Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич - Страница 2

Допили чай. Волчанов проводил летчика и народного контролера до самолета, помахал им рукой и, когда уже заревели моторы, вернулся к машине, ожидавшей его у полосатого домика.

Грязно-зеленый бомбардировщик начал разгон и через минуту уже поднимался над землей.

Добрынин смотрел в иллюминатор. Осталась позади и внизу эта полосатая будка аэродрома, где он десять минут назад пил чай. Осталась позади и внизу Москва. Стало грустно. Будто бы снова он уезжал из дому, не зная, вернется ли туда снова когда-нибудь. Будто остались позади родные, близкие… Жалость к самому себе пробудилась вдруг в народном контролере, и почувствовал он, как наворачиваются на глаза слезы.

Объединились в его сознании деревня Крошкино и Москва в одно большое нечто, с чем связаны лучшие его воспоминания и мысли, и вот уже слышится ему из прошлого лай любимого пса Дмитрия, теперь уже покойного, взлетающий над ночной Москвой. И словно бы сама деревня Крошкино находится в центре Москвы, потому как выйдя из Кремля и дав волю воображению, видит он родную избу и жену Маняшу, стоящую на пороге, и детей его, уже чуть-чуть подросших. Видит и успокаивается, потому что здесь они, рядом, и в любое время он заскочить к ним может, в любую свободную минутку…

А бомбардировщик шумит моторами, свистит винтами, и дрожит металл под ногами Добрынина, дрожат стены летающей машины, и от этого еще больше грустнеет народный контролер, чувствуя и понимая, как мало от него сейчас зависит, какой маленький он посреди неба и снова приходит на ум строчка из стихов: «Единица — ноль». И теперь, в небе, в самолете, дрожащем и шумном, соглашается Добрынин с этой строчкой, потому что на самом деле: что он один может сделать? Летчик может, но и летчик не всесилен, потому что если поломается что-то в машине — лететь им вместе вниз! Но нет страха в Добрынине, есть только кратковременная грусть, и настолько она кратковременна, что уже буквально через полчаса, заново задумавшись, отвергает народный контролер правоту стихотворной строчки, отвергает и свою грусть, как чуждое и бесполезное чувство. Отвергает все, с чем он теперь не согласен. И начинает ждать. Начинает ждать приземления на далеком Севере, где ждет его друг, спаситель и помощник Дмитрий Ваплахов, где командир Иващукин всегда готов прийти на помощь, где так много предстоит работы перед тем, как сможет он доложить товарищу Тверину, что жизнь на советском Севере проверена и все несправедливости исправлены.

А самолет забирался все выше и выше и таранил одинокие облака, встречавшиеся на его пути. Добрынин, отвлекшись от мыслей и чувств, читал первый рассказ из второго тома книжки, подаренной ему товарищем Твериным. Рассказ назывался «Секретная просьба» и говорилось в нем о том, что Владимир Ильич Ленин не любил получать подарки. С интересом узнал народный контролер, что каждый день вождю по почте приходили десятки, а то и сотни посылок с подарками от рабочих, крестьян и солдат.

Увлекшись чтением, не обращал больше народный контролер внимания на шум и дребезжание металла.

