Мировая революция и мировая война - Роговин Вадим Захарович - Страница 8

О том, что́ осталось от ленинской партии после великой чистки, свидетельствуют следующие данные. В начале 1939 года в партии состояло 1589 тысяч членов и 889 тысяч кандидатов. Среди членов партии лица с партийным стажем до 1917 года составляли 0,3 % (примерно 500 человек), вступившие в партию в 1917 году — 1 % (1600 человек) и вступившие в 1918—1920 годах — 7 % (12 500 человек) [59]. В 1941 году в партии осталось всего 6 % коммунистов, вступивших в её ряды при жизни Ленина [60].

Не менее выразительны сравнительные данные о делегатах XVII и XVIII съездов. 80 % делегатов XVII съезда с правом решающего голоса вступили в партию в годы подполья и гражданской войны, т. е. до 1920 года включительно. На XVIII съезде таких делегатов было 19,4 %. При этом подпольщики составляли в 1934 году 22,6 % и члены партии с 1917 года — 17,7 % делегатов. В 1939 году их доля среди делегатов съезда составляла соответственно 2,4 % и 2,6 % [61].

Резко изменился и возрастной состав делегатов. Половина делегатов XVIII съезда с правом решающего голоса была в возрасте не старше 35 лет. Делегаты в возрасте от 36 до 40 лет составляли 32 %, от 40 до 50 лет — 15,5 %, старше 50 лет — 3 % [62].

Не менее существенны были изменения в социальном составе партии, вызванные не только массовыми репрессиями, но и новыми условиями приёма в партию (отмена преимуществ, установленных для рабочих), закреплёнными в Уставе ВКП(б), принятом на XVIII съезде. 28 мая 1941 года организационно-инструкторский отдел ЦК направил секретарям ЦК докладную записку, в которой указывалось, что за 1939—1940 годы в партию было принято 1321,5 тыс. человек, среди которых рабочие составляли 20 %, колхозники — 20 %, «служащие и все остальные» — 60 %. Среди 3222,6 тыс. членов и кандидатов партии, насчитывавшихся на 1 января 1941 года, рабочих (по роду занятий) было 18,2 %, крестьян — 13 %, служащих — 62,4 %, учащихся и прочих — 6,4 %. Среди рабочих доля членов и кандидатов в члены партии упала за 1933—1940 годы с 8 % до 2,9 %, а среди служащих возросла с 16,7 % до 19,2 %. При росте за этот период количественного состава рабочего класса на 25,8 % численность коммунистов-рабочих уменьшилась с 1312 тыс. человек до 584,8 тыс. человек (это косвенно свидетельствует о том, что рабочие явились одним из главных объектов партийных чисток 1933—1936 годов и массовых репрессий 1937—1938 годов). В 1941 году один коммунист приходился на 35 рабочих и на 5 служащих [63]. Среди коммунистов-служащих был особенно велик удельный вес управленцев, военнослужащих и работников карательных органов.

Характеризуя изменения, происходившие в составе партии в годы большого террора, один из лидеров меньшевиков Ф. Дан писал в 1938 году: «Похоже на то, что перед нами развёртывается процесс самопожирания и исчезновения с исторической сцены всего старого большевизма, сталинского и антисталинского, без остатка. Похоже на то, что действительным победителем и триумфатором окажется в конце концов то новое, „молодое“ поколение советской бюрократии, которому чужды революционные традиции и революционные идеалы, которое хочет лишь одного… закрепить „твёрдыми нормами закона“ и обеспечить и за своим потомством наследственное пользование той „весёлой и зажиточною жизнью“, до которой оно дорвалось и в которой для него и заключается весь смысл грандиозной революции» [64].

Правота этих слов подтверждается наблюдениями академика Вернадского, который в своём дневнике неоднократно отмечал, что Сталин «из мести или страха» уничтожил «цвет людей своей партии». В 1941 году Вернадский писал о сращении партии с карательными органами, которые представляют «нарост, гангрену, разъедающую партию,— но без неё не может она в реальной жизни обойтись. В результате — миллионы заключённых-рабов, в том числе, наряду с преступными элементами — и цвет нации, и цвет партии».

