Мой тайный дневник - Ярункова Клара - Страница 3

— Если Юран был в больнице, то ему незачем выступать с самокритикой. Но ведь все остальные-то были здоровы. И они должны сказать, почему все-таки не выполняли своих обязанностей.

Ободренный Канторис поднял руку и сказал:

— Вот и я говорю, что должны сказать. Да вот только им не хочется.

Но тут вмешалась Анча Парикова:

— А ты только и делаешь, что выступаешь с самокритикой на каждом собрании: то каялся, что подрался; потом — что подтер в дневнике все колы; теперь вот признаёшься, что не делаешь стенную газету. Как видно, и выступить с самокритикой ничего не стоит. Вспомни-ка получше, не ты ли дважды признавал, что ничего не делаешь для стенной газеты? Так зачем же раскаиваться снова? И вообще, как все твои выступления надо понимать?

И учительница сказала:

— Да, это нехорошо…

Когда мы шли из школы, Канторис сказал Мише:

— А ты все-таки осел. Если мне выбирать между самокритикой и гландами, я выберу все-таки гланды. Я это лучше тебя знаю, потому что у меня есть опыт как с больницами, так и с самокритикой. А впрочем, разница здесь только та, что о болезни тебе дают справку, а о самокритике нет. Я вообще-то не боюсь — ничего мне не сделаешь.

Канторис искренне так думал, но ошибся.

Уже на другой день на стене висела газета — и на голову Канториса пал страшный позор. Правда, на головы других тоже, да только все же поменьше.

В этом номере газеты не было ни передовой, ни других заметок. Только один большой рисунок: гнездо, а в этом гнезде — клуша.

Собственно, не клуша, а Канторис, потому что у наседки и голова была его, и вместо крыльев его руки. И одна из этих рук сыпала пепел на собственную голову, а другая выщипывала перья из собственного тела.

Тут уж не оставалось никаких сомнений, что это Канторис. Но для пущей достоверности здесь был и текст: «Исправиться не могу, но самокритику признаю». А из-под Канториса выглядывали цыплята: Бучинский, Элишка Кошецова и остальные, кто не участвовал в работе редколлегии.

Но Миши среди них не было.

Я был очень рад, что Миша туда не попал, и страшно смеялся. И другие смеялись. И еще я понял, как здорово Анча Парикова рисует.

Эта газета висела на стене только два дня, а потом мы сделали какую полагается — к Международному дню женщин.

Женская газета была самая красивая, потому что ее делали все десять членов редколлегии.

А следующую стенную газету мы снова посвятим событиям, происходящим в вашем классе, и снова протащим всех лентяев и обманщиков.

Пусть боятся!

К чему сны?

Сны совершенно ни к чему, только наша бабка думает, что они к чему-нибудь. А я-то уж верно знаю, что ни к чему, потому что я уже это испытал.

Сегодня всю ночь я видел сны. И даже когда уже проснулся, мне все еще казалось, будто я в Африке и будто слышу, как гудят джунгли. Потом я расслышал слова:

— Возьми с собой дождевик! Мне под утро снился покойный дед, это наверняка к дождю!

Тогда я окончательно понял, что это не джунгли шумят и не первобытный лес, а бабка разговаривает с матерью.

Так и было на самом деле, потому что мама, взглянув на часы, воскликнула:

— Бог мой, опять опаздываю!

А бабка открыла окошко и закричала ей вслед:

— А что мне варить? Всё всегда оставляете на мою голову!

Так я понял, что уже половина седьмого.

Потом я встал и обрадовался, что не сплю и не вижу больше никаких снов. Мы с бабкой утром всегда разговариваем, пока не сбежит молоко.

Я пошел на кухню и сказал:

— Бабка, а ты знаешь, что мне снилось? Будто я был в Африке. И встретилась мне кенгуру. Знаешь, та самая, что носит своих детей в мешочке спереди. Но только в этом мешочке был не кенгуреночек, а я сам. Так я и путешествовал по Африке. И ел только одни бананы. А когда мы оказались там, где Африка кончается, то увидели море, и оно было красное-красное. Потому оно и называется «Красное море». Потом я увидел наших ребят, и Миша там был. Они играли в футбол. А я все боялся, что упаду в море, потому что Африка к концу совсем узенькая, даже уже нашего двора. Собрался было я выскочить из своего мешка, но тут мне взбрело на ум, что все это мне только снится, и поэтому я остался там сидеть дальше.

