Начало жизни - Серебровская Елена Павловна - Страница 83

83

— Не помню, кажется. Да, с цветами, синенькими такими. А почему это тебя интересует?

— Так просто.

Отец рассмеялся:

— Как там у Шекспира: «ревность это чудовище с зелеными глазами»? В самом деле, эта особа премилая. Ну и отхватил себе Авдей жену! И ученое звание, и умница, и собой хороша.

— Она… жена Авдея?

Дальше слов не было слышно, а только какие-то неясные звуки, вздохи, не поймешь. Наверно, отец целовал маму, а она старалась не расплакаться от радости, что всё в порядке, что муж честен перед ней, а тетя Поля — глупая сплетница.

Поправляя растрепанную прическу, мама вышла в столовую, чтобы узнать, что там за шум. К своему удивлению она увидела свою взрослую донку

круж

ащейся на месте, вокруг собственной оси… Маша, увидя мать, остановилась, покачиваясь от приятного головокружения, кинулась к матери и стала обнимать и целовать ее.

— Что ты, Машенька, что с тобой? — спросила мама, радостно улыбаясь.

— Так просто… Настроение хорошее!

И она, припрыгивая, побежала убирать комнату.

Почтальон принес почту. Маша с жадностью набросилась на «Ленинские искры» и прочла все четыре полосы. Из газеты она узнала нечто такое, что заставило ее бегом ринуться к телефону. Делегаты пионерского слета, происходившего в Берлине, приехали в Ленинград! На вокзале их встречали пионеры и комсомольцы города с цветами…

— Редакция? Говорит ваш деткор из Петроградского района Мария Лоза. Я хотела узнать насчет делегатов слета… Где бы на них посмотреть?

— Приезжай сегодня пораньше, получишь билет на встречу с ними, — ответили из редакции. Маша немедленно отправилась за билетом.

Вот они, делегаты слета!

В просторном зале почти все места заполнены детьми в красных галстуках. Все они — в белых рубашках или блузках, в синих или черных трусах или юбчонках. И никак не разберешь, которые свои, ленинградские, которые — иностранцы. Только маленьких монголов можно сразу отличить по разрезу глаз, а белолицые ребята — пойми, откуда они!

Волнуясь, проходит Маша между рядов, ищет свободное место. Вон в седьмом ряду третий от прохода стул не занят. А кто соседи?

Проход тесный, Маша задевает сидящих и просит извинения. Ей улыбается в ответ девочка, чуть похожая на нее, такая же высоконькая, круглолицая, беленькая, только косичек нет — острижена коротко. С другой стороны сидит мальчик вроде Севки, чуть постарше, и вертит в руке блокнот в зеленой обложке. Не наш блокнот, у нас не такие! Этот — гость, наверное.

— Ты кто? — приветливо спрашивает Маша мальчика, — ты немец? Француз? Англичанин?

Мальчик щурится от смеха и на каждый вопрос отрицательно качает головой. Наконец, не выдерживает:

— Я свой, ленинградский… Вот он — англичанин, — мальчик показывает на соседа слева, худенького, черноглазого, в такой же рубашке с короткими рукавами, как и на нем самом. — Он мне блокнот подарил… Его зовут Хайгет Джек. Яша по-нашему.

Маша жмет Джеку руку. Пробует заговорить с ним по-немецки, но Джек не знает иностранных языков. Он застенчиво улыбается, потом достает носовой платок и вытирает нос. Он не знает, как быть, как объясниться. Переводчика поблизости нет.

Маша пытается разговаривать руками, жестами. Становится легче: этот язык Джек понимает не хуже нас. Маша просит его написать ей в блокнот свой адрес, чтобы потом послать ему письмо. Хайгет охотно пишет, очень разборчиво и понятно, хотя в адресе многовато цифр. Ну ничего, у них, значит, так принято.

Соседка справа тоже интересует Машу, но не охота опростоволоситься второй раз. Вдруг она — тоже своя, ленинградская! Опять этот паренек слева расхохочется!

— А ты здешняя? — спрашивает Маша по-русски. Девочка улыбается ей и отвечает: «Дойчланд».

