

Нарушением всех исторических пропорций Троцкий считал бытовавшее в зарубежной печати мнение о том, что новая западная граница СССР навсегда преграждает Гитлеру путь на Восток. «Гитлер разрешает свою задачу по этапам,— писал он.— Сейчас в порядке дня стоит разрушение Великобританской империи. Ради этой цели можно кое-чем поступиться. Путь на Восток предполагает новую большую войну между Германией и СССР. Когда очередь дойдет до неё, то вопрос о том, на какой черте начнётся столкновение, будет иметь второстепенное значение» [611].

Троцкий считал, что на первом этапе мировой войны стратег Гитлер достиг очевидного перевеса над тактиком Сталиным. «Польской кампанией Гитлер привязывает Сталина к своей колеснице, лишает его свободы маневрирования: он компрометирует его и попутно убивает Коминтерн. Никто не скажет, что Гитлер стал коммунистом. Все говорят, что Сталин стал агентом фашизма. Но и ценою унизительного и предательского союза Сталин не купит главного: мира. Ни одной из цивилизованных наций не удается спрятаться от мирового циклона, как бы строги ни были законы о нейтралитете. Меньше всего это удастся Советскому Союзу… И Сталин и Гитлер нарушали ряд договоров. Долго ли продержится договор между ними? Святость союзных обязательств покажется ничтожным предрассудком, когда народы будут корчиться в тучах удушливых газов» [612].

Территориальные захваты Кремля, как подчёркивал Троцкий, не улучшили, а значительно ухудшили международное положение СССР, особенно в свете никем не предвиденных молниеносных побед Гитлера на Западе. «Исчез польский буфер. Завтра исчезнет румынский…— писал Троцкий в июне 1940 года, предвидя усиление германской активности на Балканах.— Победы Германии на Западе — только подготовка грандиозного движения на Восток» [613].

Конечно, Сталин не мог не отдавать себе отчёта в вероломных планах Гитлера и поэтому пытался оставить открытой и другую возможность, помимо сохранения советско-германского союза, всё более дающего Гитлеру односторонние преимущества. Показателем этих сталинских намерений Троцкий считал то, что «Литвинов был показан неожиданно на трибуне Мавзолея Ленина 7 ноября [1939 года]; в юбилейном шествии несли портреты секретаря Коминтерна Димитрова и вождя немецких коммунистов Тельмана». Однако подобные политические жесты относятся «к декоративной стороне политики, а не к её существу. Литвинов, как и демонстративные портреты, нужен был прежде всего для успокоения советских рабочих и Коминтерна. Лишь косвенно Сталин даёт этим понять союзникам, что, при известных условиях, он может пересесть на другого коня. Но только фантазёры могут думать, что поворот внешней политики Кремля стоит в порядке дня. Пока Гитлер силён,— а он очень силён,— Сталин останется его сателлитом» [614].

Для понимания перспектив советско-германских отношений Троцкий считал немаловажным сопоставление личных качеств Гитлера и Сталина. «У Гитлера есть всё, что есть у Сталина: презрение к народу, свобода от принципов, честолюбивая воля, тоталитарный аппарат,— писал он.— Но у Гитлера есть и то, чего у Сталина нет: воображение, способность экзальтировать массы, дух дерзания. Под прикрытием Гитлера Сталин попытался применять методы Гитлера во внешней политике. Сперва казалось, что всё идёт гладко: Польша, Эстония, Латвия, Литва. Но с Финляндией вышла осечка, и совсем не случайно». Советско-финляндская война показала, что «близорукий эмпирик, человек аппарата, провинциал до мозга костей, не знающий ни одного иностранного языка, не читающий никакой печати, кроме той, которая ежедневно преподносит ему его собственные портреты, Сталин оказался застигнут врасплох. Большие события ему не по плечу. Темпы нынешней эпохи слишком лихорадочны для его медлительного и неповоротливого ума» [615].