Брусилов - Семанов Сергей Николаевич - Страница 22

Суворовское наследие поистине бессмертно, ибо его положения применимы к любому техническому уровню. Наступательный порыв, смелость, решительность, ставка на человеческую стойкость и отвагу, доверие к практическому опыту в противовес мертвой букве — вот главное в идеях великого полководца и военного мыслителя. Сама суть суворовского наследия не терпит педантичного доктринерства.

Примеры такого чрезмерно буквалистского отношения к Суворову во времена Брусилова тоже были не редкость. Известный русский военный теоретик Драгомиров, человек талантливый, но увлекавшийся и консервативный, считал, что суворовское лихое правило «Пуля — дура, штык — молодец» годно в незыблемом виде во времена пулеметов… И вплоть до русско-японской войны, да и позже, в войсках следовали указаниям: «стреляй редко, да метко», «береги пулю» и т. п. Черемисов ядовито замечал по этому поводу, что если беречь пули, то лучше вовсе не воевать, а сразу уступить противнику, победы все равно не будет… Нельзя понимать буквалистски этот суворовский завет, он означает иное: вперед! всегда вперед, в атаку, ближе к противнику, и горе ему!

Итак, Брусилову было на что опереться для воспитания у личного состава современных боевых понятий, и он начал действовать сразу. Прежде всего следовало должным образом наладить военно-научную подготовку офицерского состава. То было нелегкой задачей, ибо средний армейский офицер той поры необходимых навыков в этом деле не имел. Последовал приказ командира 14-го корпуса о тактических занятиях для офицерского состава во всех частях. Предусматривалось, что занятия эти должны вестись в зимнее время, когда войска стоят в казармах, а не в полевых лагерях. Брусилов требовал от командиров частей раз в месяц лично докладывать ему о ходе занятий. Так как теоретически образованных офицеров было в корпусе немного, на сборы приглашались офицеры из Генерального штаба.

В первую зиму занятия шли кое-как, а господа офицеры занимались не очень уж ревностно, но потом дело пошло лучше, у людей появился вкус к теоретической учебе. Летом же в обычную рутину лагерных сборов с непременной и излишней шагистикой да кое-как организованными стрельбами Брусилов добавил немало нового. Скажем, обучение ночному бою (в русско-японскую войну этот относительно новый для XIX века тактический прием получил успешное применение у обеих сторон).

Или, например, занятия с рядовым составом. Сейчас это показалось бы странным, но в тогдашней русской (и не только, впрочем, русской) армии от солдата требовалось только выполнять команды, и все. Брусилов попытался хоть как-то ввести обучение солдат основам тактики современного боя. Судя по тому, что известно, успехов больших он тут не достиг, но направление усилий заслуживает быть отмеченным. Во всяком случае, он стремился лично присутствовать не только на полковых учениях, что было уже редкостью для иных командиров корпусов, но появлялся порой даже на занятиях в ротах. Неудивительно, что не только он знал свои войска, но и в войсках его хорошо знали. И уважали.

И еще. Корпус располагался непосредственно у границы с Австро-Венгрией. Брусилов приложил много усилий к тому, чтобы наладить изучение этого «вероятного противника». Сделать это было не очень трудно, так как русская военная разведка, опираясь на помощь чешских, словацких и иных патриотов славянского происхождения, обладала прекрасными сведениями об армии венского монарха. Брусилов занимался этим делом, наверно, прилежнее всех своих подчиненных. Вскоре эти познания ему очень и очень пригодились.

Будучи по природе человеком крайне сдержанным и скромным, чуждый развлекательной суеты, Брусилов весь первый год своего пребывания в Люблине прожил довольно замкнуто. Одиночество тяготило его. Он был прирожденным семьянином, но вот оказался совершенным бобылем. Младший брат его Лев в 1909 году скончался — ему было всего лишь пятьдесят два года, скончался после тяжкой, неизлечимой болезни. То был очень способный человек, он стал организатором первого в истории России морского Генерального штаба и первым его начальником; ушел в отставку в чине вице-адмирала, но отдыхать ему пришлось недолго… Сын служил в Петербурге, средний брат проживал в Москве; виделись все они очень редко.

