Рыцарь света - Вилар Симона - Страница 88

Все это время стояла прекрасная погода: светило ясное, но нежаркое солнце, было сухо, по дороге клубилась золотистая пыль. Вокруг расстилались просторы типично нормандского бокажа [72], и, миновав очередную рощу, можно было наблюдать, как на склонах пасутся или лежат в тиши многочисленные коровы. Провожая всадников спокойными взглядами, животные не переставали медленно жевать свою жвачку. Милдрэд отметила, что крупного рогатого скота тут гораздо больше, чем в Англии. Там окрестности обычно оживлялись отарами овец, здесь же овцы хоть и попадались, но их было куда меньше, чем этих пятнистых или темно-бурых коров. Причем нормандцы явно гордились ими, как и производимыми от них продуктами. По пути Милдрэд просто закармливали всевозможными сырами, сливками и простоквашей, а бородатый Гурне, оказавшийся отнюдь не молчуном, уверял, что в Англии она никогда не пробовала ничего подобного. Еще со слов Реми де Гурне Милдрэд узнала, что их путь лежит в новую столицу Нормандии, город Кан, где ныне находился двор прославленной Элеоноры Аквитанской. Спутники саксонки отзывались о своей герцогине с восхищением и называли ее Золотой Орлицей. Милдрэд отметила, что если ранее она слышала об этой женщине скорее как о взбалмошной и строптивой особе, то сопровождавшие ее рыцари говорили о ней исключительно с уважением. С одной стороны, это можно было понять: брак Генриха с Элеонорой значительно увеличил его владения и принес немало пользы Нормандии. С другой, Элеонора не так уж давно стала женой Плантагенета, чтобы вызвать столь неприкрытое поклонение.

Когда они приближались к Кану, стояла мягкая закатная пора. Город виднелся вдали на фоне окрашенного в золотисто-розоватые вечерние тона бокажа. Новая столица Нормандии была прелестной; устремляясь к закатному небу высокими башнями с островерхими крышами, она казалась совсем новенькой, будто только что вымытой и оттертой. Но это и впрямь был сравнительно молодой город. Словоохотливый Реми поведал, что некогда это было весьма незначительное поселение, но именно тут был рожден знаменитый Вильгельм Завоеватель, который позднее превратил Кан в город, избавившись от скопища лачуг и старых амбаров, возведя огромный замок и ряд монастырей. Вильгельм не очень благоволил Руану, старой столице, и со временем перенес свою резиденцию в Кан. С тех пор город процветает.

Милдрэд поняла, что это так, когда они поднялись на возвышавшееся над Каном плато с замком, пересекли огромные рвы и мощные, с башнями ворота и оказались в обширном дворе, где сновало превеликое множество людей, слышалась разноязыкая речь, горели огни и откуда-то долетали мелодичные переливы музыки. Окруженная таким количеством народа, Милдрэд сначала растерялась, стояла рядом со своей стражей и ждала, когда вернется ушедший с донесением Реми де Гурне. Но он так и не появился, зато вскоре к саксонке приблизился нарядный, похожий на вельможу сенешаль и учтиво попросил следовать за ним. Милдрэд была пленницей Плантагенета, но знатной пленницей, и ее расположили в находившейся в стороне от других построек башне Пушо. Здесь Милдрэд выделили небольшую круглую комнату, не очень обжитую, однако спешно приводимую в порядок к ее приходу. И пока Милдрэд глядела в окно на опускавшиеся на город сумерки, целая вереница слуг вносила в башенный покой вещи, собирала большую кровать, пол посыпали свежим тростником, грубую кладку стен закрыли гобеленами, причем в спешке один повесили вверх ногами, что вызвало всеобщее веселье. Слуги тут были расторопные, со всем справлялись умело, но при этом не переставали смеяться и подшучивать друг над другом. Как все это не походило на окружение Милдрэд в Англии! И как эти суматошные и разбитные служанки отличались от ее угрюмых Джил и Джун! Даже несмотря на усталость после дороги, вся эта суета подействовала на Милдрэд благотворно. Она обмылась в большой лохани, надела чистую рубаху и, понимая, что сегодня ее не потревожат, сладко выспалась, ничуть не волнуясь о своей судьбе.

