Три дня без Веры - Воробей Вера и Марина - Страница 4

Ольга Сергеевна работала переводчицей и иногда возвращалась домой поздно. Если она задерживалась, отец целый вечер брюзжал и не давал Вере прохода. Он слишком многого требовал от нее и всегда был ей недоволен. Он хотел, чтобы его слушались, чтобы ему подчинялись. Когда отец делал подарки, это было неприятно, потому что за них он всегда требовал благодарности, особенного отношения, чего-то, о чем он мечтал с детства и чего у него, наверное, никогда не было. Наверное, он просто хотел, чтобы его любили.

– И потом, я не понимаю, – наконец сказал он, – что означает эта дружба? Джим – взрослый человек.

– Джим? – не поняла Вера. – А при чем тут он?

– При чем?

Игорь Андреевич вышел из кухни и вернулся, потрясая в воздухе пачкой бумаги.

Вера почувствовала, как холодеют ноги.

– Это мои письма? – сказала она тихо.

– Да. И его. Это лежало на столе.

– Ты читаешь чужие письма?

– Читаю. Потому что я – отец.

– Мне тебя жалко, – тихо сказала Вера.

Но он ее не слышал.

– Хорошо, он твой преподаватель. И он учит русский язык я понимаю. Вы дружите – пускай. Но я же вижу, что происходит. Он взрослый человек, и н~ должен понимать. Сколько ему лет? Двадцать пять.

– Тридцать два.

– Прекрасно!

– Папа, многие люди переписываются. Что тут такого?

– Что такого? Ничего, кроме того, что ты влюбилась. Влюбилась, как последняя дура! Вера, ему тридцать лет!

– Игорь, – на пороге стояла Ольга Сергеевна, – ты опоздаешь на работу.

– Я пью кофе! Разве ты не видишь?!

Вера взяла со стола письма, которые вчера распечатала (как глупо!), быстро одел ась и, уже стоя в дверях, сказала, размазывая по лицу слезы:

– Я тебя ненавижу!

– Вера! – успела крикнуть Ольга Сергеевна. - Подожди!

Но Вера уже была на лестнице.

4

– Я бы никогда не решилась прийти, – сказала Вера. – Я понимаю, это неудобно.

– Ерунда. Садись. – Нина подвинула к ней стул.

Немного полная и в то же время необыкновенно изящная, она была полна скрытой энергии, но избегала лишних движений. Ее огромные серые глаза, крупный нос и широкие скулы – все это мало напоминало лица, которые смотрят на нас с обложек модных журналов, но в ее лице было особенное изящество, точность линий, законченность. Нина была необыкновенно хороша.

У них никогда не было близких отношений, просто Вера не знала, куда пойти. В конце концов, Нина ее двоюродная сестра.

– Понимаешь, – сказала Вера. – Я не могу туда вернуться. Просто не могу.

Нина небрежным движением поправила прическу.

– Это из-за отца?

– Нина, он читает мои письма. Понимаешь, без спроса!

– Понимаю.

Нине было девятнадцать, но выглядела она старше – может, потому, что с детских лет чувствовала себя женщиной, настоящей женщиной, светской львицей, а может, просто потому, что многое повидала на своем веку: и бедность, и пьяные скандалы.

– Понимаю, – задумчиво повторила Нина. – Но ты не можешь уйти из дома.

– Почему не могу? – удивилась Вера. – А ты?

Ты же живешь одна.

– Я учусь. И потом…

Год назад умер ее отчим. Он пил, и с ним было трудно. Но чтобы уйти из дома? Он бы ее убил. А может, в Самаре просто некуда было идти. Когда ей исполнилось семнадцать, она уехала в Москву, а родителям сказала: «Закончу Литературный институт – буду писать книги, а тут можно от скуки умереть. Если не пустите, буду пить – тогда узнаете. Вы этого хотите?» Отчим страшно ругался, а мать плакала, но отпустили – потому что в Москве все-таки перспективы. А что Самара? Правда, профессию Нина выбрала бестолковую, но это ничего – будет, как Александра Маринина, писать книги. В школе Нина вела в стенгазете рубрику «Забавные истории», и, надо же, так ловко у нее выходило. И откуда это у нее?

– Вера, подумай.

– Я уже подумала. Можно, я у тебя останусь? Хотя бы на одну ночь – я сейчас не могу его видеть.

– Остаться ты можешь, – сказала Нина. – Пожалуйста, оставайся – живи сколько нужно: соседку отчислили – койка свободна, а комендант – мой друг. Но ты должна подумать. Иди домой – вы помиритесь, и завтра ты даже об этом не вспомнишь. А жить на что будешь? – сообразила Нина. – У тебя деньги есть?

– Нина, – сказала Вера решительно, – если ты не разрешишь мне остаться, я буду ночевать на улице. Я его ненавижу. А деньги у меня есть: я иногда беру у мамы переводы.

– Вера, ты должна подумать.

– Я уже подумала.

– Тогда я иду ставить чайник, – сказала Нина. - Вдвоем все-таки веселее. Я сейчас.

Нина взяла чайник и вышла, а Вера осталась одна в пустой комнате с обшарпанными обоями и люстрой, засиженной мухами. Занавесок на окнах не было, а на кроватях – их тут было две – лежали тусклые зеленые покрывала. У кровати стоял письменный стол, заваленный книгами и тетрадями и заставленный банками и разной снедью. У окна – другой письменный стол, но на нем, кроме настольной лампы, ничего не было – наверное, соседка уехала недавно.

Нельзя сказать, чтобы комната выглядела уютно, но тут было хорошо, потому что в спертом воздухе витал дух свободы, потому что у каждого предмета имелась своя история – будь то зачитанный до дыр учебник или старый стул, на котором кто-то нацарапал: «Хамы! Это мой стул!»

Нины долго не было. Наконец она вошла с дымящимся чайником в руках.

– Ждала, пока закипит, – объяснила Нина, а то свистнут.

– Свистнут? – удивилась Вера. – Чайник?

– Чайник, – передразнила ее Нина. – У меня однажды сковородку украли – вместе с яичницей. Тут надо держать ухо востро.

– Смешно, – улыбнулась Вера. – Кому могло прийти в голову украсть яичницу?

– Когда есть хочется, еще не такое придет в голову. У моей соседки украли кастрюлю супа – целую кастрюлю, представляешь?

– Нет, не представляю.

– Завтра, – сказала Нина, – поговорю с комендантом, чтобы выписал тебе пропуск. – Значит, я остаюсь?

– А мама? Ты позвонишь домой?

У Нины был опыт. И Вера решила во всем полагаться на нее. Ей было не у кого спросить совета. Ей было некуда идти. А Нина старше и всегда знает, что делать.

– А что сказать? – спросила Вера.

– Скажи, что ты жива. Их нужно предупредить, пока они не подняли на ноги милицию. Телефон на лестнице, у лифта.

– А ты не сходишь со мной? – попросила Вера.

Трубку сняла мама.

– Вера! Вера, это ты?!

Вера заслонила трубку ладонью.

– Это мама, – сказала она шепотом. – Что говорить?

- Главное – не говори, что ты у меня.

– Мама, это я.

– Скажи что ты у друзей, – объяснила Нина.

– Мама, со мной все в порядке. Я у друзей.

– Какие друзья? Вера, десять часов!

– Я не приду, – сказала Вера. – Я останусь тут.

– Вера!

– Извини.

И она положила трубку.

Все кончено. У нее больше нет дома. У нее никого нет. И пускай. Только маму жалко. Мама невиновата. Но она туда не вернется – никогда.

– Я его ненавижу, – тихо сказала Вера. – Ненавижу.

5

Ночью Вера видела сон: она бродила по незнакомомутороду, заглядывала в пустые окна, звала кого-то. Она заблудилась. Узкая улица петляла среди домов. Нет, это были не дома, это была глухая стена из красного кирпича – по одну сторону улицы и по другую: ни окон, ни дверей, ни арки, куда можно свернуть. Впереди, насколько хватало взгляда, не было ни души. Ей показалось, что кто-то идет за ней следом, – Вера обернулась: трое в красных трико стояли поодаль. Однажды она ходила с классом в театр: там был человек в красном трико – он изображал духа огня. Но их было трое. Стоит сделать шаг, и они бросятся в погоню. Она побежала что было сил но ноги не слушались. Сейчас они ее схватят, сейчас…

Она обернулась: их было уже не трое, а десять, пятнадцать, двадцать…

- Эй!

Вера открыла глаза. Она обвела взглядом чужую комнату, пытаясь понять, как она тут оказалась.

– Эй! – Нина стояла у кровати с будильником. – Восемь часов. Ты в школу идешь?

– Ага. – Вера потерла кулаками сонные глаза.