К этим мыслям Вернадский возвратился во время войны, когда он писал, что казнены либо находятся в тюрьмах и лагерях «лучшие люди партии, делавшие революцию, и лучшие люди страны». В результате этого сильно понизился культурный уровень партии, чем объясняются «крупные неудачи нашей власти». «Средний уровень коммунистов — и морально, и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных… Причинённые всем этим потери невознаградимы, т. к. реальные условия жизни вызывают колоссальный приток всех воров, которые продолжают лезть в партию, уровень которой в среде, в которой мне приходится вращаться, ярко ниже беспартийных» [65].

Во второй половине 30-х годов завершился процесс полного отстранения рядовых коммунистов от участия в управлении делами государства и общества и в формировании политики партии. Л. А. Оников неоднократно указывал, со ссылкой на статистические источники, что властные функции с этого времени и вплоть до ликвидации КПСС в 1991 году выполняли лишь 0,3 % членов партии — члены бюро партийных комитетов, начиная с райкомов и кончая аппаратом ЦК КПСС [66].

К этому можно добавить, что фактически была исключена возможность проникновения в этот правящий слой ярких и выдающихся личностей, поскольку все аппаратчики проходили постоянную проверку на бездумную исполнительность, личную преданность очередному «вождю», конформизм и угодничество перед вышестоящими партийными функционерами. Ещё в 1935 году Бабель, раскрывая в беседе с Эренбургом свой взгляд на положение в партии, говорил, что «пора дискуссий, пора людей интеллигентных, анализирующего типа кончилась» [67]. После великой чистки 1936—1938 годов из рядов партийного аппарата на протяжении пяти с половиной десятилетий не выдвинулся ни один человек, способный самостоятельно и творчески мыслить, обобщать уроки прошлого и выдвигать реалистические и смелые задачи на будущее. Этим, в частности, объясняется крах «перестройки», первоначально задуманной как «обновление» и «возрождение» социализма.

К концу 30-х годов завершился процесс сосредоточения в руках партаппарата основных функций государственного управления. Если в начале 20-х годов среди пяти отделов ЦК не было ни одного, который бы выполнял эти функции, то в 1934 году по решению XVII съезда ВКП(б) в ЦК, обкомах и крайкомах впервые были созданы отраслевые отделы (промышленный, транспортный и т. д.). В предвоенные годы в прямое подчинение ЦК ВКП(б) перешли все органы обороны, народного хозяйства и культуры.

Основные функции законодательной и исполнительной власти были закреплены за Политбюро, превратившимся в своего рода «сверхправительство». Ещё в 1933 году Троцкий отмечал, что важнейшие экономические и политические вопросы решаются в канцелярских тайниках, в недрах Политбюро, состоящего «из средних бюрократов, опьянённых вырванной ими у партии властью, утративших почву под ногами и больше всего озабоченных сохранением собственного дутого престижа» [68].

Большинство членов Политбюро конца 30-х годов было многократно проверено Сталиным на личную преданность в ходе борьбы с легальными и нелегальными оппозиционными группами. Поэтому доля репрессированных в годы большого террора членов Политбюро была значительно ниже доли репрессированных членов ЦК, аппаратчиков всех ступеней и рядовых коммунистов. После XVIII съезда партии состав Политбюро изменился незначительно. Двое (Жданов и Хрущёв) были переведены из кандидатов в члены Политбюро и двое (Берия и Шверник) впервые вошли в состав Политбюро в качестве кандидатов.

В состав ближайшего сталинского окружения в конце 30-х годов вступил единственный новый человек — Щербаков, избранный в 1941 году кандидатом в члены Политбюро. В годы войны Щербаков совмещал больше постов, чем кто-либо другой из сталинских приспешников; он был одновременно секретарем ЦК, секретарем МГК и МК, начальником Политического Управления Красной Армии, заместителем наркома обороны и руководителем Совинформбюро.

С середины 30-х годов роль Политбюро как коллективного органа власти постепенно стала сходить на нет. «Когда я стал членом Политбюро после XVIII партийного съезда в 1939 году,— вспоминал Хрущёв,— то уже не помню случая, чтобы проводились даже регулярные заседания» [69]. В 1934 году было проведено 18 заседаний Политбюро (с участием членов и кандидатов в члены ЦК, членов бюро Комиссий партийного и советского контроля), в 1935 году — 16 заседаний, в 1936 году — 7, в 1937 году — 7, в 1938 году — 5, в 1939 и 1940 годах — по 2 заседания [70]. Подавляющее большинство решений Политбюро (а их общее количество ежегодно исчислялось тысячами) принималось опросом.