Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович - Страница 26

Зачем же в таком случае Сталин избрал Зиновьева, Каменева и их бывших соратников по оппозиции для фабрикации новой чудовищной провокации? Отвечая на этот вопрос, Троцкий гипотетически реконструировал (как мы увидим далее, с поразительной точностью) действительное поведение этих людей в период, предшествовавший убийству Кирова. «Глупый и подлый вздор, будто она (группа Зиновьева.— В. Р.) могла иметь прямое или косвенное отношение к кровавому акту в Смольном, к его подготовке и к его политическому оправданию! Зиновьев и Каменев вернулись в партию с твёрдым намерением заслужить доверие верхов и снова подняться в их ряды. Но общее состояние низшей и средней бюрократии, к которой они приобщились, помешало им выполнить это намерение. Отдав в официальных заявлениях должное „величию“ Сталина, в которое они могли верить меньше, чем кто-либо другой, они в повседневном обиходе заразились общим настроением, т. е. судачили, рассказывали анекдоты о невежестве Сталина и пр. Генеральный секретарь не оставался, конечно, в неведении на этот счёт. Мог ли Сталин наметить для себя лучшую жертву, чем эта группа, когда выстрелы в Смольном побудили его дать шатающейся и разлагающейся бюрократии урок?» [185]

Троцкий подчёркивал, что ударом по группе Зиновьева Сталин преследует две, одинаково важные для него цели. Первая цель состоит в том, чтобы «подтянуть бюрократические ряды», вторая — в том, что «по ступеням зиновьевской группы Сталин хочет добраться до „троцкизма“. А добраться ему необходимо во что бы то ни стало» [186].

Уже 10 декабря, когда сообщения советской печати подталкивали к выводу о том, что убийство Кирова представляет собой дело рук белогвардейцев, секретариат Международной Лиги коммунистов-интернационалистов направил Троцкому письмо, в котором высказывалось предположение о подготовке Сталиным новой грандиозной амальгамы, направленной против «троцкистов». Сам Троцкий после первых сообщений об аресте Зиновьева и Каменева заявил своим друзьям: «На этом этапе дело не остановится; завтра они выдвинут „троцкизм“». Когда же в конце декабря в западных газетах появились сообщения о том, что в Советском Союзе «имя Троцкого всё чаще и чаще произносится рядом с именем Зиновьева», Троцкий высказался о замыслах Сталина с большей определённостью: «Какой характер должен принять ближайший удар, этот вопрос не решён ещё окончательно, может быть, даже и в самом узком кругу заговорщиков (Сталин — Ягода — Ярославский и К°). Многое зависит от дальнейшего хода событий. Но одно ясно: недостатка ни в злой воле, ни в материальных средствах у заговорщиков нет… какой путь ни будет подсказан ходом событий и творческим воображением Сталина — Ягоды, подготовка „общественного мнения“ будет идти по линии опасностей терроризма, угрожающих со стороны „троцкистов“… „L’Humanite“ уже пишет о „троцкистской террористической группе“ в Ленинграде: лакеи всегда забегают впереди господ» [187].

ХIII

Процесс Николаева — Котолынова

По первоначальному замыслу Сталина намечалось осудить Зиновьева и Каменева по одному делу с Николаевым. Однако аппарат Ягоды оказался неспособным подготовить в короткий срок такую амальгаму. Николаев был выведен на процесс, на котором, помимо него, были ещё 13 подсудимых — бывших оппозиционеров младшего поколения. Примерно половина из них была до ареста знакома с Николаевым. На закрытом судебном заседании военной коллегии Верховного Суда СССР, проходившем 28—29 декабря, всем подсудимым было предъявлено обвинение в принадлежности к заговорщической организации, готовившей убийство Кирова (на следующих процессах эта «организация» именовалась «ленинградским центром»).

На процессе только двое подсудимых (не считая самого Николаева) признали себя виновными в этом преступлении. Особенно решительно отрицали свою причастность к убийству Кирова Котолынов и Шатский, согласно обвинительному заключению, являвшиеся руководителями «центра». Судя по последнему слову Котолынова, он принимал участие в деятельности подпольной антисталинской организации, но эта организация не вынашивала никаких замыслов об убийстве Кирова. «Я любую кару могу принять на себя,— говорил Котолынов,— но ни о какой пощаде я не молю, а требую сурового наказания, но в этом убийстве я не участвовал, и в этом заключается моя трагедия… С полной ответственностью последний раз заявляю, что виноват в контрреволюционной зиновьевщине. Я отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но я в организации этого убийства участия не принимал» [188]. По-видимому, как можно судить из этого сумбурного «полупризнания», следователям удалось внушить Котолынову, что оппозиционные высказывания, которыми некоторые обвиняемые делились с Николаевым, подвигли последнего на террористический акт.

Известное представление об атмосфере суда даёт письмо, направленное в 1961 году Хрущёву конвоиром специальной камеры при военной коллегии. В нём сообщалось, что Николаев признавался, что на следствии он оговорил невинных людей, посаженных вместе с ним на скамью подсудимых. Лишь после того, как председатель военной коллегии Ульрих допросил Николаева в отсутствие других подсудимых, тот подтвердил данные им на следствии признательные показания. Услышав, что ему вынесен смертный приговор, Николаев закричал: «Обманули!» [189]

Ульрих, за плечами которого было уже проведение нескольких фальсифицированных процессов, по-видимому, чувствовал себя неуверенно в связи с отказом на сей раз большинства подсудимых сознаться в приписываемых им преступлениях. В письме, направленном в 1956 году в КПК вдовой Ульриха, сообщалось, что в перерыве, объявленном для вынесения приговора, Ульрих, «не удовлетворённый, видимо, чем-то в следствии, звонил по прямому проводу в Кремль, запрашивая разрешения на доследование… Получил от т. Сталина резкий краткий ответ: „Какие ещё доследования? Никаких доследований. Кончайте“» [190]. После этого Ульрих подписал приговор о расстреле всех подсудимых, приведённый в тот же день в исполнение.

Хотя комиссии Президиума ЦК ещё в 50—60-е годы пришли к выводу о непричастности сопроцессников Николаева к террористическому акту, последние не были реабилитированы. Не спешила с их реабилитацией и комиссия Яковлева. Решение о реабилитации было принято только в конце 1990 года.

В обвинительное заключение и приговор по делу «ленинградского центра» была включена новая версия с целью протянуть нить от «террористов» — через зарубежные секретные службы — непосредственно к Троцкому. В подтверждение этой версии приводились показания Николаева о его неоднократных встречах с не названным по имени консулом «одного иностранного государства», который выдал ему 5 тысяч рублей на организацию убийства. Николаев заявил: консул передал, что сможет установить связь с Троцким, если «я вручу ему письмо от группы к Троцкому» [191]. После появления этого сообщения «Юманите» поспешила опубликовать статью Ж. Дюкло, в которой утверждалось: «Доказано, что существовали связи между убийцей Николаевым и его сообщниками — Троцким и дипломатическим представителем одной империалистической державы, позволяющие установить ответственность Троцкого за убийство Кирова… Консул служил связующим звеном между Троцким и группой убийц в Ленинграде… Руки Троцкого красны от крови пролетарского вождя» [192].

Ознакомившись с этой версией, Троцкий немедленно передал в мировую печать своё заявление. В нём говорилось: консул, если он и существовал в действительности, был агентом НКВД, подосланным к Николаеву для организации провокации. Троцкий высказывал предположение, что анонимный консул относился к одному из соседних с СССР малых государств, поскольку ГПУ не решилось бы использовать в своих целях консула великой державы. Он обращал внимание и на то, что в обвинительном заключении не сообщалось о реакции Николаева на предложение о письме. Из этого, как подчёркивал Троцкий, могло лишь следовать, что Николаев с изумлением ответил консулу: «А зачем я стану писать Троцкому?» [193]

В комментарии к ленинградскому процессу Троцкий писал, что первоначальная амальгама (о связи Зиновьева и Каменева с террористическим актом) рассыпалась в прах, неожиданно оказавшись заменённой амальгамой с участием консула, также страдавшей очевидными неувязками. В официальных сообщениях не указывалось, было ли письмо написано Николаевым и передано консулу (имя которого «по дипломатическим соображениям» не называлось). Эти сообщения преследовали одну цель: внушить общественному мнению, что «консул символизирует связь террористов и Троцкого с мировым империализмом… по самой сути своей эта часть амальгамы предназначена для заграницы. В обвинительном акте говорится лишь о стремлении „консула“ получить письмо для Троцкого — без выводов». Тем не менее «лакеи из „L’Humanite“ пишут, что участие Троцкого в убийстве „доказано“» [194].