Проснулась она позже обычного. Но ее не беспокоили, и она еще какое-то время лежала в постели, прислушиваясь к голосам стражи наверху башни и размышляя, что положение пленницы, по сути, давно стало для нее привычным. Какая разница где — здесь или в окружении охраны Юстаса? Уже два года она живет под чьей-то властью и не ведает, что назавтра преподнесет ей судьба. «Пути Господни неисповедимы», — внушали ей с детства. Но Милдрэд не понимала, какой замысел для нее у Всевышнего, поэтому даже в церковь ходила с каким-то равнодушием, скорее по привычке или по обязанности, чем действительно уповая на Бога.

Только ближе к полудню за Милдрэд пришел сенешаль. Справился, удобно ли ей, не нуждается ли она в чем-либо? Но при этом его приглашение прогуляться в саду чем-то напоминало приказ. Милдрэд накинула на голову прозрачную бледно-голубую шаль и послушно двинулась за сенешалем. Так как день был теплым, Милдрэд была одета в изящное блио нежно-лилового цвета, без всякой вышивки, ибо мягкая матовая ткань одеяния была столь легкой, что любая вышивка ее бы утяжеляла. И при этом тонкая ткань позволяла туже стянуть платье шнуровкой по бокам, а вот от бедра юбка расходилась множеством легких складок, которые струились и летели следом, когда она шла.

Вместе с сенешалем они миновали увитую плющом ограду сада, а затем тот отступил, предоставив ей в одиночестве идти по усыпанной белым песком дорожке.

В Англии молодая женщина не видела столь ухоженных садов. Она обратила внимание на цветники, где клумбы были разбиты на множество квадратов, засаженных попеременно разнообразными цветами — лилиями, розами, белыми маргаритками и крокусами, — и каждая клумба была окаймлена синими фиалками. Такого изобилия цветов, такого умения сочетать их Милдрэд раньше не встречала. Ее удивили увитые вьющимися растениями, стилизованные под руины колонны, которые будто специально установили тут вперемежку с изваяниями крылатых ангелов. Впереди показалась мраморная чаша фонтана, негромкое журчание струй которого сливалось со звуками нежной мелодии, доносившейся откуда-то из зарослей. Милдрэд пошла дальше и вскоре увидела игравшую на лютне девушку. Та сидела на крытой ковром скамье под раскидистым деревом, увлеченно склоняясь к инструменту, так что ее пышные, распущенные по плечам волосы скрывали лицо. Но вот она подняла голову, откинула кудри, отливающие на солнце золотом, и Милдрэд остановилась, пораженная необычной внешностью незнакомки.

Она была очень привлекательна, но некой непривычной для англичанки красотой. Овальное личико незнакомки было скорее смуглым, чем лилейно-белым, а ее губы с бледно-розовым оттенком почти сливались с кожей, однако это было красиво, иначе их вызывающая чувственность показалась бы нескромной. Золотисто-медовые волосы женщины красиво сочетались с темными, гордо изогнутыми бровями, черными ресницами и глазами зеленовато-болотного цвета, светлыми и прозрачными, как воды лесного озера. Тонкий благородный нос с трепетными ноздрями, гладкое чело, высокие скулы — она действительно была очень хороша, но при ближайшем рассмотрении оказалась не настолько юной, как сначала решила Милдрэд, глядя на ее худощавую фигуру и распущенные волосы, что было позволительно только для незамужних девушек. Причем волосы незнакомки были очень длинными, ниспадающими ниже колен, и уход за такой массой могла позволить себе только знатная особа, не обремененная работой или заботами. Однако лицо незнакомки не казалось беспечным, она выглядела серьезной и вдумчивой, в ее взгляде читались опыт, ум и значимость. Красавица была столь раскованна и уверена в себе, что Милдрэд начала догадываться, кто перед ней. Бывшая королева Франции! Герцогиня Аквитании и Нормандии, владелица Пуатье, Мена и графиня Анжу. Элеонора!

Встретившись с изучающим взглядом герцогини, Милдрэд неожиданно смутилась и постаралась отвлечься, разглядывая ее наряд. Он был непривычно широким, не облегающим фигуру, а словно скрывающим ее, расходился многочисленными складками, как некий экзотический цветок — темно-бордовый, сверкающий золотом. На темном фоне ткани словно сами собой извивались блестящие драконы и распускались цветы немыслимых расцветок. Если их выткали или вышили, то только дyхи, ибо человеческие руки не в состоянии были создать такое чудо — легкое, яркое и невероятно прекрасное.