Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович - Страница 79

В ноябре 1932 года в «Бюллетене оппозиции» было помещено письмо из Москвы, посланное в начале октября. В нем сообщалось, что «правые выпустили анонимный Манифест-декларацию, огромный документ, на 165 страницах пишущей машинки». Лаконично, но точно освещалось основное содержание «Платформы»: оценка хозяйственно-политического положения страны как катастрофического, выдвижение требований резкого сокращения капиталовложений и хлебозаготовок, призыв к смене обанкротившегося руководства. Письмо сообщало также, что документ был широко пущен по рукам, с ним были ознакомлены очень многие, в том числе Зиновьев и Каменев, которые «якобы высказали свои соображения». Наконец, автор письма извещал, что все исключённые из партии по этому делу арестованы, а Зиновьева и Каменева, вероятно, скоро вышлют [698].

В том же номере «Бюллетеня» была помещена посланная 19 октября из Принкипо статья Троцкого «Сталинцы принимают меры», где акцентировалось внимание прежде всего на судьбе Зиновьева и Каменева. Перечислив основные вехи их политической биографии, Троцкий писал, что после капитуляции они «делали решительно всё, чтоб вернуть себе доверие верхов и снова ассимилироваться в официальной среде. Зиновьев… снова разоблачал „троцкизм“ и даже пытался кадить фимиам Сталину лично. Ничто не помогало… До пятилетнего юбилея собственной капитуляции всё-таки не дотянули: они оказались замешаны в „заговоре“, исключены из партии, может быть, высланы или сосланы» [699].

Объясняя причины, по которым стало возможным объединение в рютинской группе «правых» и «левых», Троцкий писал: «Нарастание экономических диспропорций, ухудшение положения масс, рост недовольства, как рабочих, так и крестьян, разброд в самом аппарате — таковы предпосылки оживления всех и всяких видов оппозиции… Стремление сталинцев валить левых и правых в одну кучу объясняется до некоторой степени тем, что и левые и правые для данного периода говорят об отступлении. Это неизбежно: необходимость отступления от линии авантюристского заскока стала сейчас жизненной задачей пролетарского государства» [700].

«Рютинская платформа» была своего рода камнем преткновения для всех послесталинских реабилитационных кампаний, проводившихся под углом зрения хрущевской версии о том, что в 30-е годы в партии уже не оставалось никаких оппозиционных антисталинских группировок.

Во время подготовки доклада Хрущёва XX съезду дочь Рютина была приглашена в ЦК КПСС, где её расспрашивали о содержании «Рютинской платформы». В 1961 году при подготовке материалов к XXII съезду, в КПК допрашивались уцелевшие участники рютинской группы и бывшие работники ГПУ, принимавшие участие в следствии по её делу. Однако ни на XX, ни на XXII съезде КПСС о существовании этой группы и её документах не было сказано ни слова.

Послесталинская реабилитация 50—60-х годов, распространившаяся даже на некоторых участников московских процессов 1936—38 годов, не коснулась членов рютинской группы, принадлежность к которой продолжала считаться антисоветским преступлением. В 1956 году после проверки дела Рютина военной прокуратурой была вынесена резолюция: «пересмотру не подлежит». В 1963 году внучка Рютина была принята работником КПК, который заявил ей: «Ваш дедушка не реабилитирован, и реабилитировать его не будут» [701].

Даже в 1986 году Прокуратура СССР в ответ на очередную просьбу о реабилитации В. Н. Каюрова сообщила, что Каюров «к уголовной ответственности за участие в контрреволюционной деятельности и проведение антисоветской агитации был привлечён обоснованно» [702]. Аналогичный ответ пришёл родным Рютина, которым было сообщено 21 апреля 1987 года, что «оснований к постановке перед судебными органами вопроса об отмене состоявшихся в отношении Рютина М. Н. судебных решений не имеется» [703]. Лишь в 1988 году Верховный суд СССР снял со всех участников «рютинского дела» обвинения в совершении уголовно наказуемых деяний.

