Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

»Небесный огонь» и другие рассказы - Николаева Олеся - Страница 44


44
Изменить размер шрифта:

И мой муж с облегчением указал ему путь.

…Недавно, убирая у него в кабинете и складывая в коробку визитные карточки, я прочитала на одной из них жирным шрифтом: «Бог Саваоф. Под именем курсивом значилось: Творец. И в левом нижнем углу — адрес. Коротко и понятно: Иерусалим, гора Сион».

Каллопись

Все эти истории, если бы не были мне рассказаны из первых уст, казались бы мне неправдоподобными. Но если оглядеться и присмотреться, то сам этот гротеск сделался уже обыденностью и претендует на статус нормы.

Водитель, который в отместку за то, что его оштрафовал сотрудник автоинспекции, откусил ему большой палец. Откусил и выплюнул. Или людоед, который пригласил по Интернету к себе всех желающих быть съеденными им. Тот, кто откликнулся, посетил людоеда и был действительно съеден — зажарен, сварен и превращен в холодец. «Людоеда людоед приглашает на обед». Или внучка, родившая двух детей от собственного деда… Эти поистине картины ада стали частью повседневности. Так, немного экзотики.

Мой духовник, который занимался проблемой зла, объяснял мне, зачем лукавому понадобился человек — настолько, что он никогда — до самой смерти — не оставляет его в покое.

— Человек, — говорил он, — изначально обладает тем, чего у отца лжи нет: сущностью и даром творчества. И поэтому человек нужен супостату для того, чтобы паразитировать на его сущности и использовать его творческий дар для создания все новых и новых форм зла.

Когда он говорил мне это, я вспомнила моего приятеля юности Ленечку, который придумал новое направление в живописи и даже поехал с этим своим открытием в Париж. Называлось оно «каллопись» — вроде бы аналог живописи, или «каллография» — нечто вроде «каллиграфии». То есть — прекраснописание, вот как! Ведь «каллос» значит по — гречески прекрасно, красиво, изящно, честно, благородно, славно, доблестно, с честью, благоприятно, успешно, счастливо, справедливо, совершенно, хорошо, отлично, превосходно. Но так — по — гречески.

А у Ленечки это было по — русски, от слова «кал».

Он писал коричневой краской всех оттенков на туалетной бумаге, которую потом комкал и то расклеивал на панно, то делал инсталляции, небрежно кидая ее в корзины. А выставлялось все это в тускло освещенном зале, стены которого тоже носили на себе отпечатки пальцев, измазанных в коричневато — бурой жиже…

Говорят, выставка имела успех, хорошую прессу, поклонников и последователей — учеников. И если бы не запутанные семейные обстоятельства, которые сорвали тогда Ленечку с места и закрутили волчком, — кто знает, может быть, он прославился бы уже на весь мир. Но зато появился писатель, который с удовольствием рекламировал по телевизору продукты жизнедеятельности в качестве полезного продукта питания…

Неужели лукавый даже это не мог придумать самостоятельно, без помощи человека?

Сюжет для сериала

Прихожанка моего мужа как?то раз услышала в храме такой разговор. Говорили женщины, зашедшие сюда помолиться:

— Отец Владимир — это какой?

— Это вон тот высокий монах, у которого жена — поэтесса.

— Что — пишет?

— Пишет, пишет.

И она же — эта прихожанка — недавно резонно заметила мне:

— Что это вы, когда пишете об отце Владимире, всегда называете его в тексте «мой муж, мой муж». Это как?то смутительно и… нескромно.

Я с ней согласилась. И теперь буду называть его, как и положено, «отцом Владимиром».

Когда он начинал служить в храме в середине девяностых, появилось огромное количество мошенников, которые стилизовались под православных людей, попавших в беду и нуждающихся в помощи священника. Но были и такие, которые «косили» под монахов и ходили по улицам с церковными кружками, собирая деньги якобы на строительство храма. Но их быстро раскусили. И прежде чем опустить им в кружку свою лепту, стали просить их прочитать хотя бы «Отче наш».

