Кровь эльфов - Сапковский Анджей - Страница 23

– Меня никогда не забавляли словесные перепалки, – чародейка кинула на него холодный взгляд, – и красноречивые фразы, цель которых – посмеяться над собеседником. Это, понимаете ли, не для меня. Что я имею в виду, вы знаете прекрасно. Вам нравится прятать голову в песок? Ваше дело. Но ты, Геральт, меня удивляешь.

– Трисс, – беловолосый ведьмак снова взглянул ей в глаза, – чего ты от меня ждешь? Чтобы я активно участвовал в борьбе за сохранение разваливающегося мира? Записался в армию и сдерживал Нильфгаард? Встал, ежели начнется очередная битва за Содден, с тобою рядом на Холме, плечом к плечу и дрался за свободу?

– Я гордилась бы, – сказала она, опустив голову. – Я была бы горда и счастлива, если б могла драться рядом с тобой.

– Верю. Но я недостаточно благороден для этого. И недостаточно мужественен. Я не гожусь в солдаты и герои. Я мучительно боюсь погибнуть либо остаться калекой. Но это не единственная причина. Солдата нельзя заставить не бояться, но можно вооружить основанием, мотивацией, которая поможет ему перебороть страх. А у меня такой мотивации нет. И быть не может. Я – ведьмак. Искусственно созданный мутант. Я убиваю чудовищ. За деньги. Защищаю детей, если родители заплатят. Если мне заплатят нильфгаардские родители, я стану защищать нильфгаардских детей. И если даже весь мир превратится в развалины, во что я не верю, я буду убивать чудовищ на развалинах до тех пор, пока какое-нибудь из них не прикончит меня. Вот моя судьба, моя мотивация, моя жизнь и мое отношение к миру. И выбирал не я. Это сделали за меня другие.

– Ты ожесточен, – заметила Трисс, нервно теребя прядку волос. – Либо прикидываешься таковым. Забываешь, что я тебя знаю, не разыгрывай передо мной бесчувственного, бессердечного, беспринципного и безвольного мутанта. А причину ожесточенности я угадываю и понимаю. Пророчество Цири, верно?

– Неверно, – холодно ответил он. – Похоже, однако, ты мало меня знаешь. Я боюсь смерти, как любой, но с мыслью о ней освоился давным-давно и так же давно избавился от радужных иллюзий. Но я вовсе не сетую на свою судьбу, Трисс, тут простой холодный расчет. Статистика. Еще ни один ведьмак не умер от старости, в постели, диктуя завещание. Ни один. Цири не застала меня врасплох и не напугала. Я знаю, что умру в какой-нибудь смердящей падалью яме, разорванный на куски грифом, ламией или мантихором. Но я не хочу умирать на войне, ибо это не моя война.

– Меня удивляют, – резко ответила Трисс, – удивляют твои слова, отсутствие мотивации, как ты по-ученому пожелал окрестить безразличие и равнодушие. Ты был на Соддене, в Ангрене и в Заречье. Ты знаешь, что сталось с Цинтрой, знаешь, что сталось с королевой Калантэ и несколькими тысячами тамошних людей. Знаешь, сквозь какой ад прошла Цири, знаешь, почему она кричит по ночам. Я тоже это знаю, потому что я там тоже была. Я тоже боюсь смерти и боли, сегодня боюсь еще больше, чем тогда. У меня есть на то причины. А что до мотиваций, то тогда мне казалось, что у меня их не больше, чем у тебя. Какое мне, чародейке, дело до судеб Соддена, Бругге, Цинтры или других королевств? До головной боли более или менее толковых властителей и владык? До интересов купцов и баронов? Я была чародейкой и тоже могла сказать: это, мол, не моя война, я, дескать, могу и на развалинах мира составлять эликсиры для нильфгаардцев. Вместо этого я встала на Холме рядом с Вильгефорцем, рядом с Артаудом Террановой, рядом с Феркартом, рядом с Энид Финдабаир и Филиппой Эйльхарт, рядом с твоей Йеннифэр. Рядом с теми, кого уже нет, – Коралл, Йойолем, Ваньеллой… Был такой момент, когда я от страха забыла все заклинания, кроме одного, с помощью которого могла телепортироваться с того страшного места домой, в мою маленькую башенку в Мариборе. Была такая минута, когда меня начало рвать от ужаса, а Йеннифэр и Коралл поддерживали меня за шею и волосы…

