Я тебя не вижу - Воробей Вера и Марина - Страница 2

– Юля, – сказала Марина, – он такой красавец. И такой…

– Какой? – улыбнулась Юля.

– Не знаю. Двухметровый блондин.

– С голубыми глазами?

Наступила пауза. Юля разлила чай в черные керамические кружки и, достав из холодильника два творожных кольца, села напротив. Марина молчала.

– Юля, – наконец сказала она, – я не знаю, какого цвета у него глаза. Он слепой.

– Что? – не поняла Юля.

– Он слепой.

И снова в воздухе повисло тягостное молчание.

– Он тебе нравится? – спросила Юля после паузы.

И по тому тону, каким она это сказала, Марина сразу поняла: Юля будет против.

– Марина, ты влюбилась?

– Не знаю, – пожала плечами Марина.

– Да или нет?

– Почему влюбилась? – Марина хотела придать лицу строгое выражение, но вместо этого неожиданно для себя самой расплылась в улыбке. – Почему влюбилась? Просто он интересный человек.

– Но он слепой! – Юля встала и, заложив руки за спину, как часто делал ее папа, стала ходить от окна к двери и обратно. – Марина, это очень серьезно. Это не шутки!

Слегка приподнимаясь на носках, Юля мерила кухню шагами. Иногда она останавливалась, чтобы собраться с мыслями, и снова начинала ходить из угла в угол. Сейчас Юля, как никогда, была похожа на своего отца. На их отца.

– Просто невероятно, – сказала Марина, оставив ее замечание без ответа, – он учится в инязе.

«Ну и что?» – хотела спросить Юля, но спохватилась:

– Как это?

– Просто. На общих основаниях.

Это нелепое выражение, которое так любила Людмила Сергеевна, сейчас пришлось как нельзя кстати. Оно, как показалось Марине, должно было придать вес не столько ее словам, сколько тому смутному чувству, которое уже давало о себе знать. За эти два часа оно так прочно укоренилось в ее сердце, что успело стать частью ее самой, и теперь Марине казалось, что так было всегда.

– Он учится вместе с другими студентами? – сухо

спросила Юля. – С теми, кто видит?– Да! Представляешь?

– С трудом.

Юля действительно не ПОНИ–1ала, как можно изучать иностранный •язык наравне с другими студентами, если ты не видишь, но выходит, можно. Наверное, это трудно. Наверное, это требует нечеловеческих усилий. И мужества. Наверное. Но…

– Марина, это не шутки. Люди часто влюбляются, но потом…

– Что?

– Это может пройти.

– Во-первых, – сказала Марина, – почему ты решила, что я влюбилась? – Она знала, что должна отстаивать свое чувство, что никто не имеет права на него посягать и, если нужно, она бросится в атаку и будет стоять насмерть, но затевать еще одну ссору, вторую за день, просто не было сил. – Кто тебе сказал? И потом, мы виделись всего один раз.

– Этого достаточно.

– Не знаю, – сказала Марина, и Юле показалось, что ее голос звучит странно, – то ли слишком спокойно, то личное слишком уверенно.

Марина тоже обратила на это внимание. Уверенность в себе появилась вместе с тем чувством, которое, как цветок в зимнем лесу, распустилось в ее сердце. И наверное, она стала лучше. Наверное.

– Предположим, – сказала Марина. – Но ты сама говорила, что мне надо влюбиться. Разве нет?

– При чем тут это? Марина, он – другой. И мир, где он живет, не такой, как наш. Если ты не думаешь о себе, подумай о нем. Он другой, понимаешь?

– А Ежов? – спросила Марина, и вместе с этим безобидным словом, казалось, выплеснулась наружу вся ее ненависть – ненависть, которая накопилась в сердце за долгие годы безответной любви к Петровичу (понемногу сдавая позиции, оскорбленное чувство до сих пор жило где-то там, в укромных уголках ее души, оно требовало справедливости, оно жаждало мести, потому что никто не имеет права посягать на чужую любовь).

– Что Ежов? – не поняла Юля.

– Ежов, этот монстр, – сказала Марина, смакуя каждое слово и с наслаждением предвкушая свою победу, – разве он не другой? Что у вас общего?

– Он не монстр.

– Нет? Разве это не он сломал руку Петрову?

– Он не хотел, – сказала Юля и немного смутилась.

– Неужели?

Продолжать разговор было бессмысленно. К счастью, В дверь позвонили – это вернулась от родителей Генриетта Амаровна.

