Рыцарь света - Вилар Симона - Страница 59

Юстас смотрел на нее, не двигаясь. Он не ожидал, что ради спасения своих близких она так скоро уступит ему. Ради отца и матери, которых уже не было в живых… Но она об этом не знает. И теперь она его. Об остальном он подумает позже. Сейчас же в его голове никаких мыслей уже не было. Остался лишь тот вечный голод к ней, который только она и могла утолить.

Он зачарованно наблюдал, как девушка спустила платье с плеч, как выскользнула из него и теперь на ней осталась только камиза [42], тонкая ткань которой не скрывала ее дивных форм. Когда Милдрэд стала распускать завязки на узких рукавах, Юстас был уже не в силах сдерживаться. Он кинулся к ней и, глухо ворча, повалил ее на меховое покрывало ложа. О, она была такая покорная, а ее тело под его руками… Такое упругое, нежное, податливое!.. Сколько он мечтал об этом мгновении, сколько представлял, как это может произойти!

Какая у нее нежная кожа… Его руки жадно мяли ее, он приникал к ней ртом, сосал, урчал. Ее тело оставалось неподвижным, но Юстас понимал только одно: она полностью его, она подчинилась. И он едва не сходил с ума от охватившего его желания. У него даже не хватило терпения раздеться самому. Навалившись сверху, раздвинув коленом ее ноги, он спешно сорвал пряжку ремня, смял складки мешавшего подола длинной туники. И рывком вонзился в нее. Ее плоть… Она была тугая и горячая, не желавшая его принимать, и оттого ему было особенно сладко проникнуть в нее. О, наконец-то он овладел этой прекрасной гордячкой!

Милдрэд лежала, отвернувшись и закрыв глаза. Его запах, его сопение… Она старалась не думать об этом, она онемела, оцепенела. Сколько это продолжалось? Милдрэд закусила губу, сдерживая стоны. Пусть Юстас и овладел ее телом, но ни одного проявления ее души он не получит. Ни торжества, оттого что ей мучительно, ни ее презрения. Ничего. Она будет точно труп. Как бы противно ей ни было.

Наконец Юстас перестал двигаться на ней. Милдрэд слышала, как постепенно успокаивается его дыхание. Отвратительно. А ведь некогда она познала рай с другим! Но не стоит сравнивать, нельзя вспоминать. Иначе ее сердце разорвется. Она отдается ненавистному врагу, погубителю ее любимого, но только так она может спасти от ужасной участи своих родителей.

В комнате светлело, меркнул отблеск свечи. При этом свете устремленный на нее сверху взгляд Юстаса казался особенно непереносимым. Он был доволен, он торжествовал. Она же… И опять промелькнуло, как на нее некогда смотрел тот… другой.

Чтобы не видеть склоненного над ней Юстаса, Милдрэд направила свой блуждающий взгляд на резные панели, которыми были отделаны стены комнаты, на складки полога, на тяжелый изгиб каменного свода наверху. Милдрэд почувствовала, как из ее глаз потекли слезы. Она плакала даже не о своем падении. Она плакала о том, другом, которого потеряла и с которым все было совсем по-другому. И чтобы не вспоминать, Милдрэд сосредоточилась на болезненных ощущениях пластин куртки принца, впивавшихся в ее тело. Этот скот не удосужился даже раздеться, обладая ею.

— Вы сделали мне больно, — не глядя на него, прошептала она.

— Душа моя, для девицы в первый раз это всегда больно.

Она даже не поняла, что он сказал. Просто смогла перевести дух, когда он поднялся. А он сверху смотрел на нее, наслаждаясь видом поверженной жертвы. Но едва Юстас опять захотел прикоснуться к ней, как она стремительно отодвинулась, стала натягивать на себя меховое покрывало, словно ей было холодно. На лице ее застыло выражение, какое бывает у человека, которого ограбили, кожа на скулах натянулась. Она сосредоточилась на мраке в своей душе… где когда-то царили уверенность и свет. Еще одна слезинка покатилась по щеке. Юстас хотел ее вытереть, но она резко оттолкнула его руку. Однако слезы продолжали капать одна за другой, безмолвно и нескончаемо; она истекала слезами, как кровью.

Принц сказал:

— Вы стали моей, Милдрэд, и теперь вы под моим покровительством. Я все для вас сделаю.

Она не отвечала. Слышала, как стукнула дверь, когда он вышел. Милдрэд была отвратительна самой себе, собственное тело казалось ей вместилищем скверны. Не в состоянии думать ни о чем, кроме того ужаса, который ей пришлось пережить, она все же попыталась сосредоточиться на мысли, что сделала то, что должна была сделать. Ей нужно спасти родителей, остальное уже не так важно. И что бы ни возомнил о себе Юстас, он не был у нее первым. Хоть это у нее еще осталось…

Королеве Мод еще с утра доложили о приезде сына. Но Юстас не явился выказать почтение королеве, а перво-наперво отправился к пленнице. Об этом уже шептались придворные за спиной Мод, однако она оставалась невозмутимой и приказала себе не думать о том, что там происходит. Тем не менее в глубине души она дрожала от гнева: ведь Юстас уверял их с королем, что действует только для блага рода! А на деле просто желал заполучить красивую дочь барона.

Королеве уже донесли о происшедшем: ее сыну и впрямь удалось захватить Гронвуд-Кастл, но при этом погиб барон Эдгар. А это не входило в их планы: обговаривая нападение на замок Эдгара Армстронга, они с королем настаивали, чтобы сам барон был схвачен живым и невредимым, дабы потом использовать его показания, сослаться на факт пребывания у него посланца от Анжу. Теперь же оказалось, что Эдгар пал, защищая свой дом, о таинственном госпитальере ничего не было известно, а юная Милдрэд…

При мысли о ней Мод охватывал гнев. Эта девушка, если не проследить за ней, могла доставить немало неприятностей. Ведь уже примчались гонцы от епископа Илийского и графа Арундела, которые не скрывали своего возмущения действиями принца. И если он не даст скорейших пояснений, если леди Милдрэд выступит и сообщит, что замок захвачен, а упомянутого Артура ле Бретона там нет…

Но, похоже, юная саксонка так скоро не избавится от Юстаса. И все же ее участь наследницы немалого состояния и владелицы земель могла заинтересовать немало лордов. Поэтому Мод пока старалась держаться в стороне и не пожелала принять девушку до того, пока не переговорит с сыном. А тот, похоже, просто счастлив, что ему достался подобный трофей. Наверное, им со Стефаном еще раньше надо было бы прислушаться к словам Генри Винчестерского, уверявшего, что принц серьезно увлечен саксонкой. Но тогда они не обратили на слова епископа внимания, считая это вздором и легкой прихотью сына. И вот выходило, что Юстас замыслил все это ради Милдрэд. И это он, который ранее ни к кому не испытывал приязни, жил так, словно вел борьбу с целым светом, всегда оставаясь волком-одиночкой. А ведь он не мог игнорировать английскую знать, и теперь ему надо очень постараться, чтобы лорды и церковники не обвинили его в разбое, не посчитали преступником и… Что уж там говорить, Юстас сейчас как никогда был близок к тому, чтобы не только самому стать изгоем, но и бросить тень на весь их дом!

Поэтому, когда принц появился в зале Хедингема, Мод, с трудом сдерживая раздражение, выслала придворных и стала ждать объяснений от сына. Но он не спешил начинать разговор, а лишь молча прогуливался вдоль больших арочных окон зала и на фоне вливавшегося в них света походил на темную тень. Но когда он поворачивался к возвышению, где в кресле восседала королева, она видела его довольную и какую-то сытую улыбку. Мод почувствовала оторопь, отметив это плотоядное самодовольство на лице принца.

— Надавать бы вам пощечин, Юстас.

Он наконец удостоил мать взглядом. Облаченная в бордово-розоватое одеяние, которое не только не красило ее, а словно подчеркивало, как она постарела, Мод имела изнуренный и болезненный вид. Еще недавно довольно полная, королева сильно исхудала, ее лицо покрылось глубокими морщинами, а кожа обвисла.

— Вы что-то сказали, матушка? Ах да, пощечины. Сколь часто вы отпускали мне их в былые годы! Но то время прошло. Теперь вы должны помнить, что перед вами не воспитуемый вами мальчишка, а английский принц, будущий король Англии.

— Ты вряд ли станешь королем, если от тебя отвернутся наши сторонники. А все твои действия…