– Прекрати. Прекрати, прошу тебя…

– Нет, Геральт, не прекращу. Ты же хочешь знать, что произошло там, на Холме. Так слушай – были гул и пламя, были огненные стрелы и разрывающиеся огненные шары, были рев и грохот, а я вдруг оказалась на земле, на какой-то куче тлеющего, дымящегося тряпья, и неожиданно поняла, что эта куча тряпья – Йойоль, а рядом то ужасное, то тело без рук и ног, которое так жутко кричит, – Коралл. И я думала, что кровь, в которой я валяюсь, это кровь Коралл. Но это была моя собственная кровь. И когда я увидела, что со мною сделали, я начала выть, выть, как побитый пес, как незаслуженно обиженный ребенок… Оставь меня! Не бойся, я не расплачусь. Я уже давно не девочка из башенки в Мариборе. Я, черт побери, Трисс Меригольд. Четырнадцатая Полегшая под Содденом. Под обелиском на Холме четырнадцать могил, но только тринадцать тел. Тебя удивляет, что такое могло случиться? Большинство трупов было невозможно распознать по их кускам, да никто и не разбирал. Живых тоже трудно было пересчитать. Из тех, кто меня хорошо знал, в живых осталась только Йеннифэр, а Йеннифэр ослепла. Другие знали меня мимолетно, обычно узнавали по прекрасным волосам. А их-то, черт побери, уже не было!

Геральт крепче обнял ее. Она уже не пыталась его оттолкнуть.

– Для нас, уцелевших, не пожалели самых действенных чар, – глухо продолжала она, – заклинаний, эликсиров, амулетов и артефактов. Не было ничего такого, чего бы не отдали для покалеченных героев с Холма, нас вылечили, подлатали и вернули прежнюю внешность, волосы и зрение. Почти не видно… следов. Но я уже никогда не надену декольтированного платья, Геральт. Никогда.

Ведьмак молчал, молчала и Цири, которая беззвучно проскользнула в холл и задержалась на пороге, ссутулившись и скрестив руки на груди.

– Поэтому, – помолчав, сказала чародейка, – не говори мне о мотивации. Прежде чем мы встали на том Холме, Капитул просто сказал: «Так надо». Чья это была война? Что мы там защищали? Землю? Границы? Людей и их халупы? Интересы королей? Влияние и доходы чародеев? Порядок от Хаоса? Не знаю. Но защищали, ибо так было надо. И если понадобится, я встану на Холме снова. Потому что если я этого теперь не сделаю, значит, тогда все было впустую.

– Я встану рядом с тобой! – тоненько крикнула Цири. – Вот увидишь, встану! Нильфгаардцы заплатят мне за бабушку, за все… Я не забыла!

– Тихо, – проворчал Ламберт. – Не встревай в разговоры старших.

– Еще чего! – топнула ножкой девочка, и глаза у нее загорелись зеленым огнем. – Думаете, зачем я учусь драться мечом? Хочу убить его, того черного рыцаря, того, с крыльями на шлеме, за то, что он со мной сделал, за то, что я так боялась! И я его убью! Для этого и учусь!

– Значит, теперь учиться перестанешь, – сказал Геральт голосом, с холодностью которого могли бы поспорить стены Каэр Морхена. – Пока не поймешь, что такое меч и чему он должен служить в руке ведьмака, не возьмешь его в руки. Ты учишься не для того, чтобы убивать и быть убитой. Ты учишься убивать не из страха и ненависти, а для того, чтобы уметь спасать жизнь. Свою и чужую.

Девочка закусила губы, дрожа от возбуждения и злобы.

– Поняла?

Цири резко вскинула голову.

– Нет!

– Значит, не поймешь никогда. Выйди.

– Геральт, я…

– Выйди.

Цири развернулась на пятках, несколько секунд стояла в нерешительности, словно ожидая чего-то невозможного. Потом быстро побежала по лестнице. Было слышно, как хлопнула дверь.

– Слишком резко, Волк, – сказал Весемир. – Слишком уж резко. И не следовало этого делать в присутствии Трисс. Эмоциональные связи…

– Не говори мне об эмоциях! Я сыт по горло болтовней об эмоциях!

– Почему же? – насмешливо и холодно проговорила чародейка. – Почему, Геральт? Цири – нормальный ребенок. Она нормально все чувствует, воспринимает эмоции естественно, принимает их такими, каковы они в действительности. Ты, разумеется, этого не понимаешь и удивляешься. Тебя поражает и раздражает то, что кто-то может испытывать нормальную любовь, нормальную радость, нормальный страх, боль и обиду, нормальную ненависть и нормальную печаль. Что именно холодность, отстраненность и безразличие считает ненормальными. О да, Геральт, тебя это раздражает, раздражает до такой степени, что тебе в голову лезут мысли о подземельях Каэр Морхена, о Лаборатории, о покрытых пылью бутылях с мутагенными отравами…