Церковь в мире людей - Кураев Андрей (протодиакон) - Страница 37

После революции, когда мужчины ушли из храмов, женщины стали исполнять прежде чисто мужские послушания церковных чтецов[66] и даже алтарников.

Особняком стоит дата 1971 года. В этот год впервые в истории Церкви делегатами Поместного Собора стали женщины (даже на архидемократическом Соборе 1917—1918 годов женщин, в том числе и игумений, не было). Участвовали женщины и в работе Поместного Собора 1990 года, избравшего Патриарха Алексия II.

В 90—е годы пришла пора религиозной свободы – и отнюдь не всё вернулось "на круги своя". Женщины стали проповедовать: писать статьи и книги, издавать и редактировать богословские журналы, вести уроки Закона Божия в церковных и светских школах, богословия в светских университетах (в XIX веке законоучитель это только батюшка)[67]. В Тихоновском Богословском институте даже литургику – науку о богослужении – преподает женщина (М. С. Красовицкая)! И там же уже прошло несколько успешных защит богословских диссертаций женщинами.

В современной же культуре наконец—то зазвучали те голоса, которые принадлежали прежде "молчащему большинству". В Церкви зазвучал голос женщин. Православная женская богословская мысль рождается только на наших глазах.

И я рад, что именно монастырь, причем укорененный в древнейшей и славнейший обители Руси – московское подворье Троице—Сергиевой Лавры издает богословские труды женщин (Олеси Николаевой и Ирины Силуяновой).

Я рад этому парадоксу: именно монахи дают возможность зазвучать в Церкви голосу женщин.

Вспомним еще имена серьезнейшего московского философа Пиамы Гайденко и петербургской писательницы и философа Татьяны Горичевой – и станет ясно, что в России оказалось возможным появление женской православной мысли, не вырождающейся при этом в крикливый и натужно—диссидентский "феминизм".

Для меня это пример нормального церковного развития. Так меняется растущее дерево: без громких деклараций, без искусственного "перспективного планирования". Живое растет просто – "само собой".

Впрочем, одну перемену я считаю желательной в нашей церковной молитве. В женских монастырях в богослужебные тексты внесены понятные и естественные коррективы: моление возносится не "братьях святыя обители сея", а о "сестрах". Вот именно это последнее слово мне и хотелось бы почаще слышать в храме – не в качестве замены "братьев", а как дополнение. Скажем, в прошении – "Еще молимся о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих, и повсюду православных" добавление "и сестрах" было бы нелишним.

На третьем же аргументе, позволяющем полагать, что слова Апостола не относятся к проповедническим опытам современных женщин, стоит остановиться подробнее.

В этом месте своего послания апостол призывает коринфян не увлекаться мистическими экспериментами. С точки зрения апостола не следует поощрять в себе стремление к "глоссолалии", то есть говорению на "незнакомых языках". В общем – это текст, мягко, но ясно направленный против мистического экстремизма, подобного тому, что встречается у современных "пятидесятников" и "харизматов". "Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие: то не скажут ли вам, что вы беснуетесь?" (1 Кор. 14,23). Затем апостол советует не говорить в собрании нескольким людям одновременно – "потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира" (33). И затем – "жены ваши в церквах да молчат" (34). И вывод: "все должно быть благопристойно и чинно" (40).

Мы видим, что совет о молчании жен прозвучал в послании к общине, чьи собрания проходили довольно бурно. Эта община была легка на расколы, на внутренние распри. Не умела она еще и отличать подлинно христианского учения от подделок. Прикоснувшись к чему—то необычайному, она легко впадала в надменность и гордость. Поэтому апостол в посланиях к коринфянам напоминал им, что путь любви выше, чем путь гностического "знания", дар любви важнее дара "языков", жизнь в любовном единении важнее школьных споров по поводу того, чей учитель "выше".

Теперь представим себе, какой была роль новообращенных (а иных тогда просто не было) женщин в жизни такой общины. Эмоциональные, легковерные, они восторженно восприняли весть о том, что вера в Евангелие освобождает их от тягот иудейского закона. Недавно безмолвные – они стремились утвердиться в своем новом качестве, торопясь оповестить всех окружающих о своих духовных переживаниях.

Сегодня мы видим, что в тех сектах, что возвещают непосредственные и регулярные "контакты с Духом", ведущую роль играют именно женщины. Елена Блаватская, Елена Рерих, Алиса Бейли, Елена Писарева, Мария Дэви Христос из "Белого Братства", Ольга Асауляк, Людмила Шапошникова, Наталья Бондарчук… В тех оккультно—гностических кружках, которые стояли на границе церковного христианства и язычества, также возвещались идеи и духовные опыты, быстрее пленявшие именно женское сознание. В Коринфе, где христиане еще не научились отличать гностические подделки от апостольской веры, голос женщин, видевших себя в роли "пророчиц", был слишком громок.

Не входя в обсуждение доброкачественноcти каждого из "голосов" и "пророчеств", апостол Павел призывает сдерживать этот энтузиазм. Его голос – голос трезвого пастыря среди внезапно опьяневших. Никому не вынося строгого и жесткого приговора (чтобы не спровоцировать ответного бунта), он призывает не прикипать сердцем к этим экзотическим состояниям. В таком – кричащем, многоголосом, мистически впечатлительном собрании – жена да молчит. Хочет говорить? – Пусть она это делает в спокойной, трезвой обстановке у себя дома.

Не против женщин текст апостола Павла. И не в защиту полового сегрегационизма. Это просто текст в защиту трезвости и рассудительности. Разве не разум велит нам ставить любовь выше экзотических мистических дерзаний: "если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, а не имею любви: то я ничто" (1 Кор. 13,1—2)? "Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится" (8).

Так вот – если бы Олеся Николаева, Ирина Силуянова, Татьяна Горичева и Пиама Гайденко вскрикивали на "иных языках", если бы они цеплялись ко всем встречным с предложением немедленно выслушать переданное им прошлой ночью "откровение", если бы они считали себя наделенными некиим эзотерическим "знанием", если бы они ощущали себя проводницами некиих "пророчеств" – то к ним с самой жесткой интонацией надо было бы обратить слова Апостола: "Жена в церкви да молчит!".

Но ведь все они – философы. Все они пишут логично, строго, сдержанно, призывая контролировать движения сердец и эмоций доводами науки, логики, богословия. Если бы в том коринфском собрании посреди всеобщей опьяненности "иными языками" вдруг встала бы женщина и спокойно сказала: "Братья! не упивайтесь своими “вдохновениями”. Самый важный дар духа – это любовь. В сердце нетрезвое, в сердце, опьяненное своими “переживаниями”, этот дар не войдет. Поэтому давайте отложим нашу возбужденность и научимся бесстрастно—умной молитве…" – разве осудил бы ее апостол Павел за это выступление?

— Почему женщине нельзя быть священником?

– Давайте сразу уясним: я ведь тоже не священник. Так что мои ответы не стоит воспринимать как попытку человека, дорвавшегося до кусочка власти, не допустить кого—то другого до этого же кусочка. Я говорю о том, чего нет и у меня. Я сам отношусь к той части человечества, которая не совершает церковных таинств, то есть к той части, к которой принадлежат и все женщины.