Сатанстое [Чертов палец] - Купер Джеймс Фенимор - Страница 2

Надо сказать, что между колониями Новой Англии и южными колониями не было особенной симпатии; во всяком случае, мы, нью-йоркцы, смотрели на наших соседей, колонистов Новой Англии, как на людей другой категории; они платили нам тем же. Новая Англия получила свое название благодаря тому, что английские владения на западе соприкасались с голландскими, которые отделяли их от других колоний, также англо-саксонских. Как я заметил, в самой крови англо-саксонской расы лежит предрасположение осмеивать и презирать другие расы, и даже жители родной нам Англии, прибывая к нам, проявляли эту черту по отношению к нам, нью-йоркцам, и жителям Новой Англии.

Но мой дед, как человек старого закала, не разделял этих чувств, хотя я и не раз слышал, как он превозносил свой остров, его славу и могущество, как настоящий чистокровный англичанин; впрочем, среди нас не было почти человека, который бы не признавал открыто первенства Англии даже и над нами.

Я помню поездку капитана Гуго Литльпэджа в Бостон в 1745 году для присутствия при приготовлениях к великой экспедиции. Хотя наша колония не принимала участия в этом предприятии, тем не менее офицеры, собравшиеся на берегах Новой Англии, с охотой принимали его советы и искали его общества. Здесь было немало старых военных, некогда служивших на континенте и участвовавших в свое время в других кампаниях, и многих из них мой дед знавал; с ними он провел немало приятных часов, прежде чем они сели на суда и отправились в экспедицию; не будь меня, я думаю, и дед отправился бы с ними. Многим покажется, быть может, странным, что дед взял меня, семилетнего мальчугана, с собой в столь дальнее путешествие, но случилось это так: я только что перенес серьезную болезнь, и доктор советовал для меня смену воздуха; дед как раз собрался ехать в Бостон, и моя матушка уговорила его взять меня с собой.

То, что я тогда видел и слышал, имело впоследствии большое влияние на мою дальнейшую жизнь.

Я пристрастился к военным предприятиям, и меня стало тянуть к приключениям. В Бостоне дед встретился со своим старым сослуживцем, приехавшим сюда, подобно ему, присутствовать при снаряжении экспедиции, и с самого момента встречи старые приятели сделались неразлучны. Майор Хаит был из Джерси и в свое время слыл лихим бонвиваном; он любил выпить и привез с собой целый запас превосходной мадеры. Друзья целыми вечерами беседовали о ходе дел и о современном положении вещей, но при этом не титуловали все время друг друга «майор» и «капитан», что было бы неизбежно, если бы они оба были бостонцами; они просто называли друг друга Хью и Джо, как в детстве.

— Эти янки были бы умнее, если бы меньше молились, старина, — сказал однажды майор, покуривая свою трубку, — я, право, не вижу надобности тратить так много времени на молитвы, раз уж кампания начата!

— Они ничего другого и не делают, — отвечал дед. — Вспомни, как в 1717 году, когда мы с тобой вместе служили в войсках Новой Англии, при каждом батальоне было по священнику, и эти господа являлись у них своего рода полковниками. Говорят, что его превосходительство приказал, чтобы все войска постились один день в неделю в продолжение всей кампании!

— Да, приятель, молиться да грабить — вот все, что они умеют, — продолжал майор, выколачивая золу из своей трубки. — Помнишь старика Ватсона, что служил в 1712 году по набору в Массачусетсе? Он был еще правой рукой Барнвелля во время нашей экспедиции в Тускарора?

Дед утвердительно кивнул головой.

— Ну так его сын участвует в нынешней экспедиции, и старый Том или, лучше сказать, полковник Ватсон, как он любит, чтобы его величали, приехал сюда с женой и двумя дочерьми, и я застал их всех занятыми снаряжением юного Тома на войну.

