Бегущий в Ночи - Воробей Вера и Марина - Страница 9

В школьном дворе уже зеленели тополя и чувствовалось скорое наступление лета. Но теперь Лизе было все равно.

– Если тебе объявят бойкот, ты даже не заметишь. – Лиза чувствовала, что начинает злиться. – Вот именно, ты просто этого не заметишь. И потом, никому даже в голову не придет объявить тебе бойкот. Потому что это – ты. Тебе на них наплевать, и они это знают.

– Как это – наплевать? – не понял Максим. Он поправил очки и в недоумении уставился на Лизу.

Когда вот так поверх очков он смотрел на собеседника, казалось, что его разбудили среди ночи и он не понимает, где он и что от него хотят. Тогда Максим с трудом подбирал слова и краснел, как первоклассник. Но когда он решал новую задачку или путешествовал по Интернету, то был героем и не знал поражений. В этом счастливом мире, где все так просто, где все законы диктует логика, не было места для Юли и Марины. Не то чтобы Максим не пытался понять сверстников – просто в их поступках он не видел логики. Он всегда хотел знать, для чего девочки красят ресницы, а мальчики курят в туалете, почему по физкультуре нужно иметь пять и зачем делать домашнее задание по алгебре. Он пытался это понять, но не мог.

– Почему – наплевать? – удивился Максим. – Я тоже человек. – Он снял очки и положил их в карман. – Никто не хочет остаться один. – И ты?

– И я.

Максим был высокого роста. Его большая голова и почти такие же огромные кулаки – все это самым странным образом сочеталось с его кротким характером и врожденной неловкостью. Угловатый и немного застенчивый, он был похож на большого ребенка. Но когда злился, в нем просыпался зверь. Однажды Максим подрался с Ежовым («отпетый бандит» – так говорил про Ежова директор) и едва его не искалечил. Но это скорее было исключением, которое подтверждало правило. Добрый и рассеянный, Максим не умел отказывать, и многие этим пользовались.

– Максим.

Лиза обернулась.

– Кахобер Иванович?!

Кахобер Иванович Калмахелидзе, самый луччший на свете классный руководитель, преподавал историю. Упитанный и в то же время очень подвижный, он много смеялся, носил усы и говорил с легким грузинским акцентом.

– Максим, – сказал он, – пожалуйста, отнеси журнал в учительскую, – и протянул Елкину журнал.

Кахобер Иванович всегда появлялся внезапно.

Он был «Скорой помощью» и Службой спасения, пожарной командой и просто другом – такой это был человек.

– Надо поговорить, – сказал Кахобер Иванович, когда ушел Максим.

Они вошли в пустой класс и сели: он – за свой стол, Лиза – напротив.

«Он все знает, – подумала Лиза, – это конец». – Ты ничего не хочешь мне сказать?

Лиза молчала. А что она могла сказать? Что ей объявили бойкот? Но он и так это знает.

– Лиза. – Кахобер перегнулся через стол и осторожно прикоснулся к ее руке. – Ты обидела человека. Несправедливо обидела. Ты должна извиниться.

Лиза вспыхнула.

Извиниться?! За что? У нее пропал дневник!

Разве она не пыталась им объяснить? Но они даже слушать не стали. И потом, почему Юля так боялась открыть сумку? А что, если дневник у нее? Лиза просто хотела убедиться. Нет, она не станет извиняться. С какой стати?

– Тебе Трудно, – сказал Кахобер, – я понимаю. Если хочешь знать, я тоже веду дневник.

– Вы?

Кахобер встал и начал прохаживаться по классу: от двери к окну и обратно.

– Когда мне было тринадцать лет, мне нравилась одна девочка. Ее звали Софико.

«Неужели дневник у него? – с ужасом подумала Лиза. – Нет, не может быть».

– Как это обычно бывает, я долго не мог признаться. И вот однажды на перемене я набрался духа, подошел к ней и сказал: «Софико, Я тебя люблю». – Прямо так и сказал А потом забрался на подоконник И говорю: « Софико, для тебя я готов сделать все, что ты скажешь Хочешь я выпрыгну в окно? Только скажи». А сам смотрю вниз, и у меня мурашки по спине: третий этаж все– таки.

Кахобер задумался и немного помолчав, продолжал:

– «Ерунда, не прыгнешь» – вот что сказала мне Софико.

– А вы?

– Прыгнул.

– Вот это да!