Немка! Ну, значит с ней удастся поговорить. Маша припоминает всё, чему ее выучила Елизавета Францевна, и начинается беседа. Девочка из Гамбурга, это портовый город. Ее отец работает грузчиком в порту. У нее есть еще старший брат, но он не работает, хотя очень хотел бы. Работы не найти сейчас. Брат безработный.

Девочку зовут Фрида Риттин. И хотя она разговаривает по-немецки, она не кажется Маше чужой, как и сосед слева. Девочка с готовностью тоже записывает в блокнот свой адрес, а себе просит записать Машин. Они хорошо понимают друг друга. Фрида рассказывает, как она ехала в Галле, а пришлось переезжать в Берлин, и какие были красивые демонстрации, а гости — делегаты слета все ехали на грузовиках, потому что полицейпрезидент Цергибель запретил им участвовать в демонстрациях, так как они… не знают берлинских правил уличного движения. И они ехали, а не шли, и Цергибель уже ничего не мог поделать. Потом она рассказывает, как интересно было в Москве, и что она видела Ленина в мавзолее. Ей, наверно, придется дома целую неделю рассказывать.

Звенит звонок. На трибуну выходят по очереди маленькие французы, итальянцы, американцы, немцы. Они говорят коротко. Они все передают приветы ленинградским пионерам. И немножко рассказывают о себе

и

о своих странах. Там живется не легко. Некоторые из них редко едят дома досыта, на слете даже прибавили в весе…

Выступления переводятся на русский, а Маша старательно переводит их своей соседке на немецкий язык. Фрида благодарно пожимает руку Маше.

Говорит немецкий делегат из Берлина. Маша жадно слушает его. И вот она замечает на себе взгляд Фриды Риттин. Фрида не слушает, она рассматривает свою русскую соседку, рассматривает с нежностью, с любовью. И вдруг ласково проводит рукой по Машиным волосам, от виска до кос, проводит мягко, с явным удовольствием. Маша слегка оборачивается к подруге и видит: у Фриды в глазах что-то блеснуло. Это не слезы, но почти, это сознание счастья, необыкновенной радости. Почему? Только потому, что она тут, в русском советском городе, в гостях у нас, потому что она сидит рядом с советской пионеркой?

«Да, поэтому» — отвечает Фрида глазами

и

опускает

их

смущенно.

«Милая, славная моя подруга!» Маше становится необыкновенно хорошо на душе. Учим географию, изучаем разные страны. А вот приехала девочка из чужой страны

и

смотрит на нее, как на любимую сестру. Девочка оттуда, из страны Маркса и Энгельса, Шиллера

и

Гёте. Почему это? Потому что она из трудовой семьи, а трудящиеся разных национальностей куда ближе друг другу, чем буржуи, свои и чужие. На шее у этой девочки пионерский галстук, такой же, как и у Маши. Он сроднил их всех, он их сделал сестрами и братьями.

На трибуне произносят речи, ораторы меняются, потом начинается концерт, а Маша всё сидит рядышком с новой подругой, чувствует ее тепло и греет ее своим теплом. Недолго сидят они рядом, часа два-три, а кажется — привыкли друг к другу так, словно жили рядом несколько лет.

Оркестр начинает играть «Интернационал». Все встают и поют стоя. Каждый поет на своем языке.

Маша знает «Интернационал» по-немецки. Первый куплет она поет по-русски, второй и третий — вместе с Фридой, по-немецки. Фрида смотрит на нее счастливыми благодарными глазами: хорошую соседку послала ей судьба на этой встрече! Жаль, что в Германии не учат русский язык, Фрида выучила бы его обязательно. И хорошо, что русская девочка знает немецкий. По крайней мере, не только улыбались друг другу, а говорили, говорили, как могли.

Они стоят, как молодой стройный лес, дети разных народов, стоят и поют «Интернационал». Гимн единства рабочих всех стран, гимн дружбы. Гимн борьбы против угнетения, против несправедливости.

Они стоят, отдавая салют правой рукой, все одинаково, стоят и поют, каждый на своем языке. Могучая музыка шумит над ними, как алые полотнища знамён на демонстрациях во всех странах мира. Могучая музыка, зовущая к светлому счастливому будущему для всех, кто трудится. Суровая, сильная музыка, зовущая к бою за свои права, к победе над сильным и жестоким врагом.