Раскурив новую трубку, старый майор продолжал:

— Прежде всего я увидел с полдюжины пучков красного лука, затем целый жбан патоки, но всего более привлек мое внимание громадный парусиновый мешок, совершенно пустой. «На кой черт молодому Тому этот мешок?» — думал я, но вскоре в разговоре старик чистосердечно признался мне, что, судя по рассказам, Луисбург — город богатый, и как знать, что Господь Бог пошлет его сыну Тому. Но так как мешок был пуст пока, то сестрицы догадались положить в него Библию и молитвенник, очевидно, полагая, что здесь молодой прапорщик всего скорее найдет их. У нас с тобой, Хью, никогда ни в одном походе не было с собой ни Библии, ни молитвенника, но и мешков для добычи мы тоже не заготавливали!.. — докончил майор.

В этот вечер приятели пили за успех экспедиции и кляли на чем свет стоит будущих ее участников. Мы, нью-йоркцы, не отличались особенной религиозностью, зато у наших соседей благочестие было всегда на виду, и один полковник Хескот, возмущенный тем, что мы чуть не язычники, рассказал деду прием, примененный им для возбуждения религиозного рвения во вверенном ему отряде. Он издал приказ, чтобы командиры всех отдельных частей по воскресеньям с рассветом собирали своих людей на плацу и производили учения до заката, делая исключение только для тех, кто выкажет желание идти к утреннему и вечернему богослужению и прослушать в течение дня две длинные проповеди; этот прием дал превосходные результаты.

Однако все это увело нас в сторону, и мне пора вернуться к своему рассказу.

ГЛАВА II

О первых четырнадцати годах моей жизни я почти ничего не могу сказать; они похожи на жизнь всех мальчиков из хороших семей в нашей колонии. Небольшая сравнительно группа лиц голландского происхождения довольствовалась местным образованием для своих детей и не отправляла их ни в Англию, ни в другие заморские страны, считая Лейденский университет ничем не хуже Оксфордского или Кембриджского. И теперь многие с ними согласны, но в мое время такое мнение людьми английского происхождения считалось чудовищным. Все голландцы давали своим детям не бог весть какое образование, предоставляя им понахвататься того и сего, где и сколько случится, но они внедряли в них незыблемые правила честности и порядочности, не менее полезные в жизни, чем всякие науки и познания.

Большинство же лип, преимущественно английского происхождения, весьма заботились об образовании своих детей и отправляли их в Англию в учебные заведения первого разряда и в университеты.

Что касается меня, то я сначала обучался у мистера Вордена, нашего приходского священника и ректора местной семинарии, слывшего человеком весьма ученым и бывшего весьма популярным во всей округе. Проповеди его всегда были кратки, но энергичны; они продолжались, как правило, не более двадцати минут, и только однажды его проповедь затянулась на двадцать две минуты; но когда проповедь длилась всего четырнадцать минут, мой дед неизбежно уверял, что она была божественна.

Когда я мог уже сносно переводить две первые книги «Энеиды» и знал все Евангелие от Матфея, мог управиться с начальной математикой и освоил еще кое-что из других наук, зашла речь о помещении меня в какой-нибудь колледж. Посылать меня в Англию не хотели, и у нас оставался выбор между Йелем — в Нью-Хавене, в Коннектикуте, и Нассау-Холл в Нью-Арке. в Нью-Джерси. Но мистер Ворден презрительно пожал плечами и заявил, что последняя средняя школа в Англии стоит во сто крат выше и что любой ученик грамматических классов Итона или Вестминстер-колледжа мог бы быть здесь профессором. Отец, родившийся в колонии и воспитанный здесь, был несколько обижен таким мнением; дед же мой, родившийся в Англии, хотя и выросший в колониях, не знал, как к этому отнестись. Я присутствовал при обсуждении этого вопроса в нашей большой гостиной. Это происходило ровно за неделю до Рождества. Мне только что минуло тогда четырнадцать лет.

В гостиной собрались капитан Гуго Роджер, мой дед, майор Ивенс, мой отец, матушка моя, высокочтимый мистер Ворден и старик Ван Валькенбург, друг семьи голландец, которого друзья, ради краткости, звали всегда полковник Фоллок; он был другом и сослуживцем моего отца и дальним родственником моей матери. Человек всеми уважаемый, в это время года он постоянно приезжал в Сатанстое и на этот раз привез с собой и своего сына Дирка, который сделался моим другом (он был всего на год моложе меня).