Лоцман - Крапивин Владислав Петрович - Страница 43

– Нет уж, голубчик, ты мне своей селедочной чешуей все брюки извозишь.

Хвост подтянулся, опушился серой шерстью, и весь Чиба из бело-рыжего стал серо-полосатым. Но не проснулся. Я сел и опять взял Чибу на колени. Поднял с пола и положил на котенка Тетрадь. Чиба муркнул. Я открыл Тетрадь на прежнем месте и стал читать, что было, когда оклемался и повеселел Решка.

4. На краю Пустыни

«…Александр сел на край гибкой дюралевой кровати. Решка смотрел в потолок и виновато морщился. Потом сказал:

– Измучился ты со мной, да? Целые сутки тащить такого… я ведь тяжелый. Там одному идти и то…

– Один бы я просто сел в песок и благополучно испекся, чем такую муку терпеть… Это тебя, путешественника, надо было вытаскивать из пекла, вот и шел…

– Спасибо, что вытащил…

– Да скорее уж это ты меня вытащил.

– Ну, тогда…

– Что?

– Значит, ты не очень на меня сердишься?

– Горюшко ты мое…

Он улыбнулся задубелыми, в трещинках губами.

– Мама, когда говорит «горюшко мое», значит, не сердится. То есть сердится, но не по правде… А ты?

– Что? – притворно насупился Александр.

– Ну… ты не очень жалеешь, что связался со мной? – Решка смотрел уже с нешуточной тревогой.

– Не очень, – усмехнулся Александр.

– Значит… снова пойдем?

– Это куда еще?

– Через Большую пустыню, – сказал Решка вполне серьезно.

– Бредишь, да?!

– Да ты не бойся. Я теперь все рассчитаю, я выдержу! – Он приподнялся на локтях – взлохмаченный, тревожный.

– Глупый. Ты-то, может, и выдержишь, а я…

– А ты тоже! Взгляни на себя. Ты ведь уже… не такой.

– Какой «не такой»? – Александр наивно поискал глазами зеркало, которого в вагончике не было.

– Волосы уже не седые, – сказал Решка. – И руки… посмотри на них.

Александр посмотрел. Кисти были длинными, сухими. Россыпь стариковских веснушек исчезла. А может, просто спряталась под слоем прочного загара? Александр сжал и разжал пальцы, под ними словно разбежались искорки сухого электричества. А от пальцев – по всем рукам, по плечам, по телу… И ноющая боль, усталость, которая все еще не отпускала Александра, сделалась нестрашной, даже приятной, как утомление крепкого человека после пахоты или сенокоса… «Неужели это правда – то, что говорят об Оранжевом солнце?»

Решка смотрел выжидательно и беспокойно.

– Ну… а зачем через нее идти, через Пустыню-то? – спросил Александр. – Что там, на том краю?

Решка неловко завозился, отвел глаза.

– Нет уж, ты говори…

– Пока лучше не надо… Это пока тайна…

– Ну, тайна, так тайна. Только я в такие игры больше не играю. – Александр сделал вид, что хочет встать.

Решка, видимо, испугался по-настоящему.

– Нет, я скажу!.. Ладно… Послушай, Александр, я не знаю! Знаю только, что надо идти. Честное слово! Это же Дорога!

– Это для тебя Дорога. Ты – лоцман. А я-то при чем?

– А зачем лоцман, если некого вести?

– А какой смысл тебе вести меня?

– Раз уж такая судьба, – вздохнул он. – Стереоскоп…

– Опять ты про свое!

– Ага…

– Решка, а вообще… зачем все это? – тихо спросил Александр.

Решка ответил не сразу. Или не хотел, или не знал. Завозился, потянул на себя простыню. И сказал наконец из-за ее хрустящего края:

– Ты это первый раз спрашиваешь? Про «зачем»?

– Нет… не первый.

– Это можно так про все на свете… «Зачем» да «зачем»…

– Вот именно, – грустно и упрямо сказал Александр.

– По-моему, просто интересно, – вздохнул Решка. – Узнавать, что будет дальше… И вообще жить… Вот ты зачем книжки пишешь?

– Уже не пишу.

– Но ведь тетрадку-то искал!

– Искал. Сам не знаю, для чего…

– А вот придем к тому краю Пустыни, может быть, и узнаем, зачем все на свете… и зачем мы сами.

– Шиш мы узнаем, – сумрачно сказал Александр.

Решка коротко засмеялся, тут же замолк и наконец изрек задумчиво:

– А может, главное как раз в том, чтобы искать. Идти… Главное – сама Дорога.