– Я открою, – сказала Юля.

А Марина отправилась чистить зубы, потому что было уже одиннадцать.

3

Это произошло в пятницу. То есть началось все еще накануне, но именно в пятницу Марина поняла, что случилось нечто невероятное.

Генриетта Амаровна имела привычку смотреть по телевизору криминальную хронику. После этого у нее каждый раз подскакивало давление, но, даже если бы началась война и объявили воздушную тревогу, она бы ни за что на свете не отказала себе в удовольствии досмотреть до конца новый выпуск криминальной хроники.

– Бабушка, – спрашивала Марина, – зачем ты это смотришь? Объясни.

– Вот именно, – говорила Юля, - зачем? Генриетта Амаровна, у вас снова давление поднимется. Так нельзя.

Но Генриетта Амаровна и слышать ничего не хотела.

– Я имею право знать, – говорила она, – что происходит в этой стране.

Спорить было бесполезно. Едва ли не каждый вечер Юлин папа, врач высшей категории, позевывая, поднимался со второго этажа на пятый, чтобы в очередной раз измерить теще давление и в случае необходимости провести, как он выражался, воспитательную работу. Давление каждый раз оказывалось слишком высоким, и тогда Александр Иванович говорил:

– Генриетта Амаровна, дорогая, вам покой нужен. Покой.

– А, – махала рукой Генриетта Амаровна.

– Напрасно вы рукой машете, – говорил Александр Иванович тем вкрадчивым голосом, каким привык разговаривать со своими пациентами. – Здоровье у человека одно.

– Какое в моем возрасте здоровье, – смеялась Генриетта Амаровна. – Сто лет скоро.

Надо сказать, она преувеличивала: в этом году ей исполнилось всего лишь семьдесят два.

Как известно, современный человек не может обходиться без телевизора, и поэтому в пятницу Генриетта Амаровна снова села смотреть очередной выпуск криминальной хроники.

– Ба, может, переключим? – без всякой надежды в голосе спросила Марина.

К се удивлению, Генриетта Амаровна пожала плечами – ей самой все это порядком надоело. Но тут голос за кадром сказал:

«Вчера около десяти часов вечера в доме номер пять по улице Академика Пальчевского была убита женщина…»

– Какой ужас, – сказала Генриетта Амаровна, увидев на экране изуродованное тело.

– Это же наша улица! – воскликнула Марина.

«Вероятно, – закончил диктор, – преступление было совершено на бытовой почве. Убийца скрылся. Идет следствие».

– Бабушка, смотри, это наш универмаг. Не может быть!

– Может, моя дорогая.

Генриетта Амаровна поправила очки и, тяжело вздохнув, взяла с журнального столика пульт и переключила программу. На экране появилась молодая женщина в желтом платье, которое едва закрывало бедра.

«Инспектор, – сказала она, – вы должны гарантировать мне безопасность – в противном случае, я отказываюсь давать показания.

– Какой-то кошмар. – Марина встала и вышла из комнаты.

«Вчера около десяти часов вечера, – повторила она про себя, – в доме номер пять по улице Академика Пальчевского… Не может быть, – сказала себе Марина. – Просто невероятно».

Вчера вечером она стала свидетелем преступления. Как произошло убийство, Марина не знала, но она видела преступника – это точно.

– Какой-то кошмар, – снова сказала она уже из коридора.

– Еще бы, – согласилась Генриетта Амаровна. - Просто в голове не укладывается. На бытовой почве – надо же.

4

Юля терпеть не могла физику, но больше всего на свете она ненавидела Людмилу Сергеевну Кошкину. Чтобы досадить Кошке, Юля была готова целыми днями сидеть над задачками. Даже если это будет стоить ей жизни, меньше чем на пятерку она не согласна – пускай Кошка знает, с кем дело имеет.

Юля всегда подозревала, что Кошка – стерва, но, когда выяснилось, что у нее роман с Евгением Николаевичем, Марининым папой, ее подлость наконец проявилась в полной мере и стала очевидным фактом. Юля росла без матери, и, чтобы как-то восполнить недостаток материнской заботы, Александр Иванович оберегал Юлю, как редкий цветок, а потому ей казалось, что нет ничего страшнее, чем лишиться единственного отца. А Елена Викторовна… Каково было ей? Но есть на свете справедливость, и теперь в лице ее папы Елена Викторовна обрела мужа (и какого!), а Марина – отца, и всем было хорошо.