»Небесный огонь» и другие рассказы - Николаева Олеся - Страница 36

Старец вскоре мирно почил в Бозе, и они остались одни — одинешеньки, но продолжали жить, как и при старце, — молитва, посты, труды.

Но дело в том, что какими бы крутыми ни были тропы, ведущие в их смиренную келью, а все же кое-какие бродячие монахи, паломники, охотники, бродяги и разбойники там встречались. Повадились к ним такие головорезы, омусульманившиеся греки, — и то козу утащат, то бочонок меда, то картошку всю унесут.

И вдруг произошла какая?то темная история: одного из этих греков подстрелили, и они заподозрили, что убийцей был охотник, который заходил в хижину Августина и его матери. Туда они и нагрянули, чтоб его схватить и убить. Однако он уже ушел куда?то по своим тропам, Августин чинил мост через пропасть, а мать была одна. Они стали ее пытать, куда ушел и когда вернется охотник, и даже пригрозили изнасиловать, если она не скажет. Старая монахиня так была потрясена их угрозами, что воскликнула:

— Лучше меня сожгите живьем, чем такое!

И тогда один из них, видимо для острастки, ткнул в нее горящий факел. Потому что когда она вдруг вспыхнула, они испугались и принялись ее тушить. Но на ней было много чего накручено и наверчено — подрясник, ряса, огонь полыхал вовсю, воды поблизости не было, и они в ужасе бежали.

Августин как будто что?то почуял — настойчивый и внятный помысел заставил его бросить неоконченную работу и возвращаться домой. Издали он увидел этих четверых, которые торопливо спускались по тропинке, ведущей от хижины, и узнал своих мздоимцев. Но и они заметили его. Мать он застал еще живой: умирая, она корчилась на земляном полу, но успела его благословить и велела бежать из этих мест.

История эта подлинная, о ней я не только слышала от Августина на своей кухне, но и читала впоследствии в книге «На горах Кавказа».

Итак, он похоронил мать, спустился с гор, направился в Сухуми, прямо в храм, где трудились знакомые монашки. Прожил у них несколько дней, а они ему и говорят:

— Небезопасно тебе здесь оставаться. Ищут тебя. В храм уже приходили серьезные люди — все тебя высматривали, выспрашивали о тебе. Вот тебе денег, и отправляйся?ка ты в Троице — Сергиеву лавру. Там и по сей день старцы духовные есть.

Он так и сделал. Приехал в лавру, пошел к старцу Кириллу, к старцу Науму, а те ему говорят:

— Вряд ли тебя здесь примут в монастырь без паспорта. Очень уж за нами власти надзирают. Поезжай?ка ты в Псково — Печерский монастырь — там у них повольготнее. Может, возьмут тебя.

Он так и сделал. Побывал у одного из печорских старцев, у моего духовника, познакомился и с другими монахами. Старец попробовал было о нем с наместником поговорить — так, мол, и так, добрый инок, а паспорта нет. Но наместник — тогда был архимандрит Гавриил — отказал наотрез. Что делать? Мой духовник сжалился над ним и послал его в Москву — к нам: а вдруг мы тут у себя в столице что-нибудь придумаем?

Итак, как только Августин поселился у нас дома, сразу же на него, как на подвижника с Кавказских гор, слетелось множество благочестивого народа. Тут были и лаврские монахи, и московские священники, и просто ревностные миряне, чающие жития ангельского.

Будущий наместник московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон, а тогда Гоша Шевкунов, тоже был среди них. Всем хотелось послушать отшельнических историй, приобщиться святости жизни, вдохнуть благодати.

А смиренный чернец все рассказывал, рассказывал, поднимая на благоговейных и благодарных слушателей чистые голубиные глаза.

Однако пора было и что?то делать для него. Самый простой путь был просто пойти в милицию и рассказать: так, мол, и так. Жил монахом в высокогорной пустыне, где паспортов не выдают, поэтому просрочил с получением, так давайте же исправим положение. Если нужно заплатить штраф, заплатим штраф.

