Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович - Страница 29

На суде некоторые подсудимые продолжали отрицать своё участие в «Московском центре». Так, Куклин заявил: «Я до вчерашнего дня не знал, что я действительно член центра. Я вчера только услышал от Зиновьева, что я был членом центра» [208].

Во время процесса публиковались сообщения о массовых митингах, на которых выносились резолюции с требованием расстрела обвиняемых. Тем самым осуществлялась подготовка общественного мнения к самому жестокому приговору. Однако шаткость «показаний» подсудимых вынудила суд повторить в приговоре вывод следствия о том, что не установлено фактов, которые дали бы основание квалифицировать действия подсудимых «как подстрекательство к гнусному преступлению» [209]. Поэтому Зиновьев был приговорен «только» к десяти годам, Евдокимов — к восьми, Каменев и другие — к пяти годам тюремного заключения. Однако данная формулировка приговора не могла не наталкивать на мысль о возможности получения в будущем новых «фактов», которые позволили бы вновь вернуться к обвинению подсудимых в подготовке убийства Кирова.

Поставленная Сталиным перед следствием и судом цель не была достигнута в полной мере. После завершения процесса Агранов на оперативном совещании в НКВД заявил: «Нам не удалось доказать, что „Московский центр“ знал о подготовке террористического акта против тов. Кирова» [210].

Анализируя итоги процесса, Троцкий ставил вопрос: какие же преступления признали на нём обвиняемые? «Подготовку реставрации капитализма? Подготовку военной интервенции? Подготовку убийства Кирова и Сталина? Нет, не совсем это. Под дулом револьвера они признали: 1) что очень критически относились к методам коллективизации; 2) не питали к Сталину — Кагановичу никаких симпатий; 3) не скрывали своих мыслей и чувств от своих ближайших друзей. Только! Всё это было в 1932 году. За эти тяжкие преступления, главным образом, за отсутствие любви к Сталину, они и были в своё время исключены. После того они, однако, покаялись и были восстановлены в партии. Какое же преступление вменено им за время после покаяния? Из вороха пустых фраз и лакейских ругательств мы извлекли одно-единственное конкретное указание: в декабре 1934 года Зиновьев говорил своим друзьям, что политика единого фронта ведется Коминтерном неправильно… Самый факт, что такого рода критическая оценка новейшей политики Сталина — Бела Куна приводится на суде, как преступный акт и официально цитируется, как доказательство контрреволюционного заговора, показывает, до какого неслыханного унижения довел партию разнузданный произвол термидорианско-бонапартистской бюрократии!» [211]

Возвращаясь спустя год к оценке процесса, Троцкий писал: «Зиновьев и Каменев уличены в страшном преступлении: они критиковали (в четырёх стенах!) авантюристские темпы коллективизации, которые привели к бессмысленной гибели миллионов людей. Подлинно пролетарский суд, разобравши дело, посадил бы несомненно в тюрьму авантюристов-коллективизаторов. Суд Сталина — Ягоды посадил… в тюрьму Зиновьева и Каменева по обвинению… в террористическом акте, к которому они не имели и не могли иметь ни малейшего отношения!» [212]

При анализе итогов процесса Троцкий выражал уверенность в том, что Сталин пытался добиться от обвиняемых признаний в их связях с «троцкистами», однако эти попытки не увенчались успехом, поскольку даже имя Троцкого на процессе не упоминалось. «Было бы, однако, преступным легкомыслием думать,— предупреждал Троцкий,— что Сталин откажется от попыток подкинуть нам какое-нибудь новое „дело“, подстроенное ГПУ и его иностранными агентами. Других методов для борьбы с нами у Сталина нет. Дело Зиновьева, помимо своего собственного значения, важно, как предупреждение» [213].

Топорность, с которой был подготовлен и проведён первый процесс Зиновьева — Каменева, неспособность следствия и суда протянуть от последних нити к Троцкому заставили Сталина отсрочить на полтора года исполнение своего главного замысла: представить Троцкого организатором всеобъемлющего заговора, включавшего подготовку террористических актов, связь с иностранными разведками и другие зловещие преступления.

