Аннушка - Рутковский Владимир Григорьевич - Страница 14

Но я сначала заглянул в аэропорт. И, как оказалось, совершенно напрасно.

В — здании речного вокзала уже выключили внутренний свет. У причала покачивалась на ленивой волне какая-то «Ракета». Чуть поодаль танцевало несколько простых катеров. И нигде — ни души.

В зале ожидания было сонно и сумрачно. Старенькая уборщица неспешно возила туда-сюда мокрой тряпкой, наброшенной на швабру. Редкие пассажиры, ожидая послед, них рейсов, сладко зевали в удобных кожаных креслах. Над спинками виднелись лысины, шляпы, цветастые деревенские платки. И ни одной детской головки.

Я медленно проходил вдоль рядов, чувствуя, как с каждым шагом куда-то уходят мои силы. Ну что я теперь скажу Аннушкиной маме? И где её искать дальше, маленькую девочку, в незнакомом ночном городе?

Последний ряд — никого нет…

Вот и всё. Впереди — тусклая тёмно-зелёная стена с чёрной мрачной нишей. А в нише неясно желтеет деревянная скамейка, и на ней, положив под голову небольшой узелок, спит девочка в белом с синими полосами платьице…

Еще один серьезный разговор

— А кто тебя научил спать в сандаликах? — спокойно спросил я, хотя мне хотелось танцевать от радости.

— Это ты, Володя? — сонно улыбнулась Аннушка, пытаясь открыть·глаза. — А мне такое приснилось… — И она осеклась.

— Нет, Аннушка, ничего, тебе не приснилось. Всё так и есть. Вон уже и уборщица, пошаркивая шваброй, приближается к нам. Нужно подниматься.

Мы вышли на привокзальную площадь. Подул свежий речной воздух, и Аннушка поёжилась от холода. Я прощупал узелок с ее вещами.

— У тебя что-нибудь тёплое есть?

Она виновато промолчала.

Я набросил ей на плечи свой плащ, и она, закутавшись в него, как маленький зарёванный принц, терпеливо ждала, пока я ловил редкое в этих местах такси. Через несколько минут мы уже ехали домой.

Машина, выхватывая фарами из полумрака то несколько фигур, то перебегающую через дорогу собаку, быстро въехала на широкий и длинный мост, переброшенный через Днепр. По обе стороны от нас пролетали во тьму красные сигнальные буйки, медленно удалялись ярко освещённые теплоходы. Потом мы обогнали медленно ползущий московский поезд и со всего размаха врезались в плотную завесу лесного тумана. Машина, подпрыгивая на выбоинах, замедлила свой бег, и нас начало покачивать, как на медленных морских волнах. Аннушка начала помаленьку приваливаться к моему плечу. «Заснула, видно, бедняжка», — подумал я и, чтобы ей было удобнее, подставил под голову свою руку. Аннушка зашевелилась, поудобнее устраиваясь, и неожиданно спросила сонным голосом:

— Ты почему меня не пожалеешь?

Глупенький человечек, если бы ты только знала, как я стараюсь удержать себя от этого.

— А как ты думаешь, стоит ли тебя жалеть за все, что ты сегодня сделала? — спросил я.

— И всё же пожалей, пожалуйста… Как моя мама. Она взяла мою ладонь и провела по своей головке. Если бы ты только знал, как мне было страшно… Тогда бы ты совсем, совсем не ругал меня…

— И мне было очень страшно. За тебя, — сказал я. — А ещё знаешь как мне было обидно?

— Почему обидно? — спросила Аннушка и ещё раз пожалела себя моей ладонью.

— Я тебе потом всё объясню, — сказал я. — Но сначала скажи мне, почему это ты собиралась уехать?

— Ты же сам, наверное, догадался, — ответила Аннушка и, немного помолчав, добавила: — За то, что ты не взял меня с собой… А потом, за то, что выгнал меня из своей комнаты. А ведь у меня никого, кроме тебя, здесь нет!

— Я понимаю, — согласился я. — Прости, пожалуйста.

— А я тебя уже давно простила, как только села в автобус… Дай, пожалуйста, платочек.

Она принялась вытирать лицо и нос.

— А ты за что на меня обиделся?

Сейчас, когда всё уже осталось позади и нас ждала тёплая уютная постель, её, наверное, всё больше интересовало то, как я волновался, как бегал, разыскивая её, по всему селу. И чем больше я бы волновался и бегал, тем приятнее было бы ей.

