Красный корсар - Купер Джеймс Фенимор - Страница 30

За несколько тяжеловесной шуточкой кабатчика последовал негромкий, но дружный смешок, хотя на расстроенном лице Дезайр она не вызвала и тени улыбки; лицо это выражало такую скорбь, словно оно на веки вечные утратило способность улыбаться.

— Нет, нет, только не он! — возопила неутешная супруга портного. — Не такой он был человек, чтобы по-хорошему выпить ради торжественного случая вроде победы королевских войск. Ни о чем он не думал, кроме своей работы, из-за этого-то я больше всего и убиваюсь. Столько лет я привыкла рассчитывать на то, что он работает, а теперь, извольте, должна сама выпутываться. Тяжелый это крест для женщины! Но он у меня поплатится, если только в Род-Айленде и на плантациях Провиденса существует закон! Пусть только истечет положенное время, и если после этого он сунет сюда свою мерзкую рожу, так увидит, как и многие бродяги до него, что остался без жены и без угла, где бы он мог преклонить свою поганую голову.

Тут она заметила любопытную физиономию старого матроса, уже пробившегося вперед и стоявшего теперь рядом с ней, и внезапно добавила:

— Вот здесь незнакомый человек — он только что появился. Скажите-ка, приятель, не повстречался вам по дороге сюда беглый бродяга?

— Мне и так нелегко вести посуху свою старую посудину — где же мне было записывать в судовой журнал название и разряд каждого встречного судна? — с полнейшим хладнокровием ответствовал он. — Но вот сейчас вы про это заговорпли, и мне вспомнилось, что как раз к началу утренней вахты я и правда встретился с каким-то малым вон там, в кустарнике между городом и паромом, что перевозит народ с острова на материк.

— А как он выглядел? — вскричали, как один, пять-шесть голосов, которые, однако, перекрывал голос Дезайр, подобно тому как первоклассный солист заглушает своими фиоритурами трели всех прочих певцов оперной труппы.

— Как выглядел? Ну, руки у него болтались там, где положено по правилам оснастки, а ноги несли его так же, как любого доброго христианина. Правда, теперь я вспоминаю, что одна нога у него была короче, словно уменьшенный шкентель, и что на ходу его сильно кренило.

— Это он! — раздался тот же хор голосов.

Несколько человек сейчас же вырвались из толпы с намерением броситься вдогонку за преступником и тем самым обеспечить себе уплату по кое-каким счетам несчастного, обесславленного портного. Что же касается Дезайр, не имевшей никаких законно оформленных претензий к своему бродяге мужу и никаких надежд получить от него что-нибудь, то она удовольствовалась тем, что продолжала на месте собирать все сведения о беглеце, какие только могла. Быть может, ее живому воображению уже рисовались все радости свободы, которые сулил ей предполагаемый развод вкупе со сладостной перспективой нового замужества, расцвеченной воспоминаниями о первой любви. Во всяком случае, все это несколько успокоило ее возбужденный дух, и она продолжала свои расспросы довольно прямо и решительно.

— А был ли у него вороватый вид? — спросила она, не обращая внимания на то, что ее так внезапно оставили соседи, только сейчас выражавшие самое живое соболезнование. — Был ли у него подлый вид скрывающегося от всех беглеца?

— Как выглядело его носовое украшение, точно вам не скажу, — ответил старый моряк, — хотя, в общем, у него был такой вид, точно его довольно долго продержали под сточным желобом с подветренной стороны. Если уж вы спрашиваете моего мнения, то, на мой взгляд, бедняга страдал от…

— … от безделья, хотите вы сказать. Да, да, на его беду, в последнее время он очень мало работал. Не приходилось ему думать о деле, вот и полезли в голову всякие зловредные мысли. Он страдал от…

— … жены, — выразительно вставил старик.

За этим беззастенчивым заявлением последовал всеобщий весьма недвусмысленный хохот по адресу Дезайр.

Нисколько не смущаясь столь явной поддержкой, оказанной отважному моряку, сварливая супруга продолжала гнуть свое:

— Ах, вы не знаете, сколько я выстрадала и натерпелась за долгие годы жизни с этим человеком! Наверно, по его виду можно было догадаться, что он оставил дома оскорбленную женщину.

— По его виду трудно было точно определить, насколько он оскорбил женщину, которую оставил на мертвом якоре, — ответил старый моряк с похвальной осторожностью. — Во всяком случае, было вполне очевидно, что где бы и в каком бы состоянии он ни оставил свою жену, — если, конечно, она ему жена, — он не счел нужным оставить при ней и все ее снаряжение. На шее у него болталась куча всяких женских безделушек — они ему, верно, пришлись больше по вкусу, чем женские объятия.

— Что? — в ужасе вскричала Дезайр. — Он посмел еще и обворовать меня! Какие вещи были на нем? Может быть, золотые бусы?

— Не поручился бы, что они золотые.

— Негодяй! — возопила взбешенная женщина, задыхаясь, словно только что вынырнула из-под воды, где пробыла дольше, чем это дозволено человеческой природе, и начала изо всех сил пробиваться сквозь окружавшую ее толпу, дабы выяснить дома, что из сокровищ, запрятанных в ее тайниках, похищено мужем. — Святотатец, злодей! Обокрасть подругу своего сердца, мать своих детей и…

— Полно, полно! — снова прервал ее хозяин «Ржавого якоря» совсем не подходящим к случаю толом. — Никогда я не слыхивал, чтобы этого добряка обвиняли в мошенничестве. Соседи и трусом-то его обзывали неохотно.

Старый моряк взглянул прямо в лицо трактирщику, многозначительно подмигнул и промолвил:

— Если честный портной не обокрал никого, кроме этой лихой бабы, на счету у него будет не очень-то много уворованного, ибо все золотые бусины, которые были при нем, не оплатили бы ему переправы на пароме. Я мог бы засунуть себе в глаз все золото, что висело у него на шее, и не стал бы от этого хуже видеть… Но нельзя же в самом деле, чтобы такая толпища загораживала вход в добропорядочную таверну, словно это порт, на который наложено эмбарго 61. Потому-то я и отправил эту бабенку обследовать ее ценности, а все прочие бездельники, как видишь, пошли у нее в кильватере 62.

Джо Джорам уставился на говорившего, как человек, завороженный некоей таинственной силой. С минуту он безмолвствовал, не спуская с него глаз, а затем внезапно разразился громким, раскатистым хохотом, словно без всякого запоздания оценил проделку, действительно заставившую весь народ перебраться от его дверей к двери исчезнувшего портного. Наконец, помахав в знак приветствия рукой, он вскричал:

— Здравствуй, Боб-Деготь, здравствуй, старина! Откуда ты свалился? И какой ветер снова пригнал тебя в Ньюпорт?

— Слишком много вопросов, чтобы на них отвечать, стоя на дороге, друг Джорам, да и ответы застревают в непромоченном горле. Когда я получу койку в одной из твоих кают да смогу забросить свой абордажный крюк на кружку джина и хороший кусок доброй родайлендской говядины, тогда задавай сколько хочешь вопросов и получишь на них столько ответов, сколько позволит мой аппетит.

— А кто заплатит за музыку, честный Боб? И какой судовой казначей выдаст деньги по твоему чеку? — продолжал трактирщик, пропуская старого моряка в свое заведение с готовностью, явно противоречившей его сомнениям в том, что он будет вознагражден за свое радушие и гостеприимство.

— Кто? — прервал его старик, показывая монету, только что полученную им от Уайлдера, и притом так, чтобы ее хорошо рассмотрели немногие еще задержавшиеся у таверны зеваки, словно он хотел доказать, что вполне заслуживает любезного приема. — Кто, как не этот джентльмен? За мои слова поручится само изображение его августейшего величества короля, храни его бог!

— Храни его бог! — отозвались некоторые из сидевших в таверне верноподданных.

— Храни его бог, — повторил Джорам, открывая дверь в заднюю комнату и пропуская туда своего гостя, — равно как и всех пользующихся его милостью и покровительством! Входи, старина Боб. Сейчас ты подцепишь абордажным крюком половину говяжьей туши.