Пока же Сталин приказал провести ещё один процесс, также приведший к результатам, далёким от тех, какие он планировал.

XV

Процесс ленинградских чекистов

Спустя неделю после завершения процесса «Московского центра» весь мир узнал из советских газет о новом закрытом суде — на этот раз над двенадцатью руководящими работниками Ленинградского управления НКВД во главе с его начальником Медведем. В приговоре по этому делу утверждалось, что подсудимые, «располагая сведениями о готовящемся покушении на тов. С. М. Кирова», обнаружили «преступную халатность к основным требованиям охраны государственной безопасности» [214]. Однако, несмотря на столь серьёзные обвинения, суд ограничился мягким приговором — заключением подсудимых в концлагерь на два — три года.

Для понимания причин организации этого процесса важно иметь в виду, что слухи о причастности ленинградских чекистов к покушению на Кирова стали циркулировать в Ленинграде сразу после убийства. В этой связи существенный интерес представляет «дело» М. Н. Волковой, с 1931 года являвшейся секретной сотрудницей НКВД. Волкова, молодая малограмотная женщина, неоднократно доносила о существовании заговорщических антисоветских организаций, однако руководство Ленинградского УНКВД признавало её сообщения недостоверными.

Как вспоминала старая большевичка Д. А. Лазуркина, работавшая в 1934 году в Ленинградском горкоме партии, за месяц до убийства Кирова Волкова пыталась попасть на приём к председателю исполкома Леноблсовета Струппе. Поскольку Струппе отсутствовал, она сообщила его секретарю, что недавно во время пребывания в доме отдыха НКВД она слышала разговоры пьяных чекистов о подготовке убийства Кирова. После возвращения из командировки Струппе пытался найти Волкову, но оказалось, что она помещена в психиатрическую больницу. После убийства Кирова секретарь Струппе через Ежова передал эту информацию Сталину, от которого последовало распоряжение немедленно привезти Волкову в Смольный. Там с ней беседовали все члены правительственной комиссии. После этой беседы Волковой была предоставлена отдельная меблированная квартира, ей многократно выделялись денежные пособия и бесплатные путёвки в санатории и дома отдыха.

Вслед за беседой в Смольном, по полученным ранее доносам Волковой были арестованы десятки людей. В последующие годы Волкова продолжала писать доносы, один из которых в 1949 году попал к Сталину. По указанию Сталина все названные в этом доносе лица были арестованы. Как утверждала Волкова, в связи с этим доносом она была вызвана на приём к Сталину.

В 1956 году Волкова обратилась с письмом в ЦК КПСС, где заявляла, что в месяцы, предшествовавшие убийству Кирова, она по заданию «органов» «гуляла» с человеком по фамилии Николаев, и от него узнала о готовящемся покушении. По её словам, за месяц до убийства она отослала «предупредительные» письма Кирову и в ЦК ВКП(б). После того, как эти письма были перехвачены «органами», руководители УНКВД водворили её в психиатрическую больницу.

Это заявление Волковой проверялось работниками КГБ, которые признали её сообщения недостоверными. Между тем в письме Волковой наряду с явно фантастическими измышлениями содержались и некоторые действительные факты, достоверно назывались фамилии и должности многих работников Ленинградского УНКВД того времени и лиц, осуждённых по процессу «Ленинградского центра». Известно также: пяти подсудимым, проходившим по процессу чекистов, вменялось в вину игнорирование сообщений Волковой и водворение её в психиатрическую больницу [215]. Можно предположить: одна часть руководителей УНКВД сознательно втягивала Волкову в готовившуюся провокацию, а другая их часть, не знавшая об этой провокации, сочла её доносы очередной нелепой выдумкой и попыталась избавиться от неё.

Процесс чекистов представлял новую амальгаму, поскольку, наряду с Запорожцем (как мы увидим далее, одним из непосредственных организаторов убийства), на скамью подсудимых был посажен близкий друг Кирова Медведь.