Брусилов - Семанов Сергей Николаевич - Страница 15

Да, счастлив, ибо юная, хрупкая, болезненная и не очень внешне красивая жена его горячо и преданно любила своего мужа, жила его жизнью, его интересами, страстно желала детей, была скромна, благонравна и заботлива. И он отвечал ей совершенно тем же. Воспитанная в семье прибалтийских немцев, Анна Николаевна была лютеранкой, но ради мужа перешла в православие, причем вопреки настроениям семьи, что для кроткой и послушной дочери означало шаг серьезный и существенный. Жили молодые супруги дружно, но… Хрупкая и болезненная жена Брусилова вскоре родила мертвого ребенка. Затем второго. Наконец, в 1887 году у них благополучно родился сын, названный по отцу Алексеем.

Брусилов начал службу в школе в уже знакомой ему должности адъютанта. В тех условиях это было, говоря современными понятиями, нечто вроде заведования учебной частью — заботы весьма обременительные, как нынче, так и тогда. Тем более что школа, по существу, только складывалась, много предстояло усовершенствовать и расширить. Он принялся за дело основательно, вдумчиво и настойчиво. Деловитость Брусилова была именно такой. Ведь деловитость тоже бывает разной. У одних она взрывная, бурная, как водопад. А есть спокойная, неброская внешне, но чрезвычайно направленная и поэтому очень результативная. Не сразу, не рывком, но неуклонно и постепенно адъютант школы навел четкий порядок в порученной его надзору организации учебных занятий.

В школе перед Брусиловым возникли совершенно новые, неведомые ему ранее, служебные и человеческие сложности. Одно дело — командовать подразделением в воинской части. Там все просто: вот солдаты, вот офицеры — старшие или младшие. Иное дело здесь, в Офицерской (офицерской!) школе. «Учащиеся» тут тоже офицеры, причем уже не мальчики, а тридцати- или сорокалетние люди, опытные и бывалые служаки, к тому же по чинам и званиям нередко не уступавшие Брусилову, а кое-кто был и повыше. Руководить таким составом сложно, поэтому нередко между иными преподавателями и учащимися возникали ссоры на почве взаимно уязвленных самолюбий.

И тут проявилась (а позже укрепилась) очень важная черта личности Брусилова, черта, без которой ему впоследствии было бы трудно, прямо-таки невозможно руководить большими массами людей: это необычайная человеческая осторожность и деликатность в отношения с подчиненными. Подобное никак не есть умаление требовательности и даже строгости, как размашисто полагают иные строевики-горлодеры. Напротив, строгий приказ, отданный с уважением к характеру и настроению исполнителя, оказывается подчас наиболее полезным для дела. И в Офицерской школе, и позже, и до конца своей долгой-долгой военной службы — никогда Брусилов не раздражался, не капризничал, не обижал людей «просто так», под настроение, под горячую, несдержанную руку.

Немаловажная это черта для всякого руководителя, а для военного, да еще в условиях боевых действий — в особенности: ведь люди вокруг тоже раздражены, распалены, нервны. Пример спокойно-сдержанного, но твердого руководства тут особенно впечатляет. Если говорить о позднейших наших военачальниках, то Брусилова уместно сравнить с маршалом Рокоссовским (речь идет лишь о личном характере, действовали-то они в совершенно разных условиях). Маршал тоже всегда был сдержан, хладнокровен и тактичен. Но требователен. И не повышал голоса даже в ноябре сорок первого года, прижатый немцами к Москве, казалось, в безнадежном положении…

Солдаты и офицеры очень любят таких командующих.

Брусилов был прежде всего прирожденным кавалеристом и страстным наездником. Древнее искусство верховой езды он любил с юности и к тридцати годам овладел им недурно. Но здесь, в школе, он продолжал это совершенствование, тем паче все условия тому благоприятствовали. Уже сразу по поступлении на службу в школу он приглашен был давать уроки верховой езды воспитанникам его родного Пажеского корпуса. Занятия проходили в манеже, Брусилов и его юные ученики отрабатывали технику выездки. Он оказался хорошим воспитателем и тренером, сразу полюбил эту работу. Занятия доставляли ему больше удовольствия, чем исполнение адъютантской должности, да и пользы он приносил здесь поболее. И вскоре Брусилов назначается старшим учителем верховой езды и выездки лошадей Офицерской кавалерийской школы.

То оказалась, несомненно, его стихия! Он должен был превратить своих учеников (опытных уже кавалеристов) в совершенных наездников и одновременно, в свою очередь, подготовить из них воспитателей конного мастерства в войсках. Сам Брусилов вел как лекционные занятия по теории езды и выездки лошадей, так и практические. Последнее состояло из упражнений в манеже, скачек по гладкой местности и с препятствиями, разного рода скаковых конкурсов. Такого рода состязания нередко проводились в ту пору публично, вызывая огромный интерес, и не только у военных. Вспомним, например, знаменитую сцену из «Анны Карениной», участие в скачках офицера-кавалериста Вронского (действие происходит в Петербурге в семидесятых годах прошлого века).

Брусилов полагал (и неуклонно проводил свои убеждения в жизнь, начиная с себя самого), что кавалерийский начальник должен быть не только опытным и образованным офицером, подготовленным теоретически, но и умелым полевым ездоком, способным лично повести за собой войска. Такова уж стихия кавалерийской войны. Кавалерия создана прежде всего для атаки, а в атаке командир нередко должен быть впереди войск. Как же он может это сделать, если сам слабо держится в седле?

Так Брусилов начал внедрять в школе (а потом и в войсках) практику кавалерийского упражнения, известного под названием парфорсная охота. Когда-то охота эта была самой что ни есть настоящей: группа всадников (с собаками или без них) преследовала какого-нибудь крупного зверя — оленя, волка и пр. Естественно, что преследуемое животное меняло направление бегства, стремилось скрыться в пересеченной местности и т. п. Вот почему к такой охоте способны были только очень опытные и выносливые наездники. В дальнейшем парфорсные охоты утратили свой первоначальный смысл, сделавшись лишь кавалерийским упражнением.

Упражнение было отменное! Брусилов страстно любил такие охоты и тщательно разработал предписание по ним. Были они двух видов. На местности — как правило, пересеченной — наносился след пахучей жидкостью, подобной запаху какого-либо зверя. По этому якобы следу выпускалась небольшая свора собак, очень выносливых и резвых. Собаки с громким лаем уносились «по следу», а за ними должны были следовать кавалеристы, причем не кое-как, а в строго определенном порядке. Ясно, что от участников такого рода гонки требовалось недюжинное умение владеть лошадью.

Второй вид охоты был куда как сложнее. В особых питомниках выращивались дикие олени, их отлавливали и привозили на местность, определенную загодя. Затем выпускалась свора собак, за нею всадники. Собаки брали след, теперь уже настоящий, и гонка начиналась. Ясно, что в первом случае предполагаемый для всадников путь как-то выбирался, можно было, скажем, исключить особо сложные или опасные участки. Иное дело — гонка за оленем, он-то ведь неизвестно куда побежит! И вот отряд отборных наездников, соблюдая строй, несется, преодолевая кручи и спуски, овраги и ручьи, перелески и кустарники, перескакивая через завалы и ямы. Молодецкое это упражнение было доступно лишь искусным наездникам. Зато кавалерист, прошедший такую школу, уже не сробеет в самой сложной боевой обстановке, покажет пример в атаке.

Брусилов обожал парфорсные охоты и добился повсеместного введения их в русской кавалерии. Его же воспитанники в полках и руководили этим делом. И он позже имел полное право с удовлетворением подвести итог: «Считаю, что это дело было поставлено мною хорошо, на широкую ногу и принесло значительную пользу русской кавалерии». И это правильно.

В школе Брусилов пользовался общим уважением как педагог и отменный кавалерист. Служба его шла хорошо. В 1890 году он производится в подполковники, а в 1891-м повышается в должности, сделавшись начальником отдела эскадронных и сотенных командиров, то есть основного отдела (факультета) Офицерской кавалерийской школы.