Дары и анафемы - Кураев Андрей (протодиакон) - Страница 17

Как видим, с точки зрения ислама Бог лишь издалека возвещает людям Свою волю. Он обращается к людям с такого неизмеримого расстояния, что огонь человеческого страдания и беззакония не опаляет Его лик. Любовь Бога к миру, как она понимается в исламском образе Творца, нежертвенна. Так любят чужих детей: с радостью ловят их улыбки, но не проводят бессонных ночей у их колыбельки…

В середине зимы мусульманский мир отмечает праздник «Лейлят аль-Кадр» (27 числа священного месяца рамадан). В русском переводе его обычно именуют «ночью предопределения», хотя дословно название праздника означает «ночь силы», «ночь могущества». Традиционный перевод, тем не менее, очень точно отражает суть праздника. В мусульманских преданиях о создании мира говорится, что Аллах прежде всего сотворил книгу («китаб») и тростниковую палочку для письма («калям»), и записал все, что будет происходить с каждым из живущих. Однако есть в году одна ночь, когда можно упросить Аллаха переписать «твою» страницу в книге. Она-то и получила название «ночи предопределения». В эту ночь Аллах спускается с седьмого неба к первому небу, самому ближнему к земле. Он становится настолько близок к людям, что слышит все их молитвы. И если правоверный мусульманин проведёт эту ночь в молитве — то его прошения будут услышаны и исполнены[122]. Понятный и красивый образ. Но как христианин я спрошу: действительно ли Бог не может спуститься ниже? Действительно ли первое небо есть последняя ступень нисхождения Божией любви?

В исламе мне кажется недодуманной именно эта попытка установить предел любви, предел Божией свободе: “Вот только до сих, и не дальше!”. Ислам осуждает христиан за то, что мы недостаточно охраняем трансцендентную непостижимость Творца. Идея Богочеловечества кажется им несовместимой с идеями возвышенной философской апофатики (то есть с убеждением в полной непостижимости Абсолюта). И в самом деле, когда мы говорим о Боге, надо быть предельно осторожным. Надо хранить себя от того, чтобы налагать наши, человеческие ограничения на Беспредельное. Но не есть ли мусульманское утверждение о том, что Бог не может стать человеком, именно такое слишком человеческое сомнение в могуществе Бога? Не становится ли это отрицание ограничением свободы Творца? Откуда такая уверенность в том, что Бог вот этого не может?

А любовь способна на весьма необычные поступки, даже на такие, которые кажутся невозможными и недопустимыми тому, кто ещё не имеет опыта любви. Подойдите к любому подростку и спросите его: “Если я скажу тебе, что однажды ты вполне добровольно засунешь свою руку в кучу дерьма, поверишь ли ты мне?” Подросток, конечно, возмутится и возопиет: “Да ни за что!”. Что же, подождём, когда у него (или у неё) появится свой малыш. И мы увидим, как родительская любовь перешагнула границы казалось бы столь естественной брезгливости.

Нельзя ставить преграду любви, нельзя говорить что вот за этот предел любовь никогда не посмеет перейти. Евангелие отношение Бога к человеку представляет так, что можно сказать, что Бог “обезумел” от любви к человеку. Распятый Творец — это поистине и “соблазн”, и “безумие”. Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии. А может — в образе раба и странника.

Как однажды очень по-христиански и очень по-человечески сказал Борис Пастернак:

Вот-вот: “в заплатанном салопе”, а не в окружении легионов Ангелов Бог посетил людей. “С видом чудака” и “пряча” Свою Божественность, Творец оказался Эммануилом (“с-нами-Богом”). Бог действительно слишком отличен от человека — и потому и странен, и чуден. Что ты спрашиваешь об имени Моем? оно чудно (Быт. 32, 29; Суд. 13,18). И нарекут имя Ему: Чудный (Ис. 9, 6).

Да, Божия любовь может подходить к человеку и к нашим грехам ближе, чем это кажется мусульманам, которые в заботе о строгости своего монотеизма стремятся как можно строже противопоставить Творца и мир.

В начале 80-х годов я слышал удивительный рассказ в Третьяковской галерее. В те годы гиды этого музея или не знали, или не имели права рассказывать посетителям о религиозном смысле иконы. И потому они придавали иконам совершенно нетрадиционные, нецерковные толкования. Так, “Троица” Рублёва превращалась в “призыв к объединению русских земель”. Так чаша, в которой собиралась кровь Христова, стекающая с Креста, превращалась в “символ победы над мусульманами”[123]. Но в тот раз об одной иконе я услышал нечто неожиданное. Толкование было искусственное, но все же — христианское.

Экскурсовод рассказывала об иконе Божией Матери “Знамение”. На воздетых руках Матери Христа снизу были красные пятна. Такие же красноватые пятна проступали на шее и на щеках. Символико-богословское объяснение этой особенности некоторых богородичных икон можно найти в книге Е. Н. Трубецкого “Умозрение в красках”. Экскурсовод же предпочла дать объяснение историческое. Это была русская икона XIII века. А что это за столетие в истории России? — Столетие батыева нашествия, столетие разгромов и пожаров. И эти красные пятна на лике Божией Матери — это блики от земных пожаров. Огонь, опаляющий внизу русские города, достигает Небес и опаляет Ту, что простёрла Свой покров над нашей землёю… Действительно ли именно так понимал свою икону сам иконописец — не знаю. Но глубоко верно то, что в христианстве есть убеждённость в том, что боль людей становится Божией болью, что страдание земли опаляет Небеса. Вот этого ощущения обожженности Бога человеческим страданием нет в исламе…

Подойдём же теперь с нашим вопросом к религии Древнего Израиля.

ВЕТХИЙ ЗАВЕТ: БОГ-РЕВНИТЕЛЬ

Тексты Ветхого Завета говорят нам вполне прямо: Да, Бог есть любовь. Да, Бог явил Свою любовь делами. Он свободно, не понуждаемый никем и ничем, создал мир и человека, Он по Своей любви даровал нам пророков и Закон. И ещё Он принёс людям величайший дар — свободу[124].

Трудно ли было Богу с людьми? — Да. При всей Его надмирности Он говорит, что не может быть вполне безмятежен и покоен без человеческой любви… Он не просто даёт Закон. Он умоляет людей не забывать Его. Ему трудно с людьми. Читая Ветхий Завет, без преувеличения можно сказать: люди доводят Бога до слез. Как же должны были вести себя люди, и как близко должен быть к ним Творец — если однажды Библии приходится свидетельствовать: «и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своём» (Быт. 6,6).

И все же любовь Бога к людям, как она известна в Ветхом Завете, не сделала Бога человеком[125].

Где же в мире религий есть представление о том, что любовь Бога к людям столь сильна, что она ввергает Самого Творца в мир людей? Есть много мифов о воплощении богов в мире людей. Но это всегда воплощения неких “вторичных богов”, это повести о том, как один из многих небожителей решился прийти к людям, в то время как Божество, почитаемое в данной религиозной системе как источник всякой жизни, так и не перешло за порог собственного всеблаженства. Ни Прометей, умирающий ради людей, ни Гор, чья жертва была столь ценима египтянами, не воплощают в себе Абсолютное Божество. Один (Вотан, Водан), распявший сам себя на мировом древе Иггдрасиль[126], тоже не Абсолютен. Один проводит себя через мучения рад приобретения недостающего ему знания рун и заклинаний[127]. Перед нами жертва себе и ради себя. Добровольное погружение себя в боль — это одно из традиционных средств шаманской инициации[128]. И раз Один нуждается в таком опыте для приобретения недостающего ему знания — значит, он не может восприниматься как Изначальная Полнота.