Но этот вариант пришлось тут же и отмести. Потому что времена были еще советские и власти охотились за монахами, которые проживали без паспортов в недоступных и непроходимых Кавказских горах. Надо было знать тропы, чтобы туда взобраться, а в это милицию никто не желал посвящать. И если бы даже Августин пошел и сдался, его бы заставили выдать эти потайные тропы и указать, где именно живут старцы.

А кроме того — ему было уже 20 лет, и ему грозили уголовные статьи за нарушение паспортного режима и уклонение от воинской повинности, а затем, быть может, и армия. Но как монах он никак не мог выполнять свой воинский долг с оружием в руках. Значит, поход в милицию отпадал. По крайней мере просто так, с улицы. Но можно было попробовать зайти с другой стороны. То есть — по блату.

Единственным знакомым человеком, который имел хоть какие?то связи с Министерством внутренних дел, был знаменитый писатель — детективист Аркадий Вайнер — он до своего писательства работал в МУРе. Он жил со мной по соседству, через подъезд, дружил с моими родителями и любил мои стихи. Я и отправилась к нему. Он слушал меня с нескрываемым интересом — видимо, ему не приходилось сталкиваться до этого дня с сюжетами подобного рода — отшельники, подвижники, охотники, омусульманившиеся греки. Экзотика! Но в конце концов он решительно сказал:

— Нет, сдаваться ему никак нельзя. За него возьмутся не только милиционеры, но и комитетчики. Будут прокручивать по каждому нераскрытому уголовному делу на всем Кавказе — там знаешь сколько «висяков», ну и найдут, что на него списать. А попробуйте?ка пойти по пути психиатрии: потерял память, мать погибла — что, как, где — ничего не может вспомнить. Подержат его, подержат, а там и выпустят, выправив паспортину. Хорошо бы, конечно, знакомого найти психиатра, чтобы все это происходило под его присмотром, а то заколят его, заширяют — в самом деле утратит и память, и всякое соображение.

Был у меня такой психиатр, светило психиатрической науки, написавший диссертацию о психологической реабилитации космонавтов. Вел он себя, впрочем и выглядел, как персонаж известного анекдота, — все время почесывался, поплевывал,

похрюкивал, посвистывал, похрапывал, заикался да еще и время от времени косил к носу глаза. Выслушав историю Августина и предложение прославленного детективиста о потере памяти, он тут же все забраковал.

— Да там теперь такие тесты, что он и не захочет, а всю информацию выдаст. И что? Вцепятся в него, как в лакомый кусок, станут на части рвать. Ведь это какой случай: человек, выросший в природных асоциальных условиях, ни советской власти не нюхал, ни советской школы. Маугли, можно сказать. Будут его мои коллеги изучать, писать на нем диссертации, совсем замордуют, еще и религиозный бред припишут. Нет, к психиатрам ни в коем случае ему нельзя.

Хорошо. Тогда, быть может, нас выручит какой-нибудь высокопоставленный или знаменитый человек, имеющий выход в верхи. Напишет какое?нибудь ходатайство: прошу в виде исключения… учитывая мои заслуги перед Отечеством… Кто это может быть из тех, до которых я лично могла бы добраться? Алла Пугачева? Булат Окуджава? Космонавт Севастьянов? Спортивный комментатор Николай Озеров, живший аккурат под нашей квартирой? Герой Советского Союза Генрих Гофман? Муслим Магомаев? Короче — Евтушенко. Он — заступник, всегда подписывал письма в защиту, какие я ему приносила. Пусть и на этот раз защитит бедного монаха.

Я и позвонила Евгению Александровичу, чудом застав его в Москве — он откуда?то только — только вернулся и должен был вот — вот куда?то уезжать, а в этот — единственный — вечер у него была назначена встреча с английским классиком Грэмом Грином в банкетном зале ЦДЛ. Вот я туда и пришла.

Села между ними и повела непринужденный разговор. Между прочим, Грэма Грина я читала в оригинале еще в школе и потому чувствовала себя как бы в своем праве вот так запросто и без приглашения восседать рядом с английским классиком: я же читатель как-никак!