— Мне было обидно знаешь за что? — сказал я. — За то, что ты совсем не уважаешь меня…

— Что ты, Володя! — воскликнула Аннушка. — Я тебя очень, очень…

Но я перебил её:

— Если бы уважала, то написала хотя бы записку: «Володя, я обиделась на тебя, хочу уехать домой». А так — очень уж не по-товарищески поступила, очень. — Я немного помолчал. — А знаешь, как мы все волновались? Я просто места не находил себе! И если бы не догадался, что ты уехала, если бы Коля не узнал, что ты приходила на автобусную станцию…

— А Коля тоже меня разыскивал? — оживилась Аннушка.

— Ещё как… Так вот, если бы я не догадался, что ты уехала, я бы всех поднял на ноги и мы искали бы тебя в лесу, в степи, на реке, на дне пруда…

— Ой, не надо! — вздрогнула Аннушка.

— Хорошо, о дне не буду, — согласился я. — А вот когда ты собиралась уезжать, знала ли о том, что тебя в самолёт просто-напросто не пустят?

— Почему не пустили бы? — не согласилась Аннушка. — Я бы купила билет, деньги же у меня есть.

— А знаешь ли ты о том, что детям никто не имеет права продавать билеты на самолёт?

— Не знала, — призналась Аннушка.

— Ну вот… Допустим даже; что тебе удалось доехать до Москвы. Приходишь домой, а дверь заперта. Тебя ведь там никто не ожидал, правда?

Аннушка промолчала.

— Вот и сидела бы под дверью день, ночь… В одном платьице. А ночи, хоть и лето сейчас, но всё же холодные. И сидела бы ты одинокая и голодная, как потерявшийся котёнок.

— Ну что вы всё пугаете девочку! — не выдержал водитель. Он, оказывается, прислушивался к нашему разговору. — Переночевала бы у соседей, люди же наши все, советские!

— Конечно, можно, — согласился я. — Это не хитрая штука — переночевать у соседей неделю-вторую. Но как ты думаешь, Аннушка, мама очень обрадовалась бы, узнав, как ты поступила?

— Поругала бы, — созналась Аннушка. — А может, и отшлёпала бы немного…

Водитель засмеялся. А я вот что придумал:

— Ну, если совсем немного, тогда попросим водителя сейчас же остановить такси…

— Сделано, — сказал водитель. Он приглушил мотор и повернул к нам весёлое лицо.

— выйду из машины, здесь осталось совсем немного, и попрошу его, чтобы он доставил тебя назад и даже усадил в самолёт. Я, конечно, против этого, но если уж тебе хочется так уехать…

— Нет, не хочу! — Аннушка испуганно вцепилась в мой рукав.

Такси мы остановили, немного не доехав до дома. Нужно было ещё договориться о том, что мы скажем маме.

Возле калитки что-то темнело. Я зажёг спичку. Прислонившись спиной к защёлкнутой дверце, крепко спал воробышек Коля.

Мы стоим в углу

Аннушка стояла в углу до обеда, а я — до вечера.

— Ах, если бы ты был маленьким! — с сожалением сказала мама, показывая мне ремень.

Хороший ремень, старый, из сыромятной кожи. Я его ещё с детства помню.

Как хорошо быть взрослым!

Я нечаянно подслушал

Рано утром меня разбудили чьи-то звонкие голоса. Ещё не открывая глаз, я уже догадался, что это разговаривают Коля с Аннушкой.

Так и есть. На подоконнике стоял бидончик с парным молоком, а толстая ветка, к которой мы с Аннушкой приделали качели, равномерно покачивалась. Над веткой отливало голубизной чистое, без единой тучки, небо.

Я поднялся с постели и осторожно, чтобы не помешать разговору, выглянул в окно. Коля и Аннушка, больше некому. И разговаривают они, судя по всему, очень давно, потому что успели уже перессориться. Аннушка, в белой безрукавке и синих шортах, сидела на качелях спиной к Коле. Когда она сердилась на кого-то, то всегда поворачивалась к нему спиной. Мол, видеть тебя не хочу… А Коля, опираясь на большущий куст сирени, стоял рядом и сбивал хворостинкой с травы крупные капли росы. И хотя вид у него был довольно виноватый, уступать он, видимо, не собирался.

— Ну, что тебе ещё надо? — спрашивал Коля. — Мы же при тебе решили, что обо всём будет знать только одна Вера Николаевна. И больше никто из взрослых.