Добрый ангел смерти - Курков Андрей Юрьевич - Страница 28

Это — как единство армии и народа. Только если мы работаем вместе, нас ждет неминуемый успех. Но, как я уже сказал, сначала нам предстоит научиться доверять друг другу. Поэтому, вы меня извините, но… У нас не должно быть никаких секретов друг от друга…

Полковник тяжело вздохнул, встал и отошел к нашим вещам. Стал методично выкладывать на песок сперва вещи из двойного баула Гули. Там он нашел ее яркие рубахи-платья и свертки с запасом чая и сырными шариками. Содержимым ее баула он остался явно недоволен и поэтому с двойной энергией и усердием взялся за мой китайский рюкзак. Как-то небрежно выпихнув на песок банки «детского питания», он вытащил пакет, в котором лежала папка с рукописью Гершовича. Тут же он вытащил папку и поднес к глазам. Чихнул и отодвинул от лица. Снова принюхался, сначала осторожно, потом как-то уже успокоенно.

Раскрыв папку и пролистав бумаги, полковник перевел довольный взгляд на меня.

— Далеко тебе пришлось ее нести. От Пущанского кладбища прям до Мангышлака… — протянул он голосом человека, говорящего гораздо меньше, чем ему известно. — Теперь моя очередь.

«Ну вот, — подумал я. — Похоже; что только ленивый за мной не следил в Киеве! И УНСОвцы, и СБУшники, и любители финского „детского питания“. Просто удивительно, как я еще умудрился сюда живым добраться!»

Снова мне вспомнились следы на песке, виденные мною несколько раз после высадки на каспийский берег.

— Полковник, — спросил я. — Так это вы за мной в пустыне следили?

— В каком смысле?

— Я несколько раз утром видел следы в тех местах, где ночевал.

— Может, эти? — кивнул он на Петра с Галей.

— Нет, — ответил я. Полковник нахмурился.

— Да в общем-то я знаю, шо это не они — я сам за ними следил,.. — Полковник Таранедрсо задумался. Потом развел руками. — Вроде никого здесь больше быть не должно — все заинтересованные стороны уже собрались…

Некоторое время он молчал. Потом опустил папку на песок рядом со стульчиком и занялся вещами Петра и Гали. Выпотрошил их хозяйственную сумку (длинными ручками. Осмотрев вывалившиеся оттуда вещи, довольно крякнул. Взял в руки алюминиевую джезву, банку молотого кофе «Якобе» и блок «Сникерсов». Бросил хитрый взгляд на Петра и Галю. Галя лежала на боку и смотрела куда-то в сторону, а Петр, так же, как и я, изогнувшись, молча следил за полковником.

Разобравшись с вещами пленников и потратив минут пятнадцать на изучение записной книжки, принадлежавшей, по всей видимости, Петру, полковник Тараненко снова уселся на раскладной стульчик. Теперь его лицо выражало полную самоуверенность.

— Ну шо, можем дальше поговорить! — решительно произнес он. — Сперва с представителем «москалей», — и он проницательно уставился на меня. — Биографию свою рассказывать мне не надо, это мы уже читали. Начнем с другого — как это вас угораздило влезть в святые для каждого украинца дела. — И он с усмешкой бросил взгляд на Петра.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Ну шо, конечно, ваш интерес к Тарасу Григорьевичу, да еще в таком, можно сказать, международном масштабе.

— Ну а что здесь такого запрещенного?

— А хто сказал, шо запрещенного. Нет. Я не говорил. Я бы сказал, шо это довольно деликатные дела, особенно, когда они выходят за допустимые пределы и начинают затрагивать интересы другого государства…

— Знаете что, — я снова ощутил острую боль в шее, и руки мои заныли с новой силой. — Мне трудно говорить в такой позе…

— Так повернитесь как-то по-другому, и не обязательно на меня смотреть, а то шею сломаете… — посоветовал полковник.

Я снова перекатился на живот, уткнувшись подбородком в край подстилки.

— Я не вижу, за какие пределы, кроме географических, я забрался… — выдавил я из себя с трудом, так как говорить в этой позе было нелегко — не хватало дыхания.

— Ну ладно, мы к этому вернемся, а пока поговорим с Петром Юрьевичем Рогулей, — он перевел взгляд на Петра.

— Нэма мэни про що з вамы говорыты, — процедил сквозь зубы Петр. — Щэ и росийською мовою! И нэ соромно украйинцю чужою мовою говорыты? А?

— А кофе «Якобе» пить и «Сникерсами» закусывать украинскому патриоту не стыдно? — сказал в ответ Тараненко. — Нет, шоб с собой львовские конфеты взять и отечественный кофейный напиток!

Полковник тяжело вздохнул. Разговора не получалось. Он поднял с песка папку с рукописью Гершовича, снова стал перебирать бумажки, приближая к глазам то одну, то другую. Нашел и рапорт-донос ротмистра Палеева. Внимательно прочитал его и задумался.

Думал он долго. Я даже успел вздремнуть — это был простейший способ отвлечься от ломоты в костях.

— Ну шо? — вернул меня к реальности голос «адидасового» полковника. — Надо решать, как быть дальше… Тут я уже разобрался, так шо длинные разговоры не нужны… Нужно копать… Токо надо решить: как. Волочить я вас не собираюсь…

— полковник скорее рассуждал вслух, чем обращался к нам. — Так шо, может, ноги развяжу… Токо не сразу… А вообще-то, — он посмотрел на лежавшую среди выпотрошенных сумок фирменную банку молотого кофе. — Вообще-то, было б неплохо кофейку…

И он прикусил губы.

А солнце поднималось, и дневное воздушное тепло опускалось с неба на песок, высушивало ту мизерную влажность, которую подарила этой мертвой земле ночь.

— Как вы тут кофе варите? — спросил полковник, глядя на меня.

— Женщины собирают хворост и разводят костер, а на треногу вешают котелок с водой, — ответил я монотонно.

— Хворост? — переспросил, оглядываясь полковник. — Где ж тут его собрать?

Я вон на сухом спирте себе еду грел, да он кончился…

У меня в голове возник план возможного спасения, хотя представить себе полное избавление от всей этой компании было невозможно. По крайней мере в этот момент.

— Гуля знает, где хворост искать, она же местная, — и я указал взглядом на свою связанную жену.

Полковник Тараненко тоже посмотрел на нее, пожевал в задумчивости губы, провел рукой по гладковыбритым щекам и проверил пальцами, правильно ли топорщатся его ухоженные густые усы.

— Вот шо, — заговорил он. — Я ее развяжу, она — лицо посторонней национальности, пускай воду вскипятит… А вы пока полежите, вам кофейку тоже хватит…

И полковник наклонясь над Гулей, развязал ей руки, потом — ноги.

Мне казалось, что Гуля, как только он развяжет ей руки, даст ему по морде.

Но она потерла запястья, уселась, спокойно осмотрелась по сторонам.

— Иди за хворостом! — сказал ей полковник, и она послушно пошла.

«Может, так и лучше, — подумал я про Гулю. — По крайней мере в нужный момент она и меня развяжет, а там, может, оставим полковника втроем с Петром и Галей. Вот им весело будет. И ну этот дневник к чертям, пусть сами копают — лопата у них есть!»

Полковник, проводив любопытным взглядом Гулю, снова взял в руки папку и понюхал. Потом присел возле меня на корточки и понюхал меня.

— Шо это ты корицей пропах насквозь? Пироги с корицей любишь?

— Нет, просто украинско-российскую границу в вагоне с корицей переезжал, вот запах в кожу и въелся, — пошутил я.

— А-а, — протянул полковник, всерьез восприняв мои слова.

Когда солнце поднялось еще выше, время потянулось медленно, как древесная смола. Петр вдруг сухо закашлялся и попросил у полковника воды. Тот нашел баллон и напоил связанного пленника. Мне было забавно наблюдать, как приближались друг к другу пшеничные усы Тараненко и черные усы Петра. Полковник с каким-то особым удовольствием поднимал балон над головой пьющего, словно заставляя его делать большие, до захлебывания, глотки.

— Эй! — вовремя спохватился я. — На кофе не хватит! Это же вся вода!

На лицо полковника возвратилось серьезное выражение. Он тотчас отнял баллон от лица Петра и прикрутил сверху пластмассовую крышечку.

Вскоре вернулась Гуля и развела костер. А минут через двадцать над котелком поднялся первый пар.

Полковник достал из своего рюкзака поллитровую алюминиевую кружку и ложку.

Насыпал в кружку молотого кофе и присел у костра, ожидая кипения воды.