Бабка покачала головой и сказала:

— Очень странный сон. Но хороший. Далекие края означают: на твоем пути встретится необыкновенное счастье.

Потом закипело молоко, и я пошел умываться.

В школу я шел с Гонзой и по дороге рассказал ему и о своем сне, и о бабкиных предсказаниях.

Гонза сказал, что Африка не такая уж узкая, Южная Америка еще уже. Как раз вчера вечером он смотрел на карту, когда учил про Африку.

Я не поверил ему. Как это он мог учить? Я после футбола совсем обессилевал.

Гонза на уроке географии поднял руку, а я нет. Я ведь не какой-нибудь выскочка.

Но учитель все равно почему-то вызвал меня, и я рассказал об Африке все, что узнал во сне.

— Ай да Фасолька! — похвалил меня учитель. — Надеюсь, все его слышали? Наш уважаемый ученый Фасолька только что сделал открытие, что Африка тонка, как блин; австралийских кенгуру переселил на мыс Доброй Надежды… А Красное море у него… раз-два-три… переместилось из Аравии на юг Африки. Это большое открытие, и заслуживает оно… чего? Еди-ни-цы!

Все засмеялись, и почему-то долго-долго не звонил звонок. А потом, когда я уже перестал ждать, зазвонил.

Миша меня утешал, но я сказал:

— До смерти больше с тобой не разговариваю, потому что ты неискренний человек!

Но Миша не понял:

— Не знаю, почему я неискренний. Я ведь смеялся меньше других.

Тут я понял, что Миша все-таки мне друг, и поэтому пошел с ним.

Но сны все-таки ни к чему, и нельзя им верить. Единица по географии — какое же это счастье? Как раз настоящее несчастье и есть. Может быть, в давние времена сны и были к чему-нибудь, но теперь уже явно ни к чему.

И к тому же дождя-то так и не было, хоть нашей бабке и снился покойный дед.

Олимпийский чемпион

Это Миша Юран. Потому что у него богатая фантазия. А я, Мирослав Фасолька, только мастер спорта. Миша будет представителем ЧСР по плаванию на Олимпийских играх. Если б мне знать, что могут взять и двоих из одной школы, то готовился б, конечно, и я.

С утра до вечера мы на пляже. Миша говорит, чтобы я все равно тренировался, а потом уж увидим. Я бы тоже, конечно, тренировался более усердно, но, когда Миша плавает, я вылезаю из воды, потому что он очень брызгается и делает волны. Я не видел, чтоб так плавали взрослые, но Миша утверждает, что это олимпийский стиль.

На обед нас мама приглашала по местному радио, но Миша сказал, что лучше всего нам будет нырнуть: в воде мы не обязаны слышать, там у всех заткнуты уши. Так мы ныряли еще час, и Миша хватал всех за ноги. Но пузыри его все-таки выдали, и одна тетя вытащила его за ухо.

Гонза сказал Мише:

— Ты все-таки плаваешь, как собака.

Но Миша ответил:

— Нет, это ты плаваешь, как собака.

А я решил поддержать друга:

— Наш Миша летает по волнам, как олимпийский мотылек.

Миша вытащил из трусиков белую шапку и красный пояс, какие выдаются только участникам соревнований, и мы сразу его признали чемпионом.

Гонза сказал:

— Если ты чемпион, тогда прыгни с вышки!

Миша сказал:

— Подумаешь какое дело!

Гонза сказал:

— Тогда прыгни!

Миша сказал:

— Вот и прыгну!

Мы поднялись по лестнице на вышку. Я Мишу просил не прыгать, ведь это очень высоко. Но Миша не послушался: сразу, мол, видно, что я ерундовый мастер спорта. Я вползал на мостик на животе, а Миша смело шел вперед. Я, правда, видел, что ноги у него дрожат, и поэтому решил схватить его за плавки.