Третья тропа - Власов Александр Ефимович - Страница 36

И еще одно доброе дело сделал репортер по просьбе комиссара.

— Остановись! — крикнул Клим Вовке, который все еще крутился колесом вокруг костра. — Побереги силы: это еще не все!

Комиссар вынул конверт и вытащил из него фотографию с обнимавшим фонарный столб завучем Вовкиной школы. На оборотной стороне синел угловой штамп какого-то учреждения и шел короткий текст: «Снимок подлинный. Применение технических средств исключено. Экспертизу проводили…» Далее следовали подписи. Все завершала круглая гербовая печать.

Вовку вторая новость обрадовала меньше. Для него она и не была новостью. Уж он-то и без экспертизы знал, что фотография подлинная. Да и боль от застаревшей обиды попритупилась.

— Ты, видимо, не понял, что это значит, — сказал Клим.

— Выгонят его? — спросил Вовка без всякого злорадства.

— Это решит роно, а я только знаю, что теперь у тебя в школе все будет нормально. И еще должен тебе сказать. — Лицо у Клима стало таким, словно он заранее сожалел о чем-то. — Мы в штабе посовещались… Нет у нас права держать тебя здесь. И можешь ты, Володя Самовариков, собрать вещички и покинуть наш лагерь. Завтра машина.

— Ни за что! — крикнул Вовка.

— Ты дослушай! В пионерлагере…

— И слушать не буду!

Вовка зажал ладонями уши, надулся и стал совсем похож на кругленький кипящий самовар.

— Так я и знал! — Клим уткнулся лицом в бороду и, как мальчишка, залился счастливым смехом. — Значит, не так уж у нас плохо!

Кто-то еще засмеялся. И все ребята у костра расхохотались. Смеялись потому, что было им здесь совсем неплохо. Над Вовкой смеялись — над его возмущенным отказом уехать отсюда. Смеялись и над собой — над своими страхами, мучившими перед отправкой в лагерь.

— Что еще вам сказать? — Клим лукаво взглянул на Богдана. — Ты все политбеседу от меня требуешь… Я готов! Но не люблю говорить о том, что всем известно. Подскажи мне! Найди что-нибудь такое, о чем я знаю, а ты нет.

Долго молчал Богдан. Мальчишки с любопытством смотрели на него и ждали. Они видели, что он не просто отмалчивается, а действительно думает.

— Не найдешь! — уверенно произнес Клим. — Время не то!.. Это раньше было… А теперь перед вами, ребята, академики выступают, дипломаты в гости запросто приходят, крупнейшие умы современности находят часок-другой, чтобы побеседовать с вами по радио или телевизору. Что я могу после них добавить? Что могу сказать такого, о чем бы вы не слышали от специалистов, знающих больше чем я?

— Тогда… — начал было Богдан и смутился, прикрыл рукой подбитый глаз. — Нет… Я так!

— Нет, не так! — возразил Клим. — Либо полная откровенность, либо никакого разговора.

— Только… не обижайтесь! — предупредил Богдан.

— Принято! — согласился Клим.

— Тогда зачем сейчас нужны комиссары?

И снова Клим залился мальчишеским смехом. У него даже слезы выступили на глазах.

— Это единственное, что тебе неизвестно?

Он смахнул веселые слезы ладонью.

— Шутки шутками, а вопросик не простой!.. Наверно, каждый из тех, кого вы между собой комиссарами называете, по-своему задачу свою понимает. А я. С чем бы сравнить?.. Ну, допустим, артиллеристы народ толковый, грамотный, знающий. Учить их не надо. И все-таки нужен им корректировщик, чтобы по своим из пушек случайно не ударить, чтобы по чужим бить без промаха. Так мне кажется. Одних знаний, по-моему, еще мало. Их надо откорректировать, нацелить туда, куда нужно. Я так свою задачу понимаю.

В тот вечер, как всегда, после отбоя Кульбеда и Славка Мощагин вдвоем прошлись по Третьей Тропе. Мальчишки укладывались спать. Во многих палатках уже выключили свет. Все было спокойно. Дойдя до речки, Славка и сержант вернулись к своей палатке.

— Ложись, — сказал Кульбеда. — Я сейчас…

Он наскоро выкурил сигарету и тоже вошел в палатку. Славка встретил его упреком:

— Зачем вы так оставляете!.. Пропадут — что тогда?

Кульбеда увидел на тумбочке свой бумажник.

— Ну надо же! Забыл! — скрыв удивление, произнес он и заглянул внутрь бумажника — все шестьдесят рублей были на месте. — Целы. Да кто их тронет!