Как и многие профессиональные служаки, занятые серьезным, истинно мужским делом, не избалованные амурными похождениями, как все такие люди, Брусилов был несколько сентиментален и романтичен. Да, одиночество тяготило его. Да, он хотел иметь семью, домашний очаг, мечтал об этом. Суровый, закаленный воин, привыкший командовать множеством таких же закаленных и крепких мужчин, как и он сам, Брусилов был застенчив и даже робок с женщинами.

Вдовый генерал-лейтенант, подтянутый и моложавый, был, естественно, завидным женихом. В Люблине среди блестящего русско-польского дворянства, составлявшего местный свет, не имелось недостатка в привлекательных невестах, готовых составить счастье для бравого седоусого воина. Немедленно нашлись бы и достойные свахи и шаферы, позаботились бы о приличном приданом, о знатном родстве, но… Брусилов был и в самом деле романтик. Его вторая любовь могла быть только сентиментальна, а брак романтичен. Так и произошло.

«Я жил в Люблине, — рассказывал позже наш герой, — возился со своей службой, объезжал весь корпус, который был размещен по разным городам и местечкам Царства Польского. Довольно часто бывал в Варшаве и, несмотря на любимое дело и милое общество, томился своим одиночеством. У меня была прекрасная квартира в девять или десять комнат, балкон выходил в великолепный городской сад, и вообще все было ладно, кроме одного — отсутствовала хозяйка».

Это была, так сказать, увертюра к действию, выдержанная, естественно, в духе сентиментально-романтическом. А вот и завязка действия (в том же самом духе, как увидим). Брусилов, как всякий образованный и любознательный военный, пристально следил за литературой на военные темы. С 1907 года в Москве начал издаваться ежемесячник «Братская помощь» («Военно-общественный иллюстрированный журнал», как он официально именовался). И вот в первом же номере журнала, оказавшемся в руках Алексея Алексеевича, он с изумлением и неожиданным волнением обнаружил статьи Надежды Владимировны Желиховской — той самой Наденьки Желиховской, за которой, тогда еще пятнадцатилетней девочкой, невинно ухаживал в Тифлисе молодой штабс-капитан Алексей Брусилов. Было это четверть века назад, но не зря, видимо, говорят, что старая любовь не ржавеет. Юная живая девушка, почти девочка, стройная и изящная, она вдруг вновь всколыхнула чувства пожилого генерала. Как это порой случается, он вновь влюбился в эту незнакомую ему писательницу — Надежду Владимировну Желиховскую, как бы перенеся на нее свои чувства к юной Наденьке.

Далее Брусилов стал внимательно следить за журналом, а за статьями Желиховской особенно. Нет нужды сомневаться, что статьи эти ему очень понравились, и даже позже, много лет спустя, он твердо говорил о серьезности и значительности их содержания. Тут следует пояснить: да, статьи Н. Желиховской действительно очень живы по исполнению, посвящены преимущественно медицинскому делу в армии; глубины в них немного, никаких серьезных мыслей не имеется, зато довольно всякой сентиментальности и даже сладости. Но романтически настроенному генералу это и должно было понравиться — особенно в его тогдашнем состоянии, а позже он лишь повторил то, что крепко осталось в его сердце. Трогало его, профессионального военного, и увлечение далекой романтической возлюбленной делами армейскими.

Летом 1910 года Брусилов по обыкновению поехал путешествовать (против обыкновения — в одиночестве). Из Италии возвращался морем через Одессу. И, как нарочно, он узнал, что Желиховские поселились здесь. О его душевном состоянии в ту пору превосходно рассказал он сам (добавим от себя лишь несколько замечавши в скобках):

«Я помнил, что там живут сестры Желиховские (то есть старшие — мать и тетка Надежды), но решил проехать мимо, не заезжая к ним, тем более что я запоздал в своем отпуске. (Цельная натура, ничего не скажешь: чувства чувствами, но служба прежде всего! Даже когда влюблен.) Странная борьба происходила в это время в моей душе. Мысль моя постоянно возвращалась к Надежде Владимировне… С другой стороны, я себя сдерживал и сам себя убеждал, что я с ней не виделся около двадцати лет и не знаю, что с ней, как она жила все эти годы, захочет ли выйти за меня замуж. Эти переживания были очень тяжелые. С одной стороны, я считал, что моя жизнь кончена, что я должен жить только для сына, и полагал, что если мне нужна женщина, то я мог бы ее найти и без женитьбы; с другой стороны, неотступно стояла мысль, что я непременно должен жениться на Надежде Владимировне».