– Мысль не такая уж глупая. Но не новая. И всегда есть возражение: идешь… а какой смысл?

– Это смотря с кем идешь, – возразил Решка. Нахмуренно и как-то виновато. – Если с тем… ну, с кем ты подружился, тогда хорошо. Тогда это… смысл.

Александр коротко вздохнул, дотянулся, взъерошил Решкины песочные волосы.

Решка пробубнил обиженно и капризно:

– А если нету смысла, зачем было тащить меня через Пески? И тащиться самому…

– Боюсь, что мне придется снова тащить тебя… если будешь болтать, а не лечиться.

– А чего лечиться-то? Я уже… во! – Решка подрыгал руками-ногами, распинывая простыни.

– Лежи! – прикрикнул Александр. – А то вздую…

– П-жалста! – Решка крутнулся на живот и дерзко выпятил под простыней округлую часть тела.

Александр засмеялся, потом сказал строго:

– Крутись не крутись, а все равно будешь лежать еще целые сутки. Безвылазно.

– Как это? А если мне… очень будет надо?

– Скажу Рае, чтобы принесла посуду…

– Ну уж фигушки! – Решка стремительно сел. – Придумал тоже, Ёшкин свет… Я удеру сейчас.

– Я вот тебе удеру… – Александр пальцем хлопнул Решку по носу и вдруг, подчиняясь толчку нового, ласково-тревожного настроения, взял его за плечи, притянул к себе. Спросил шепотом, словно выведывал важную тайну:

– А эта Большая пустыня… она правда большая? Она где?

– Она… – Решка задышал шумно и беспокойно. – Это трудно сказать. Зависит от многого… Я постараюсь свернуть расстояние, ты не бойся…

– Я все-таки боюсь. Не расстояния…

– А чего?

Александр замялся. С одной стороны, сдерживала суеверная боязнь. Как в детстве, когда боишься назвать страшное и накликать беду. С другой – лучше уж об этом страшном сказать заранее. Чтобы обезвредить его… Александр сказал:

– Два раза ты висел у меня на руках, почти умирал. Я боюсь третьего… Вдруг тогда… совсем…

Решка быстро, испуганно как-то обнял его за шею и горячо зашептал, защекотал распухшими губами ухо:

– Чего загадывать! Я не два раза помирал, а больше. Первый раз еще при рождении. Думали, что не буду живой. Меня знаешь кто спас? Генриетта Глебовна… Она сказала, что после этого до ста лет буду жить, а это же целая вечность…»

Здесь страница кончалась. И вообще запись кончалась. На обратной стороне листа ничего не было. Вот так…

Я осторожно положил Тетрадь на пол у кресла, закрыл глаза, откинулся. Почему-то запахло больничным коридором – знакомо и тоскливо. И негромкий бас Артура Яковлевича укоризненно раздался надо мной:

– Игорь Петрович, голубчик мой, что же вы в холле-то… Спать в кровати надо. Пойдемте-ка баиньки в палату…

Я обмер, горестно и безнадежно проваливаясь в то, в прежнее пространство, в унижение и беспомощность недугов. О Господи, не на-до!.. Мягкая живая тяжесть шевельнулась у меня на коленях. Последняя надежда, последняя зацепка, словно во сне, когда сон этот тает, гаснет, а ты пытаешься удержать его, хотя понимаешь уже, что бесполезно… Я вцепился в теплое пушистое тельце котенка.

– Чиба, не исчезай! Не отдавай меня…

– Кстати, – сказал Артур Яковлевич, – я смотрел ваши последние анализы, они внушают надежды. Весьма. Если так пойдет дело, то…

– Чиба!..

– Мр-мя-а… – отозвался он крайне раздражительно.

Я приоткрыл один глаз. Так, чтобы разглядеть Чибу, но, упаси Боже, не увидеть белого халата и больничных стен. Чиба возмущенно вертел головой. Голова была клоунская, хотя туловище оставалось кошачьим.

– Опять тр-рагедия, – прокартавил Чиба. – Дрыхнул бы спокойно… – Впрочем, глазки его были не сердитые.

Я глянул посмелее, пошире. Чуть качались шторы. Светил за стенами маяк, мигали приморские огоньки. А вверху по-прежнему горели спокойные созвездия. Сашка сопел и шевелил ступней в пыльном носке с протоптанной на пятке круглой дыркой.

Чиба опять урчал умиротворенно. Я сказал ему: