Лоцман - Крапивин Владислав Петрович - Страница 40

– Это что же, до конца дней кабала?

Он засопел. Виновато, но упрямо. Потом спросил шепотом:

– Для кого кабала-то?

– Глупый. Прежде всего для тебя…

– Не-а…

– Вот тебе и «не-а»… А как же с твоей стажировкой?

В темноте я почувствовал, что Сашка пожал плечом.

Я сказал довольно жестко (может, хоть это его разозлит, заставит отпустить меня):

– В тот раз хотел от меня сбежать, сейчас удрал от Пантюхина. Это благородно?

Он не обиделся. Ответил примирительно и задумчиво:

– Разве я удрал? Пантюхин сам отпустил… Он, думаете, почему за меня держался? Потому что командор.

– Кто?

– Ну есть такая командорская община. Они стараются ребят охранять. Таких, как лоцманы, и со всякими другими свойствами. Говорят, что для будущего… Хотел меня в обсерватории «Сфера» с мальчишками познакомить, с группой «Пограничники». Они не то что лоцманы, а вообще… любой разверткой владеют, на любых расстояниях…

– Вот и летел бы.

– А когда он узнал, что я хочу из-за вас остаться, сказал: «Правильно»…

– За что мне такая честь?

– Он говорит, что вы… знаете Дорогу…

– Я? Какая чушь!

– Ну и пусть не знаете. Все равно…

– Что «все равно»?

Он опять засопел. Я вздохнул, придвинул его к себе, теплого и колючего.

– Сашка, ну что тебе во мне? В старом насупленном дядьке с душевными копаниями и всякими хворями. Разве мы ровня?

– Ага, – сказал он уже с нахальной ноткой.

– Всыпать бы тебе в самом деле…

– Фигушки… – И он теснее придвинулся ко мне.

– Ну и… куда ты собрался теперь меня тащить… раз контракт еще действует? – мрачно поинтересовался я.

– Через пески…

– Что?!

– Через Оранжевые Пески, – сказал он отчетливо. – На плато, что рядом с Подгорьем, – пустыня. Горячая, с большим оранжевым солнцем…

Я вздрогнул. И, пряча испуг, сказал пренебрежительно:

– Что за бред. Какая может быть пустыня в той местности?

– Может…

– Почему я там никогда про нее не слышал?

– А никто не слышал. Потому что никто не бывал там. Никто не поднимался на плато.

– Ты спятил! Рядом с городом…

– Да! Все думают, что поднимались другие, и делают вид, что там ничего такого. Просто так, пустыри. И говорят об этом друг другу, и сами верят. А на самом деле… Я не вру, честное-расчестное слово! Ну, Чибу спросите!

– Ладно, допустим, – сказал я, переглатывая тревогу. – Ну и тем более… Нечего туда соваться.

– Есть чего!

– Нет, Сашка… Спасибо тебе, что догнал меня. За все спасибо. Но давай здесь и попрощаемся…

– Но почему? – с горечью сказал он.

– Да потому… Нечего тебе делать в Песках, а мне тем более.

– А вот как раз и есть!

– Нет, Сашка, – вздохнул я, решив идти напрямик. – Не получится. У меня, по крайней мере… пороху не хватит. Несколько лет назад я… в силу некоторых обстоятельств… залез в одну зону. И получил кое-чего сверх нормы. И вот недавно это сказалось, в крови… И сколько теперь мне осталось – трудно угадать. Но в любом случае наш контракт оказался бы недолгим… Так что отпусти уж меня… пока есть виндсерфер.

– Он никуда не уйдет, – буркнул Сашка. – Успеете еще.

Серфер качался у причала, кивал в темноте верхушкой мачты – с тем пониманием и терпеливостью, с какой покачивает головой покладистая лошадка.

Но я сказал угрюмо:

– Могу и не успеть.

Сашка опять повозился у меня под боком.

– Ну, чего вы… Я же знаю. Потому и поведу через Пески. Там такое солнце, оно прожаривает человека насквозь и любую кровь делает здоровой… если человек сумеет пройти… А мы сумеем, пройдем.

– Выдумщик ты, – вздохнул я.

– Да нет же, это правда! – И я почувствовал, что он на грани слез. Торопливо попросил:

– Сашка, только без сырости!

– А вы… тогда тоже! Без того…

– Без чего?

– Без дурацкого упрямства…

– Нахал!

– Ага, – с готовностью сказал он.

– И… липучка.

– Ага! – ничуть не обиделся он. – А если вы со мной не пойдете, я не отдам…

– Что?

– Одну важную вещь…

– Какую?

– Очень важную. Я ведь говорил вам сегодня!.. Это тайна. Пока не дадите честное слово, что останетесь… – Он вдруг вскочил и опять засветился в двух шагах, как слабо проступивший в темноте негатив.

– Ну, что там у тебя? – сказал я с неожиданным и резким беспокойством.

– А слово?

– Интриган ты…

– Ага… Все равно не отдам.

– И шантажист.

– Ага…

– Но должен же я знать, что там у тебя, прежде чем лезть в ярмо!

– Ладно уж…

В темноте я не увидел, а скорее догадался, что он расстегнул рубашку и что-то достал из-за пояска.

– Вот…

– Что это?

– Ваша Тетрадь.

4. «Это повесть о Дороге…»

Я вскочил, охнул, осел на больную ногу. Вцепился в то, что протягивал мне Сашка. Клеенчатые корочки, разлохмаченные углы. Забухало сердце.

– Ч-черт! Хоть глаз выколи…

– Идите сюда. – Сашка потянул меня за рукав.

Шагов через пять мы оказались у бетонного столба. Сашка трахнул по нему кулаком. На столбе зажглась лампочка. Я не удивился, не до этого было. Тетрадь. Такая, как помнил. Пухлая, мягкая, с царапинами на тисненом коричневом ледерине. Правда она?

Я открыл первый лист. Мелкими буквами в правом углу было написано:

Почерк был явно не мой. Корявый и детский.

– Это что же? Ты сам писал, Сашка?

Он отозвался все так же насупленно:

– Не важно. Вы сперва посмотрите. А потом уж, если хотите, выбрасывайте…

Я перевернул лист. «Глава первая. Побег… Утро было прекрасное. Сверкающее…»

Вздрогнув, я залистал, выхватывая глазами куски текста…

«Это повесть о Дороге. Точнее, о людях, которые ищут Дорогу…»

«Он стоял перед махиной гранитной стены, уходящей гребнем в желтоватые волокна тумана. Маленький – перед миллионами тонн глухого камня…»

«– Я не знаю, – сказал Александр. – Я потом никогда эту рукопись не мог вспомнить. Знаю только, как выглядела Тетрадь… – И тогда Решка ответил: – Это уже кое-что…»

«Решка обвисал у Александра на руках, горячий, беспомощный и сразу ставший тяжелым. А большой рогатый месяц смотрел в круглое окно и ничем не мог помочь…»

«Решка никогда не успел бы побывать на всех улицах и напасть на след, если бы не велосипед – легонький и стрекочущий, как стрекоза…»

Я понял, что в Тетради – многое из того, что случилось со мной и с Сашкой. Но много и такого, чего я не знал. Это был рассказ о взрослом путешественнике и маленьком проводнике. Только проводника звали не Сашка, а почему-то Решка. А взрослого звали Александр…

И еще я понял: тот, кто писал это (Сашка? Или кто-то другой?), немало начитался моих книжек. Потому что язык был точно мой. Если бы не почерк, я уверовал бы тут же, что сам когда-то написал все это, а потом забыл…

Очень про многое хотелось мне спросить. Но я чувствовал, как натянуты у Сашки все нервы. И спрашивать ничего не стал, сунул тетрадку за брючный ремень и сказал:

– Хорошо. Идем…

– Вы ботинки-то наденьте, – напомнил Сашка.

– Ах ты, черт, в самом деле…

Я обулся, отыскал в темноте пиджак и галстук.

– Держитесь за меня, – все еще хмурым тоном потребовал Сашка. И пошел впереди.

Я держал его за плечо с твердым лоцманским погончиком. Скоро начался склон, покрытый частым кустарником – с мелкими листьями, ягодами и колючками. Судя по всему, барбарис. И не было тропинки. Колючки хватали меня за штаны. Сашка шипел и несколько раз помянул «Ёшкин свет».