Судьба Рютина, не согнувшегося, подобно многим троцкистам, под гнётом жесточайших репрессий, служит нравственным укором всякого рода политическим перевёртышам. Вплоть до конца 1936 года Рютин содержался в Верхнеуральском, а затем в Суздальском политизоляторах, откуда направил более сотни писем своим родным. Том переписки Рютина с семьей, хранящийся в архивах КГБ, состоит из почти 600 страниц, перепечатанных в тюремной канцелярии. Копии этих писем до цензурных вымарок направлялись Ягодой и Ежовым самому «хозяину». Такое внимание к личной переписке Рютина было обусловлено том, что Рютин, невзирая на перлюстрацию своих писем, излагал в них достаточно определённо фрагменты своего политического мировоззрения. В одном из писем говорилось, что осенью 1930 года произошло его «второе рождение» и «были гильотинированы» иллюзии старой жизни. «Моя трагедия,— прибавлял Рютин,— это ведь не личная, а трагедия целой эпохи». 24 июня 1934 года он писал: «Мы переживаем необычные времена. Случай больше, чем когда-либо, висит дамокловым мечом над головой каждого. Никто не сможет быть уверен, что будет с ним завтра. Никто не знает, что случится завтра с его близкими. А старушка история отплясывает такой дикий канкан, что и самому пылкому фантазеру во сне не приснится» [704].

Политическое мировоззрение, возникшее после «второго рождения», Рютин привил и своим сыновьям. Об этом свидетельствует надпись на фотографии, подаренной в конце 1932 года Виссарионом Рютиным, работником конструкторского бюро Туполева, своему другу, молодому рабочему. В этой надписи, в частности, говорилось: «С винтовкой в одной руке и наукой в другой обрушивайся на захватывающих монополию на звание пролетарских революционеров. Низвергай клеветников, тюремщиков и мерзавцев, прячущих нищету и дальнейшее обнищание народа, прикрываясь при этом маской вождей, выражающих волю народа» [705].

По-видимому, Рютина предполагалось вывести в 1937 году на один из публичных процессов. В октябре 1936 года он был привезён в Москву на доследование его дела. Однако его заявление в Президиум ЦИК от 4 ноября 1936 года показало, что четыре года одиночного заключения ни в малейшей мере не сломили его. Отрицая предъявленное ему обвинение в террористических намерениях как продиктованное «жаждой новой, на этот раз кровавой расправы надо мной», Рютин писал, что категорически отказывается от дачи всяких показаний по этому обвинению, не страшится смерти и не будет просить о помиловании в случае вынесения ему смертного приговора [706]. 10 января 1937 года на закрытом судебном заседании рассматривалось его одиночное дело. На вопрос председателя военной коллегии Ульриха: «Признает ли подсудимый себя виновным?» Рютин вновь заявил, что ответа на этот вопрос дать не желает и вообще отказывается от дачи каких-либо показаний по существу предъявленных ему обвинений [707]. В тот же день вынесенный ему смертный приговор был приведён в исполнение.

XXXVIII

Смерть Н. С. Аллилуевой

По-видимому, не случайно, что расправа с рютинской группой совпала во времени с ещё одним трагическим событием — самоубийством жены Сталина Н. С. Аллилуевой.

Непосредственным толчком к этому поступку явились личные причины — поведение Сталина во время кремлевского банкета по случаю годовщины Октябрьской революции. О хамстве Сталина по отношению к своей жене на этом банкете рассказывала Светлане Аллилуевой жена Молотова П. С. Жемчужина, сопровождавшая Надежду Сергеевну после её демонстративного ухода с банкета.

Той же ночью Н. С. Аллилуева застрелилась. Со слов близких ей людей, С. Аллилуева рассказывала, что потрясение Сталина этим событием было вызвано прежде всего тем, что «он не понимал… почему ему нанесли такой ужасный удар в спину?». В первые дни после гибели жены «временами на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама оставила ему письмо… Его наверное, тут же уничтожили, но оно было, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упреков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет.