Лоцман - Крапивин Владислав Петрович - Страница 7

– Что за дежурство? – спросил я, чтобы поддержать беседу. Да и в самом деле любопытно: какие дела у такого пацаненка с кооперативом? Было моему спутнику лет одиннадцать. Та пора, когда мальчик делает первый шажок к состоянию, которое называется неуклюжим и казенным словом «подросток».

– Это работа такая, – отозвался Сашка. – Школа ее за летнюю практику считает… И деньги платят.

– Ишь ты!.. Наверно, что-то купить задумал?

– Ага. Велосипед «Стриж». С аккумулятором и моторчиком. Сперва крутишь, накапливаешь энергию, а потом на электричестве едешь… У него спицы так здорово блестят, и он стрекочет, будто стрекоза крыльями…

Мне понравилось такое сравнение. И вообще нравился Сашка. И как он храбро отбивался, и как потом без всякой обиды по-приятельски сошелся с ребячьей компанией. И как мы сейчас дружно, в одном ритме шагали с увесистыми книгами.

– Не тяжело?

– Не-е…

– Выручил ты меня…

Он не оглянулся, но я почувствовал – улыбается.

– Вы ведь меня тоже выручили. А то чуть до драки не дошло… Я сам виноват, перепугался…

– Оно и понятно, раз не здешний… А что ты делаешь на своем дежурстве?

– Вызова жду. Я проводник.

– Какой проводник? В поезде?

– Да нет, – засмеялся он. – Ну, с туристами. Вроде гида.

– И получается?

– Ага. Я уже прошлым летом водил студентов. И зимой…

У меня хрустнуло в ноге, отдалось в затылке. Сразу затуманило голову. Ох как не вовремя! Неужели начинается?..

– Эй, проводничок! Давай-ка посидим…

Мы сели на лавочку у приземистых ворот. Я затылком сильно надавил на забор. Чтобы боль от твердого дерева прогнала ту, внутреннюю. Сашка сбоку беспокойно глянул на меня.

– У вас голова кружится, да?

– Пустяки. Это бывает… Не страшно…

«Ох, если бы «не страшно»…»

Сашка смотрел очень внимательно. В глазах – смесь пепельного цвета с лимонным соком. И дрожащая капелька испуга. Светлые брови сошлись над коротенькой прямой переносицей. Мягкая, в дольках, как у мандарина, нижняя губа жалобно оттопырилась и шевелилась.

– Ничего, – выдохнул я и улыбнулся. – Сейчас пройдет…

И правда прошло. Боль угасла, тяжесть в темени растаяла, тошнота пропала. И я снова понял, какая хорошая улица Пустырная, какой славный город Овражки. Фиг вам, Артур Яковлевич, неделю я как-нибудь продержусь.

– Просто устал немного. Посидим еще минуты две…

– Ладно, – согласился Сашка. Провел пальцем по книжному корешку и спросил: – А что такое «Апокрифы»?

– Это… Видишь ли, в древности написано довольно много книг о жизни Иисуса Христа. Называются «Евангелия». Но церковь признает лишь четыре из них…

– Знаю! От Луки, от Иоанна… От этого… от Марка! И еще от Матвея…

– От Матфея…

– Ну да! У бабушки были… Я к ней ездил, когда она жива была, и читал… Правда, не все… Мне еще девять лет было… А кое-что она мне своими словами рассказывала. А вот эти… «Апокрифы», они, что ли, незаконные считаются?

– Ученые богословы говорят, что в них очень много фантазии и мало реальных фактов… Ну и в самом деле! Скажем, Евангелие от Фомы о детстве Иисуса… В нем вроде бы и детали интересные, игры описаны, всякие житейские случаи, но непонятно делается: разве мог такой жестокий мальчишка, о котором там рассказывается, стать Учителем всеобщего добра?

– А почему он жестокий… там?

– Такие случаи приводятся… Толкнул его соседский мальчик – и умер. Пожаловались на него люди родителям – и ослепли. Ну и многое другое… Не вяжется это с тем, что было дальше…

– А кто этот Фома?

– Трудно сказать. Некоторые считают, что один из учеников Иисуса. Помнишь, был такой Фома Неверующий…

Сашка шевельнул бровями. Подумал.

– Выходит, он тоже предатель? Как Иуда? Раз написал такое… – И глянул требовательно, не по-детски даже.

– Нет, что ты! Во-первых, скорее всего, автор – не он. Просто приписали ему это сочинение. А во-вторых… у автора своя задача стояла: показать, что Иисус с детства был грозным и всемогущим божеством… Конечно, здесь ничего общего с христианством. Но тем не менее «Фому» этого верующие читали. Потому что в официальных Евангелиях о детстве Иисуса очень мало. Из мальчишеских лет – один только эпизод: как в Иерусалиме отстал от родителей, увлекся беседой с мудрецами в храме…

– Ага, я помню.

– Ну вот… А людям-то все интересно было знать про Христа. И про то, как он маленький был, тоже…

Сашка опять быстро глянул на меня.

– А вам… тоже интересно, да?

Мне хорошо было с Сашкой. Спокойно так, ласково и – никакой неловкости. И не казалось в тот момент странным, что говорю со случайно встреченным мальчишкой о таком вопросе.

– Признаться, да, – сказал я. – Интересно. Очень… Как у мальчика в захолустном, выжженном солнцем городке просыпается мысль о необходимости Великого Служения людям. Желание спасти всех. И понимание, что сделать это можно ценой своей жизни… Знал ли он уже тогда, что его ждет?.. Была у меня даже нахальная мысль написать повесть «Мальчик из Назарета».

Сашка выпрямился, вытянул шею, глянул на меня так, будто я в марсианина превратился.

– А вы умеете?!

– Что?

– Ну, это… писать повести…

– Приходилось, – признался я. Не хотелось выкручиваться, раз уж дернуло за язык.

– Ёшкин свет, вот это да… – сказал он шепотом. – А вас… как зовут?

– Игорь Петрович.

– Ну… на книжках ведь так не пишут.

– На книжках, – вздохнул я, – пишут «И. Решилов»…

Сашка округлил пухлые губы, выпустил сквозь них воздух и даже малость обмяк. Спросил недоверчиво:

– Это, значит, «Стеклянные паруса», да?

– «Значит». Куда деваться…

– Ёшкин свет! И «Клипер «Колдун»?

– Читал, что ли?

– А что ли, нет!.. А это правда вы?

– Чтоб мне провалиться!

Я клятвенно прижал к груди ладонь. И в этот миг хлипкая подгнившая лавочка крякнула и осела в траву. Книги посыпались, мы с Сашкой вскочили. Я почему-то перепугался, как дитя. Завопил жалобно и всерьез:

– Но это правда я! Честное слово!

Сашка от смеха взялся за живот, сел в подорожники. Потом свалился набок, перекатился на спину и хохотал, взлягивая торчащими из зубчатых штанин ногами. Стонал и взвизгивал. Меня тоже одолел смех. Как зараза. Мы хохотали, пока не ослабели. Тогда Сашка, охая, поднялся, а я сказал, вытирая глаза:

– И все-таки это в самом деле я…

Мы собрали книги. И пошли дальше, все еще подрагивая от остатков смеха и переглядываясь. Но вот наконец Сашка взглянул на меня без веселья и спросил озабоченно:

– А вот в книжке «Станция Желтый Гном»… Тот мальчик, Валерка… он погиб, когда бросился навстречу поезду? Или все-таки живой остался?

Такой вопрос мне задавали сотни раз. И я отвечал, что решать должен сам читатель – в зависимости от того, как он понял книгу и как вообще смотрит на жизнь. Но сейчас я сказал:

– Конечно, остался жив. Недаром же станция наконец открылась людям и был общий праздник…

– Я так же говорил ребятам в классе, а они спорили! Дразнились даже… Игорь Петрович, вам в какой дом?

– Номер три. Там я поселился… Вот мы уже пришли.

– Ой… – Сашка остановился. Подбородком прижал качнувшуюся стопку книг. Глянул с нерешительной радостью: – Значит, это вы делали заявку?

– Какую?

– На проводника!

Я почему-то смутился.

– Нет, голубчик, не делал я… Честное слово.

– А у меня адрес. Этот самый.

– Разве в заявке не указано, от кого она?

– Мне только адрес дали… Значит, не вы? – Сашка заметно огорчился. – Наверно, в конторе напутали.

– А может, здесь еще какой-нибудь турист живет? Давай спросим у хозяйки. Кстати, вот она… – В открытую калитку было видно, как могучая Генриетта Глебовна снимает с веревки высохшее белье. В своем широком длинном платье она была похожа на снятый с церковной башни колокол.

– Ёшкин свет! Это ведь та тетка! Которая в вагоне…

– Она самая. Ну и что?

– Боюсь я с такими разговаривать. Очень уж они… воспитывать любят. – Сашка отодвинулся от калитки.