— Смотрите! — предостерегающе произнес Славка. — Лучше все-таки прятать подальше.

Кульбеда промолчал. Раздеваясь, он радостно посмеивался про себя и без труда разгадал загадку таинственного исчезновения и возвращения денег. «Ничего! — подумал он. — Ты еще будешь человеком, Иннокентий!»

В наряде

Богдан всю ночь спал плохо и проснулся раньше всех в палатке. Как зуб, ныл подбитый, совсем заплывший глаз. Чуть позже зашевелился на койке Сергей Лагутин. Зевнул и потянулся к тумбочке за часами. Богдан закрыл здоровый глаз — видеть Сергея не хотелось. Было слышно, как Лагутин сел на койке, завел часы. Богдан уже знал: скоро раздастся ауканье — и Сергей побежит с девчонками купаться. «Любовь крутит!» — зло подумал Богдан.

Легкие быстрые шаги послышались на просеке.

Сегодня Катя была одна и шла к речке не лесом, а прямо по Третьей Тропе. Тихо аукнула она, но могла бы и не аукать: Сергей ждал ее.

Богдан, не глядя, почувствовал, как Лагутин подошел к нему, постоял над ним и перешел к другой койке — разбудил Фимку.

— Вставай! Кухня ждет!.. Подымай всех нарушителей границы!

Фимка досадливо закряхтел — вставать не хотелось.

Не засни! — выходя из палатки, предупредил Сергей. — А то еще по наряду схлопочете!

«Чтоб ты там захлебнулся на речке!» — мысленно пожелал ему Богдан.

Рядом с палаткой раздался глухой удар по мячу. У Сергея стало привычкой: разбежаться, ударить и гнать мяч к речке.

— Опять один? — долетел до Богдана недовольный Катин голос. — Ната из-за этого купаться перестала!

— Может, мне все отделение поднять для твоей Наты? — с усмешкой спросил Сергей.

— Захочу — и подымешь!

— А ты захоти, захоти!

— И захочу!..

Отзвуки этой перебранки становились все тише. Удалялись удары по мячу. Фимка растолкал Димку. Богдан встал сам.

— Ничего себе фингалик! — сочувственно воскликнул Фимка, взглянув на заплывший глаз Богдана. — А ему хоть бы что — побежал, скотина, купаться!

Они вышли из палатки. Взвод еще спал, а им троим пора было идти в столовую. Кухонный наряд заступал на дежурство за полчаса до подъема.

Выйдя на штабную поляну, Богдан остановился так внезапно, что Фимка и Димка наткнулись на него. Он повернулся к ним с победоносным видом:

— Придумал!.. Моя голова — ваши руки!.. Краску беру на себя… За вами — глина! Много хорошей глины… Поняли?

Фимка и Димка ничего не поняли.

— Ну и не надо! — усмехнулся Богдан. — Понимать не обязательно. А глина чтоб была к вечеру! Хоть из-под земли!.. За это освобожу вас от наряда.

И он, больше не останавливаясь и ничего не объясняя, пошел к кухне. Вопросительно переглядываясь, двинулись за ним и Фимка с Димкой.

— Ната! Принимай работничков! — весело крикнула старшая повариха, увидев мальчишек. — Сначала накорми, а потом — на картошечку! К обеду много потребуется!

— Не-ет! — из кладовки послышался приветливый смешок. — Сначала умываться! Знаю, что не умывались!.. Мальчики! Идите…

Ната выглянула из кладовки и забыла, что хотела показать ребятам, где можно умыться. Она не знала, что сегодня в наряде будет Богдан, и уже совсем не думала встретить его таким.

— Ой! — со стоном воскликнула она испуганно и громко.

Старшая повариха встревожилась, вышла из кухни и тоже увидела у Богдана заплывший глаз.

— Ох ты, горемычный!.. Дай-ка посмотрю. — Жаркими от плиты пальцами она коснулась опухоли и приоткрыла глаз. — Может, тебе не работать, а в санчасть…

— Еще чего! — стойко стерпев боль, проворчал Богдан. — Синяков не видели?

Пока Фимка с Димкой плескались у рукомойника, Ната приготовила тампон из спитого чая и, усадив Богдана на табуретку, перевязала глаз. Богдан не сопротивлялся. От влажной марли боль утихла. Быстро и ловко сновали вокруг его головы руки Наты. Бинт ложился ровно, аккуратно. Вспомнил Богдан, как она умело вытащила у него занозу.