Витька Мураш - победитель всех - Томин Юрий Геннадьевич - Страница 22

Когда мы подошли, Батон подвинулся поближе к котлу. Наверное, ему не понравилось, что нас так много.

— Иван Сергеевич, — сказал он, — а я масло нашел…

— Да? — удивился директор. — Кто же его потерял?

— А у вас в сумке.

— Тогда вали его в кашу.

Батон плюхнул масло в котел, размешал его палкой, и от этого масла пошел такой запах, что у меня в животе чего-то зашевелилось и зацарапалось. Тут я поверил, что у Батона от голода спина чешется.

Иван Сергеевич достал из сумки мешок, тряхнул его и высыпал на газету кучу ложек. Все набросились на ложки, как звери. Батон сунул в эту кучу свою больную руку, но ложек уже не было.

— А чем я буду есть? — жалобно спросил он.

Иван Сергеевич отдал ему свою ложку.

— А вы? — спросил Батон.

— А я — остатки.

— Хитрый вы, остатков всегда больше.

Возле котла было тесно. Каша горячая, глотать ее не так-то просто, а тут еще мне кто-то сзади в ухо дует. Я обернулся — Илларион. Дул он, конечно, не на меня, он кашу на ложке остужал. Но все-таки я ему сказал: — Ты там потише дуй.

— А что будет?

— А то будет. Дуну так, что рассыплешься.

— Слушай, Мураш, — сказал Илларион, — я ведь тебя не боюсь. Мне только не понятно, чего ты ко мне цепляешься.

— Нужен ты мне, — говорю я. — Не нужны мне ни папа твой, ни мама, ни… Никто вообще. Очень вы все высокой культуры. Если вы такие культурные, чего же сестра твоя на воскресник не вышла?

— Какая сестра, Наташка?

— А я помню, что ли, как там ее зовут…

— Она уехала.

— Наташа уехала?! — говорю я. — Зачем?!

— Она год будет в городе заканчивать.

— И не приедет сюда совсем?

— Летом приедет, если в турпоход не уйдет.

Я даже растерялся. При чем тут турпоход какой-то?

— Зачем, — говорю, — ей поход? У нас и без походов тут неплохо.

— А тебе она зачем? — спрашивает Илларион.

— Мне — ни за чем, — говорю, — просто так спросил.

А про себя я подумал, что неважно все получается. Уйдет она в поход, все лето я ее не увижу… За это время у нее пояс кто-нибудь выменяет или стащит. Мне даже как-то скучно стало. Да еще пока мы разговаривали, ребята всю кашу съели. Один только Батон еще жевал — у него за щеками было много каши набито.

— Ну, братцы, хорошо поработали, — сказал Иван Сергеевич. — Что лопатами, что ложками.

— Хы хыхо хе хах хохе[4] — отозвался Батон.

Батона один я понимаю, когда он жует. Иван Сергеевич, конечно, не понял, но сказал:

— Повару объявляется благодарность. Только придется ему еще котел и ложки вымыть.

— Хехо ха хахохо[5], — согласился Батон.

— Вот и действуй, — сказал Иван Сергеевич. — А теперь я вам вот что должен сообщить: мы сегодня не одно дело сделали, а целых два. Угадайте, какое второе?

Все молчали. Не считать же за дело, что мы кашу съели.

— Мы с вами луг осушили, — сказал Иван Сергеевич. — За малька вам ничего не будет, кроме благодарности. А вот за осушение совхоз вам начислит по одному рабочему дню и даже деньги заплатит.

— А сколько?

— Это осенью будет видно. Может, по три рубля, а то и по пять.

— Это каждому?

— А как хотите. Можно каждому в отдельности, можно всем вместе. В одиночку каждый может себе килограмма по два конфет купить, а вместе — что-нибудь поинтереснее.

Стали мы считать — по пятерке на человека, конечно. Получилось сто тридцать рублей. Можно купить для футбольных ворот сетки, которых у нас сто лет нету, пяток мячей и несколько пар бутс. Про бутсы я больше всех кричал, потому что знал: парочка обязательно мне достанется, как лучшему игроку.

Девчонки стали спорить. Им хотелось купить магнитофон для танцев, чтобы записать современную музыку, а не крутить на проигрывателе всякое старье.

Между прочим, проигрыватель в школе новенький, с выносными динамиками. Орет так, что в заливе волна поднимается. Чего им еще новее — не знаю. Это же не мопед. Вот на старых мопедах действительно только пацаны катаются.