Так ко мне подошел один такой расхристанный и красномордый, пахнущий перегаром, зато одетый в подрясник. Я стояла в пробке на Цветном бульваре, а он расхаживал между машинами.

Увидев у меня висящие на зеркале четки и иконку Николая Угодника на передней панели, он закатил глаза:

— Подайте на восстановление храма!

— А «Отче наш» знаешь? А ну прочитай!

Он вытянулся, как школьник, которого вызвала к доске училка, старательно закатил глаза и произнес:

— Отче наш, иже еси неси беси…

И запнулся.

— Ну, — подбодрила я его, — ничего, давайте снова.

— Отче наш, — произнес он вполне внятно.

Я кивнула.

— Биси, ниси, иси, — залепетал он. И кинулся бежать прочь.

…К отцу Владимиру эти мошенники просто повадились. Они приходили в часы его священнических дежурств и рассказывали такие истории, после которых просто невозможно было не дать им денег. При этом он, кажется, испытывал смущение, что давал маловато — не все: кое?что он все?таки оставлял на семью. Ну а как — они приходят, жалкие, замерзшие: «же не манж па сис жур».

Какой?то несчастный иногородний, который назвался настройщиком:

— Вам не надо пианино настроить? Не ел ничего три дня. Уехать в родной город — не на что.

А у нас как раз пианино было в ужасном состоянии после потопа.

Отец Владимир его и привел к нам:

— Вот, работайте.

Но оказалось, что он не один, а с шестилетним сынишкой. Оба голодные. Провели в доме весь день, покушали, а ночевать им негде. У нас и заночевали.

Потом оказалось, что сынишка у него — не единственный. Есть и еще один, меньшой. Папка работает, а сынки — двое — тут под рукой крутятся, играются. Покушать им надо? А малого на ночь и к шестилетнему можно уложить.

Выяснилось, что и жена, мать детишек, тут как тут — в комнате матери и ребенка на вокзале. Та — с грудным младенцем. Ну и их до кучи. Папка работает, молоточки пианинные фетром обтягивает, мать с младенцем гулькает, а сынки в войнушку играют. Голодные?то голодные, а питаться они привыкли, между прочим, как все нормальные люди, — трехразово: завтрак, обед и ужин. А у нас дома не так. У нас на завтрак — кофе, на обед — бутерброд, а пища — только на ужин.

Ну и кормящая мать замечание сделала:

— Питание у вас что?то неважное… Некалорийное совсем. Покушаешь и опять хочется.

Ладно. Пожили они так несколько дней. Молоточки по всему дому лежат, а пианино разобранное выглядит так, что в сердце подозрение закрадывается: а не решил ли этот чудесный мастер переделать его в арфу — сюрпризом? Я и говорю:

— А скоро вы закончите?

А он мне:

— Если по — хорошему, тут на полгода работы, но я за пару месяцев управлюсь.

А младенец — криком кричит, а мальчишки салки затеяли, а у молодой матери — стирка, и вообще мы все здесь со своими чадами и домочадцами — лишние. Мешаем им.

В общем, я и говорю настройщику:

— Спасибо большое.

Давайте я с вами расплачусь за всю работу, и мы простимся. А то, что вы не доделали, — ничего. У нас все равно сейчас никто на пианино играть не будет.

А он мне:

— Э, нет. Пока я работу не доделаю, не уйду! Совесть мастера не позволяет.

Дело это кончилось надрывом. Заплатили мы деньги, перевезли семью в храм, где их согласились пустить переночевать в церковный дом. А наутро ничто им теперь не мешало купить билеты в свой родной город и уехать к себе домой. Но все равно получилось, будто бы я во всем и перед всеми виновата: выставила людей с детьми! Там младенец был! Грудной! Питание у меня было для них не качественное! И спать им, между прочим, было тесно. Так что ничего хорошего они от нас не увидели.

Да они никуда тогда и не уехали. Таким же макаром внедрились в другую семью, разобрали там пианино на струны, разбили шатры… Потом след их потерялся.