– Прыгнул и оказался в больнице. И знаешь что?

– Что? .

– Софико даже не пришла меня навестить

Лиза представила себе Софико: оправив ветхое платье, сшитое, по моде послевоенных лет, злая красавица исподлобья смотрела на маленького Кахобера. Хорошо быть красавицей.

– Так и не пришла.

– Нет. Но гораздо хуже было другое – Кахобер потряс в воздухе указательным пальцем. О моей любви говорила вся школа. Я был просто в отчаянии.

– Еще бы, – кивнула Лиза, а сама подумала:

«Дневник у него, это ясно».

– Но знаешь – грустно сказал Кахобер – это скоро прошло. Я рассуждал так: я не сделал ничего плохого – наоборот: я люблю Софико и это доброе чувство. Почему я должен стыдиться? Как ты думаешь, я был прав?

– Не знаю, – пожала плечами Лиза. – То есть нет. Наверное, это хорошо.

– Я тоже так считаю.

«Издевается, – думала Лиза. – Сказал бы сразу: «Дневник у меня”».

А Кахобер продолжал:

– Пока я со сломанными ногами лежал в больнице, я о многом думал, тем более что времени у меня было достаточно. Я пытался понять, почему Софико меня не остановила. И почему потом не пришла навестить. Я должен был разобраться в своих чувствах. Понимаешь? И тогда я решил вести дневник. Так, записывал разные мысли, даже стихи сочинял.

– Вы пишете стихи?

– Нет, теперь нет. Но дневник помог мне многое понять. Знаешь, почему Софико не пришла меня навестить?

– Почему?

– Софико чувствовала себя виноватой. Она думала, я не захочу ее видеть. Но я это не сразу понял. – Кахобер придвинул к себе стул и сел задом наперед, обхватив спинку руками. – А что касается дневника, я веду его до сих пор. Я бы не хотел, чтобы он оказался в чужих руках, я понимаю. Но и ты меня пойми.

– Да, конечно, – согласилась Лиза, – я понимаю.

– Нет, ты не понимаешь. Юля не брала твой дневник.

– Можно спросить? – сказала Лиза и немного смутилась. – Конечно.

– Мой дневник у вас?

– Нет.

– Тогда почему вы так уверены, что это не Юля?

– Это исключено. – Кахобер наклонил голову набок и криво улыбнулся, отчего его усы изменили положение, а глаза стали как щелки. – Просто она не такой человек.

– Если честно, – сказала Лиза и покраснела, – я тоже об этом думала. Но если она не брала, почему она не могла показать сумку? Я просто хотела убедиться…

– Убедиться? – Кахобер Иванович снова поднял вверх указательный палец и наклонил голову набок. – Никто не имеет права обыскивать другого человека, даже если он тебе не нравится. Ты должна извиниться.

– Я попробую.

– Вот и хорошо, – обрадовался Кахобер. – И пожалуйста, не надо думать, что, если ты не придешь на классное собрание, я об этом забуду. Договорились?

Лиза кивнула.

От классных собраний у Лизы часто оставался на душе неприятный осадок: видимо, предчувствовала, что однажды сама окажется под прицелом.

Кахобер долго ходил по классу, говорил и размахивал руками. У Лизы ком стоял в горле, и в какой– то момент ей показалось, что она упадет в обморок.

– Лиза хочет извиниться, – сказал Кахобер и, уступив ей место, отошел в сторону.

И она извинилась.

«Странно, – думала Лиза, спускаясь по лестнице, – когда ты не прав, стоит тебе извиниться, как мир преображается, а ты сам как будто становишься Лучше».

В раздевалке ее окружили одноклассники. Она сколько угодно могла с ними болтать, и никто не смотрел на нее косо. Максим Елкин ликовал. А сама Лиза чуть не расплакалась: просто ей было у кого переписать домашнее задание и спросить как дела – ничего особенного. Но это так важно, кота есть с кем поговорить.

*

Стоял солнечный майский день. Листья на тополях стали еще больше, а воздух был наполнен свежестью. Лиза простилась с Максимом и отправилась домой.

– Эй! Лиза!

Лиза обернулась. Она всегда ходила быстро, и Юля ужасно запыхалась, пока ее догнала.

– Лиза! Постой. Я хотела тебе сказать. – Юля тяжело дышала и говорила сбивчиво. – Когда ты попросила меня открыть сумку… Понимаешь, там была одна фотография… Извини …