Но девчонки уперлись. Говорят, что не хотят покупать для нас бутсы за свои деньги.

Я не выдержал.

— Тихо, тихо, — говорю, — вы не за деньги работали и вообще ни за что. Вы даже не знали, что вам деньги дадут. Если так, то лучше вообще ничего не получать, чем орать «наши деньги».

— Мурашов, пожалуй, прав, — сказал Иван Сергеевич.

— Если бесплатно, мы согласны. — Это Наташка вылезла, специально, чтобы со мной поспорить. — Но если будем покупать, то почему все мальчишкам, а нам ничего?

— И Кудрова, вроде, права, — снова сказал Иван Сергеевич. — Только вот что. Сетку на ворота покупать не стоит. Я возьму у рыбаков старый невод, разрежем его, обошьем — выйдет не хуже. На мячи и на магнитофоны у школы деньги есть. Просто мы немного забегались с нашим новым строительством — и было нам не до этого. А что касается бутс, то поверьте старому футболисту: бутсы вас играть не научат. Начинать играть в бутсах даже вредно, нужно сначала подучиться.

— Вы что, футболистом были? — спросил Илларион.

— Да.

— И моряком? — спросил я.

— Был.

— А кем еще? — спросил Батон.

— А еще я был ребенком. Только поэтому, Мелков, я тебе иногда кое-что прощаю.

ОНА ПРИЕЗЖАЕТ!

Последний день занятий!

Ура!

Я уже с утра знал все свои отметки — троек нет!

Ура!

Ура!

«До чего же у нас хорошие учителя! — думал я в тот день. — До чего они добрые, умные, красивые и вообще!»

Мопеды в магазине еще есть!

Ура!

Учителя тоже ходили по школе веселыми, улыбались и не обращали внимания на наши глупости. Наверное, мы им надоели не меньше, чем они нам. Нет, я неверно говорю. Учителя у нас самые добрые, умные, красивые и вообще! Нам не они надоели, а уроки! Уроки нам надоели, а не они!

Говорят, что в последний день сидишь как на иголках. Это — ерунда! Иголки — чепуха! Я сидел так, будто подо мной сто ежей и все ползают.

Нас ничего не спрашивали и ничего нам не объясняли!

Ура!

Только Мария Михайловна была в тот день грустная. Она с нами прощалась.

— Я буду к вам заходить, если вы не против, — сказала она.

— Не против! — орали мы. — Заходите каждый день!

— И, пожалуйста, читайте на каникулах побольше, — просила она. — Пушкина читайте, Гоголя, Чехова. Не увлекайтесь войной и приключениями.

А мы были в тот день жутко добрыми.

— Будем читать! — орали мы. — Каждый день!

Физрук нам сказал:

— Кроме футбола и прочего занялись бы вы, гаврики, гимнастикой по радио.

— Будем заниматься! — пообещали мы. — Каждый день!

Иван Сергеевич сказал Батону:

— А ты, Мелков, занялся бы летом немецким. Тройка твоя, в общем-то, условная.

— Будет заниматься! — ответили мы. — Мы проследим! Каждый день будет!

В общем, целый день мы орали, а зачем пришли в школу — не знаю.

Настроение у меня в этот день было хорошее, просто замечательное. Я, как и все, орал, бегал, прыгал, шутил и смеялся. После большой перемены настроение стало еще лучше, потому что мне сказали одну очень важную вещь. Но тут я сразу перестал орать и смеяться. Я не бегал и не прыгал, а ходил спокойно; не шутил сам и не смеялся, когда шутили ребята. Я не хотел, чтобы все заметили, что у меня хорошее настроение. Почему так — не знаю. Почему, когда я чего-нибудь очень хочу и вдруг получается, как я хочу, то я всегда делаю вид, что мне до этого дела нет? Ведь никто не может влезть ко мне в мозги и узнать, о чем я думаю. Но мне все равно было неудобно, что я обрадовался, и страшно, что другие это заметят.

А сказал мне эту вещь Ларик. Он подошел ко мне на большой перемене.

— Тебе привет, Мурашов.

— От кого еще? — спросил я.

Когда я это спросил, то уже почти догадался, от кого. Не от папы же своего, главного инженера, может мне передать привет Ларик. Я понял, от кого он может передать.

— От Наташки.

Дальше уже говорил как будто не я. То есть язык во рту болтался мой, но говорил он совсем не то, что я думал: