Смерти нет - Купцова Елена - Страница 9

Георгий оказался великолепным любовником. Он медленно, не торопясь, смиряя порывы своей страсти, приоткрывал перед ней двери в волшебный сад плотских наслаждений. Он умело, шаг за шагом, будил в ней чувственность, исподволь, украдкой внушая ей мысль, что в объятиях любящего мужчины ничто не стыдно, не страшно и не запретно. Она на глазах превращалась из целомудренной девушки в ликующую вакханку. Ее великолепное тело было создано для любви, горячей и необузданной. Лиза щедро дарила ему себя всю без остатка, с лихвой вознаграждая его за терпение и такт. В ее объятиях он узнал наслаждение, которого не знал доселе ни с одной из женщин.

В мае они приехали наконец в Эривань, и он ввел ее хозяйкой в свой дом на Миллионной улице. Именно здесь в марте 1900 года и родилась Марго, венец их любви. Лиза с головой ушла в заботы о ребенке и доме, но главным для нее по-прежнему оставался муж, центр и смысл ее жизни. Она, как нежный плющ, обвилась вокруг могучего дерева, прильнула головкой к его плечу и замерла, счастливая. Когда он уезжал на прииски, или на заводы с инспекцией, или, того хуже, в Петербург, она места себе не находила, худела, бледнела и оживала только с его приездом.

Безоблачное счастье продолжалось всего восемь лет. В один страшный день Георгий слег с обширной пневмонией. Лиза не отходила от него ни днем, ни ночью, превратилась в почти бесплотную тень, поставила на ноги всех врачей Эри-вани и Тифлиса, даже вызвала одного из Петербурга, светило с мировым именем. Но он не успел даже доехать до Эривани. Георгий сгорел в две недели. Даже ее любовь не смогла спасти его.

Когда она вернулась после похорон в опустевший притихший дом и увидела в зеркале свое мертвое лицо с незнакомой серебряной прядкой на виске, она отчетливо поняла, что жизнь ее кончилась в двадцать пять лет. Он унес с собой все: свет, радость, счастье, даже ее голос. Она не могла больше петь. Правда, у нее оставалась Марго, веселая маленькая хохотушка, внешне совсем непохожая на отца, но унаследовавшая его искристый блеск в глазах и неуемную жажду жизни в каждом движении грациозного тела. Георгий оживал для нее в маленькой дочке, и Елизавета Петровна научилась жить для нее.

— Но папа был еще старше, когда вы поженились.

Так сказала Марго. И тут же воспоминания, сладкие и горькие, так надежно упрятанные от посторонних глаз, взметнулись со дна ее души и вырвались наружу, как джинн из старой медной лампы. Рыдания заклокотали в горле, по щекам заструились слезы.

Марго в ужасе бросилась к ней, припала головой к коленям и крепко обхватила руками.

— Мамочка, голубушка, простите меня! Ну что мне сделать, чтобы вы не плакали больше? Ну, хотите, я напишу ему, что все кончено и мы больше не увидимся никогда? Хотите?

Елизавета Петровна слабо улыбнулась сквозь слезы. Огромная любовь и благодарность к дочери захлестнула ее сердце.

— Ну что ты, золотко мое. Разве это что-то может изменить? Поступай, как велит тебе сердце. Не думай обо мне. Знай только, что такого человека, как твой отец, нет и не будет никогда.

Снаряды ложились совсем рядом. Осколки, камни, комья земли барабанили по спинам, не давая разогнуться. Смерть бродила по окопам, выискивая все новые и новые жертвы. Сгорбленные серые спины солдат на дне окона напоминали грибы-дымовики. Володя вспомнил, как они с Нелли любили наступать на них в детстве. Хлопок, дымок — весело.

Детство — это старое фамильное имение под Калугой, лес с дикой малиной, полузаросший пруд, купальня. Маменька в просторном капоте, отец в чесучовых брюках и панаме, Нелли в сарафане, с вольно распущенными по спине волосами. Дымок самовара.

Здесь тоже дым, но пахнет он совсем по-другому, не уютом и сосновыми шишками, а порохом и смертью.

Володя открыл глаза. Видения исчезли. Остался только их растерзанный окоп да сгорбленные серые спины солдат, похожие… — Вот черт, мысли идут по кругу.

Через бруствер перевалился человек, весь покрытый пылью и грязью. В нем с трудом можно было узнать вестового полковника Дорофеева, всегда подтянутого, щеголеватого молодого человека в зеркально начищенных сапогах. Его обычно самоуверенное лицо придворного холуя было сейчас землисто-бледным, перекошенным, щека подрагивала от нервного тика. Он попытался выпрямиться, но безуспешно. Подводили трясущиеся колени. «Мы сейчас немногим лучше, — подумал невесело Врлодя. — Трясущиеся комочки человеческой закваски. Неприглядная картина».

— Где поручик Возницын?

Голос вестового прыгал так, что его трудно было понять. Басаргин только по движению его губ понял вопрос и мотнул головой в сторону, где, тяжело привалившись спиной к стенке окопа, сидел Костя. Тонкая струйка крови сбегала по щеке. Его только что чиркнуло по виску осколком. Молодой солдат, неловко скребя заскорузлыми пальцами по обертке перевязочного пакета, пытался достать бинт. Костя жадно, как рыба, выдернутая из воды, хватал ртом пропитанный порохом воздух.

Вестовой переместился поближе и отдал честь.

— Господин поручик! Вашей части приказано…

Раздался противный душераздирающий свист, оглушительный взрыв. Все нырнули на дно окопа. Только Костя продолжал сидеть, как сидел, не видя и не слыша ничего.

— Пристрелялись, нехристи, — пробормотал солдат прямо на ухо Володи. — Следующий будет аккурат сюда.

— Господин поручик! — услышал он картонный голос вестового. — Вашей части приказано сменить дислокацию и закрепиться на южном склоне холма.

Володе показалось, что Костя его не расслышал. Глаза его продолжали, не мигая, смотреть в пространство. Володя высунулся и через кромку окопа осторожно огляделся. Им предстояло преодолеть расстояние метров в двести и удерживать позицию на голом склоне, абсолютно лишенном растительности и каких-либо укрытий. Чистое безумие.

— Басаргин! — услышал он голос Кости и склонился к нему.

— Чистое безумие, — еле слышно прошептал Костя. — Нас перебьют, как цыплят. Но я, кажется, понимаю Полкашу. Он хочет отвлечь внимание на нас и ударить с фланга. Единственный выход для него. Похвально, вот только противно выполнять роль приманки.

Вестовой каким-то чудом расслышал конец его фразы. Глаза его недобро заблестели, он даже неуклюже выпрямился, стараясь, впрочем, не высовываться.

— Господин поручик, приказы не обсуждают!

— Остынь, — сказал устало Костя. — Сам ведь с нами не пойдешь.

Тот дернулся, как от удара, но смолчал, видно, возразить было нечего.

— Солдаты! — Голос Кости взлетел над окопом, проникая в самые дальние его уголки. — Нам выпала честь переломить ход сражения и занять новый рубеж. Цепью, короткими перебежками за мно-о-ой!

Он выхватил из кобуры пистолет и, вскарабкавшись на край окопа, побежал, спотыкаясь, вперед. Один. Никто не последовал за ним. Все произошло настолько неожиданно, что люди не успели опомниться, понять, что от них требуется. Ошалевшие от канонады, они смотрели на одинокую спину командира, четко выделявшуюся на фоне ослепительно голубого неба.

Раздался оглушительный взрыв. Когда все снова выглянули из окопа, Кости уже не было видно. На том месте, где он только что стоял, зияла огромная дымящаяся воронка. Клубящийся столб пыли медленно оседал в нее.

Волна безумной ярости захлестнула Володю, ослепила, перехватила горло. Одним стремительным рывком перемахнул он через край окопа и выпрямился во весь рост.

— Братцы! — закричал он громовым голосом. — Вся матушка-Россия смотрит сейчас на нас. Не посрамим своей чести перед басурманами. Впере-о-о-од!

Боковым зрением он видел, как зашевелились серые цепи. Солдаты, придерживая винтовки, полезли из окопа. Володя побежал вперед, спиной чувствуя их поддержку. Отчаянная, пьяная радость охватила его. Нет, Костя погиб не напрасно.

— Ур-ра-а-а! — звонко закричал он.

Раскаленный воздух, обжигая, врывался в легкие. Пыль скрипела на зубах, раздирала горло.

— Ур-ра-а-а! — вторили ему десятки таких же пересохших глоток.