От убийства до убийства - Адига Аравинд - Страница 39

Жирная проститутка сидела на своем крыльце.

— Дала бы ты мне, что ли, — сказал Ченнайя.

Она, даже не посмотрев на него, покачала головой.

— Всего разок. Я тебе потом заплачу.

— Отвали, не то Брата позову, — сказала она, подразумевая бандита, который владел здесь борделем и каждый вечер отбирал у женщин часть заработанных ими денег.

Ченнайя сдался; купил маленькую бутылку вина и стал его пить.

«Почему я так много думаю? Мысли — как занозы в моей голове, мне хочется выдернуть их. Но даже когда я выпью, они никуда не уходят. Я просыпаюсь ночью от жажды, а мысли тут как тут, в голове».

Он лежал в своей тележке, проснувшись. И был уверен, что и во сне к нему прицепился какой-то богач, потому что проснулся он разъяренным и потным. А потом услышал шум, издававшийся людьми, которые совокуплялись где-то неподалеку. Оглядевшись по сторонам, Ченнайя увидел, что один из возчиков отжаривает проститутку. Совсем рядом с ним. И подумал: а почему не я? Почему не я? Он же знал, что у этого малого денег не было, значит, она дала просто так, из снисхождения. А почему ему, Ченнайе, не дала?

Каждый вздох, каждый стон этой парочки был для него как удар палкой, и в конце концов Ченнайя не выдержал.

Он выбрался из тележки, прошелся по проулку, отыскал на земле кучу коровьего навоза, набрал его в горсть. И запустил им в любовников. Они закричали, а Ченнайя подскочил к ним и налепил дерьмо на физиономию женщины. А после всунул липкие от навоза пальцы ей в рот и держал их там, хоть она и кусалась; и чем крепче она кусалась, тем большее наслаждение он испытывал, пальцы Ченнайи оставались у нее во рту, пока не сбежались другие возчики и не оттащили его.

Однажды ему пришлось выехать за пределы города — в Баджпи, на стройку, он должен был доставить туда дверную раму.

— Раньше здесь стоял большой лес, — сказал ему один из рабочих-строителей. — Вон там, видишь, все, что от него осталось.

Он указал на далекую горстку деревьев.

И Ченнайя спросил у него:

— А для меня здесь работы не найдется?

На обратном пути он свернул с дороги и поехал к деревьям, на которые показывал строитель. Приблизившись к ним, слез с велосипеда и, обойдя их кругом, увидел среди деревьев высокую скалу, забрался на нее и окинул взглядом окрестности. Он был голоден, потому что ничего в этот день не ел, однако чувствовал себя хорошо. Да, он мог бы жить здесь. Было бы только немного еды, что еще ему нужно? И ноющие мышцы его отдохнули бы. Он прилег, опустил голову на камень, взглянул в небо.

И внезапно вспомнил о своей матери. А следом — о волнении, которое испытал, когда в семнадцать лет приехал из деревни в Киттур. В тот первый день двоюродная сестра провела его по городу, показала достопримечательности. Кожа у нее была белая, и это увеличивало очарование города. Больше он ее ни разу не видел. Вспомнил Ченнайя и о том, что за этим последовало, — о страшном сужении жизни, которая с каждым проведенным им в городе днем становилась все скуднее и мельче. И сейчас он понял: первый день в городе обречен на то, чтобы остаться самым лучшим, — вступая в город, человек в тот же миг обращается в изгнанника из рая.

«Я мог бы стать санньясином[13], — подумал он. — Питаться листьями и травами, жить восходами и закатами». Поднялся ветерок, деревья зашелестели, как будто посмеиваясь над ним.

В город он въехал уже затемно и, чтобы побыстрее добраться до магазина, избрал кратчайший путь — через Маячную гору.

Спускаясь с нее, он увидел впереди два фонарика, красный и зеленый, прикрепленные к чему-то большому, также спускавшемуся, а через секунду понял, что это слон.

Тот самый слон, которого он видел раньше, только теперь с крупа его свисали на проводе габаритные огни.

— Что это значит? — крикнул Ченнайя погонщику.

И погонщик прокричал в ответ:

— Не хочется, чтобы кто-нибудь врезался в нас по темному времени, — тут же ни одного фонаря нет!