В рассказе говорилось о том, как однажды получил Ленин от белорусских ткачей письмо, в котором сообщалось, что они, ткачи эти, собираются выслать вождю отрез ткани на костюм. Почитал Ленин письмо, вызвал Бонч-Бруевича и сказал ему, что живут на Руси до сих пор старые вредные традиции, по которым в дореволюционное время высылали крестьяне помещикам и наместникам разные подарки. А посему, чтобы с традициями этими бороться, сказал Ленин Бонч-Бруевичу взять бумагу и ручку и записать со слов вождя письмо для белорусских ткачей. В письме этом поблагодарил Ленин ткачей за доброе к нему отношение, но попросил отреза ткани не присылать, а также передать всем ткачам и другим рабочим и жителям этого белорусского городка, что он, Ленин, очень не любит подарков. Отослал Бонч-Бруевич письмо. Получили его белорусские ткачи, прочитали всем собранием, головами покивали, мол, поняли. И, как просил Ленин в письме, стали всем они сообщать его «тайную просьбу», как он сам ее назвал, чтобы подарков ему не присылали. Случился в это время в городке солдат местный, приехавший к семье в отпуск из своего отряда, что за Уралом стоял. Услышал и он тайную просьбу вождя, а когда вернулся в отряд, то всем солдатам и офицерам ее передал, и очень кстати, потому как они в это время как раз посылку вождю собирали. Поняли они, что не нужна вождю их посылка, и забыли об этом деле, однако о просьбе вождя помнили и скоро, демобилизовавшись и вернувшись в родные города и села, разнесли они эту просьбу по самым заветным закоулкам России. Так постепенно почти вся страна узнала о тайной ленинской просьбе. Однако и сейчас в различных далеких местах о ней еще не слыхали или, может быть, только-только узнали, а может быть, только завтра приедет туда человек, который расскажет о ней. Другое дело с заграницей случилось. Не попала туда эта просьба, не слышали о ней заграничные интернационалисты, и идут по сей день из-за рубежа посылки и письма вождю, идут вагонами. Всё присылают ему соратники: и книги, и еду, и одежду. И ничего им об этом не пишет Ленин, потому что за границей свои законы и традиции и нужно их уважать. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят!…

Дочитал Добрынин рассказ, перевел дух и задумался. И мысли в его голове закружились интересные и неожиданные. «Интересно, а товарищ Тверин подарки любит?» — подумал народный контролер. И тут же мысленно переключился на себя самого, и понял он, что получать подарки ему очень нравится, но, к сожалению, об этом никто не знает. И после этой мысли полез Добрынин в вещмешок, чтобы посмотреть на подаренный ему товарищем Твериным револьвер. Потом пощупал печенье — подарок в дорогу от товарища Волчанова, потом нащупал еще что-то плоское в вещмешке. Вытащил, посмотрел — и слезы в глазах появились. Держал он в руках паспорт коня Григория. Тяжело стало враз на душе, воспоминания нахлынули. А ведь конь тоже подаренным был.

Смутилось все в голове Добрынина, замерли мысли, пережидая его волнение. Дрожащей рукой засунул народный контролер книжицу паспорта погибшего на Севере коня во внутренний карман зеленого кителя.

Заглянул в иллюминатор, стараясь отвлечься от печали. Внизу все еще зеленела земля, пересеченная, как разрезанная на части, дорогами и рельсами. Не спеша ехал куда-то товарняк, дымила труба паровоза. А навстречу ползла длинная череда красных цистерн с двойной паровозной сцепкой впереди.

«Кровь повезли!» — думал Добрынин. А ведь есть там и кровь его товарищей: Тверина и Волчанова… А его, добрынинской, крови нет.

И удивился в мыслях народный контролер, что никто его не просил кровь сдать.

Уселся Добрынин на своем сиденье поудобнее. Отвлекся от иллюминатора. И тут же слезами в глаза новые воспоминания — он на белом коне Григории с мотоциклетным эскортом по Москве… На коленях все еще лежит второй том книжки «Детям о Ленине». «А он животных любил?» — подумал народный контролер, снова раскрывая книгу. Полистал, останавливая взгляд на картинках, и вдруг — «Ленин и кошки» — картина художника Файнберга, иллюстрация к стр. 56. Полегчало враз на душе у народного контролера. Рассмотрел он картинку повнимательней, посчитал, сколько кошек изображено. Пять вышло: одна на коленях у вождя, две на той же скамейке рядом, одна на земле о штанину Ленина трется и еще одна притаилась в самом углу картинки, под кустом сирени справа от скамейки.

— Страница пятьдесят шесть… — повторил, запоминая, народный контролер.

Сейчас читать ему не хотелось. Хотелось вздремнуть. Но впереди долгий полет. Немного поспит, очухается и тогда уже этот рассказ обязательно прочитает. Обязательно.

Самолет летел параллельно земле выверенным курсом.

Летчик, осознавая свое мастерство, молча гордился собой и думал: а замечает ли его пассажир, как гладко скользит по небесной ткани тяжелая военная машина?

Пассажир дремал. Ему виделись звезды, огромные рубиновые звезды, такие же, как кремлевские, только высоко в небе. И светили они оттуда ярче, чем солнце.