Ченнайя откинул голову и захохотал; ничего смешнее он в жизни не видел — слон с габаритными огнями.

— Не заплатили они мне, — пожаловался погонщик.

Он уже привязал слона к торчавшему на обочине дороги столбу и теперь разговаривал с Ченнайей. У погонщика было немного арахиса, однако есть в одиночку ему не хотелось, вот он и рад был поделиться орехами с Ченнайей.

— Наняли, чтобы я покатал их малыша, и не заплатили. Видел бы ты их — пьянствуют с утра до вечера. А мне даже пятидесяти рупий, я больше-то и не просил, не дали.

Он похлопал слона по боку:

— И это после всего, что сделал для них Рани…

— Так устроен мир, — сказал Ченнайя.

— Поганый, выходит, мир, — отозвался, жуя орехи, погонщик. — Совсем поганый. — И он снова прихлопнул слона по боку.

Ченнайя поднял взгляд вверх. Слон косился на него темновато поблескивавшими глазами, точно на них выступили слезы. Он словно хотел сказать, вторя погонщику: «Неправильно тут все устроено».

Погонщик мочился на стену, глядя в небо, изогнув дугой спину и вздыхая с таким облегчением, словно большего счастья он за весь этот день не испытал.

А Ченнайя все вглядывался в грустные, влажные глаза слона. И думал: «Прости, что я обругал твоего брата, когда он потерся хоботом о мою тележку».

Погонщик стоял у стены, глядя, как Ченнайя разговаривает со слоном, и в нем разрастались опасливые предчувствия.

На другой стороне улицы, у торговавшей мороженым лавки, двое мальчишек облизывали эскимо, глазея на Ченнайю. Он лежал в своей тележке — на спине, смертельно уставший после целого дня работы.

«Не видели меня никогда, что ли?» — хотелось ему крикнуть, покрыв голосом шум движения. В животе у него урчало, он устал, проголодался, а обеда, который юноша-тамил вынесет возчикам из магазина мистера Ганеша Паи, оставалось ждать еще целый час.

Один из мальчишек отвернулся — точно гнев, горевший в глазах возчика, стал для него осязаемым; но другой, толстый, светлокожий, продолжал безразлично пялиться на Ченнайю, водя языком вверх и вниз по мороженому.

«Неужели у тебя нет никакого стыда, никакого понятия о достоинстве, а, жирный мудак?»

Ченнайя отвернулся от мальчишек и, чтобы успокоить нервы, заговорил вслух. На глаза ему попалась лежавшая в тележке ржавая пила. Что мешает мне, громко спросил он, перейти через улицу и искромсать мальчишку в лоскуты?

И от одной этой мысли Ченнайя почувствовал себя могучим человеком.

Чей-то палец постучал его по плечу. Если это жирный долбоеб, я его пополам распилю, клянусь Богом.

Но, обернувшись, он увидел юношу-тамила.

— Твой черед, Ченнайя.

Он подъехал к входу в магазин, и юноша вручил ему небольшой сверток из газетной бумаги, обвязанный белой веревочкой.

— Поедешь туда же, куда отвозил столик розового дерева. В дом миссис Инженер. Мы забыли послать ей подарок, и теперь она жалуется.

— О нет, — застонал Ченнайя. — Она же совсем чаевых не дает. Манда каких мало.

— Надо ехать, Ченнайя. Твой черед.

Ехал он без всякой спешки. И, останавливаясь на перекрестках, все оглядывался на валявшуюся в тележке пилу.

Миссис Инженер сама открыла ему дверь и велела подождать снаружи, сказав, что разговаривает по телефону.

— Еда, которую подают в «Львином клубе», так полнит, — услышал он сквозь дверь. — Я за последний год десять кило прибавила.

Ченнайя быстро огляделся вокруг. Ни одного огонька по соседству видно не было. За домом торчала какая-то хибарка, ночного сторожа, наверное, но и в ней свет не горел.

Он схватил пилу, вошел в дом. Хозяйка стояла спиной к нему, между ее блузкой и юбкой виднелась полоска белого тела. Ченнайя почувствовал запах ее духов. И подошел поближе.

Она обернулась, прикрыла трубку ладонью:

— Не сюда, идиот! Положи подарок на пол и убирайся!

Ченнайя в замешательстве замер.

— На пол! — взвизгнула она. — И вон отсюда!