Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке - Бердинских Виктор Арсентьевич - Страница 34

Ну вот курсы прошли; никаких тебе экзаменов, никаких зачетов, и после этого стали распределять. Были такие камышловские военные лагеря. Приехали в Камышлов. Там еще есть другие военные лагеря, как они назывались, дочерние, что ли. Это подчиненные камышловским еланские лагеря. Направили меня туда на формирование полка противотанковой обороны. С этими курсами уже наступила зима, поселили нас в землянках, а народу много, землянки длиннющие, метров по сто. Это оказалась еще одна формировка, но на этот раз выдали обмундирование. Мне дали, например, так все нормально, только заместо шапки буденновку дали.

Там я встретил своего учителя школьного. Был он в звании старшего политрука. Но вот как-то контакта у нас с ним не получилось. Он был сильно озабочен, чин-то у него довольно высокий, а сводки с фронта не очень. Как раз тогда битва за Москву шла. Про Ленинград вот как-то совсем не говорили, а постоянно про Москву.

Прослужил я там меньше месяца, отправили в Тюмень. Там формировалась 175-я стрелковая дивизия. А в этой Тюмени — мороз жуткий. Идешь ночью, звезды высвечали, а снег под ногами хруп-хруп-хруп. Ну и мороз, думаешь, градусов тридцать, а потом разузнаешь, оказывается, было сорок пять. Тихо там, ветра нет, вот так и кажется.

При формировании я попал в 30-й артиллерийский полк. Командовал им генерал Кулешов. Говорили, начинал этот генерал в гражданскую с рядового. Никакой не злой, к солдатам нисколько не вредный, но вот грамотешка не очень. Моим командиром был майор Павлушкин. Производил он впечатление человека тоже не вредного и не злого. Образование у него по тем временам было шесть классов. Что ты, по тем временам это была великая вещь! Начинал он тоже с рядового, а после этого уже перед войной где-то его направили в офицерское училище, учиться на артиллериста.

А вот комиссаром полка был Савиных, тоже вятский, откуда-то из-под Оричей. Ну, дивизия начала формироваться, потихоньку начали узнавать друг друга: командиры подчиненных, подчиненные командиров. Хоть кое-какой порядок появился, но вот с материальной частью было очень туго. Большинство народу у нас было непризывного возраста. Много было и из заключения с малыми сроками. Был у нас такой Камышов. Его спрашиваю: «Слушай, Камышов, вот мужик ты вроде хороший. А за что сидел?» — «А я, — говорит, — милиционеру в рожу плюнул, получил вот два года».

Были у нас и татары, ну те ни слова по-русски. А из заключенных формировались обычно штрафные роты, ну их потом — в самое пекло. Убьют его — пал смертью храбрых. Ранят — искупил свою вину кровью, а если не ранят до конца войны — потом снова на досидку.

Так вот, в Тюмени дивизия сформировалась, наконец поехали. А куда везут, никто ничего не знает. Уже в дороге сказали, что везут примерно между Белгородом и Харьковом. Ехали в теплушке; там так — или сорок человек, или восемь лошадей. Артиллерия-то у нас была на конной тяге. Станцию, на которую мы должны были прибыть, немцы разбомбили, и поэтому нас отвезли на другую станцию, Уразово называется. Приехали в Уразово, разгружаемся.

А ведь одну-то дивизию воевать не пошлешь, надо ее в армию определять. Вошла наша дивизия в состав 28-й армии Юго-Западного фронта. Командовал этой армией генерал-лейтенант Лучинский. Я после войны в военно-историческом журнале видел, что дожил он лет до восьмидесяти, даже Героя ему дали. Ну вот, прибыли в Уразово мы где-то в конце марта, был это уже сорок второй год. Получили материальную часть, но очень скудную, особенно не хватало боеприпасов. Предстояли нам учебные стрельбы, ну а кто же на учебные стрельбы боеприпасов много даст? Но на этих учебных многие у нас даже хорошо стреляли. Главное там было — устроить артиллерийскую вилку: «недолет» — «перелет», после чего обычно попадали точно в цель. Так вот, у многих это получалось. В общем, стрелять научились довольно прилично. Продолжалось это примерно весь апрель. Линия фронта была рядом, так что партизаны ее постоянно переходили, приносили сведения о расположении немцев.

Теперь о моей роли в то время. В каждом артиллерийском полку положено два врача: старший и младший, меня определили в младшие — молод я был, да и впервые на фронте. Старшим был Шляхин Арсений Васильевич, он к тому времени уже года четыре в армии отслужил фельдшером, а перед самой войной попал учиться в Военно-медицинскую академию. Три курса он кончил, а как началась война, так скорей по ускоренной программе дальше — ну и выпустили. Кругозор у него был сестринский, не более того, как я сей-час-то оцениваю. Ну а тогда и то было хорошее дело.

Нашей главной задачей ставилось как можно быстрее развернуться на месте и быть готовым к приему раненых. Коней было у нас в полку очень много, так я уговорил Шляхина выбрать для нас самых крепких. Так и сделали. Самые крепкие кони, все как на подбор серые в яблоках. Да и санитаров мы себе сами выбрали. Какие богатыри! Как медведи!

Этим в основном я занимался. Старший-то по должности как-то должен больше руководить. Так что он все больше в штаб ходил. Подобрали старшину по фамилии Кострицын. Ну прохиндей был, ворище! Сидел он года два, а как тяжело стало с кадрами — его и выпустили. Нашел его Шляхин, мужик-то он был хитрый, ну и смекнул, что именно такой подойдет. Старшина в основном снабжением занимался. Ничего не скажу: в смысле питания снабжение у нас было отрегулировано все — от и до.

С ним у нас один такой случай произошел. Посылаем его как-то в дивизионный аптечный склад за медикаментами. По должности я должен был с ним ехать, контролировать. В общем, получили все, что надо. Едем обратно, а он мне и говорит: «Товарищ начсан, так и так, нам по ошибке выдали 25 литров спирту». — «Где?» — спрашиваю. Показывает: здоровенная бутыль, ивняком оплетенная. Я ему говорю: «Ворище ты, прохиндей! Под трибунал пойдешь!» А сам соображаю как да что.

Вопрос серьезный. В полку у нас энкаведешник был один, из Смерша. Дело с ним иметь очень нежелательно. У него вся работа была следить, как бы кто-то не сделал что-нибудь против закона. Нечего делать, пошел я к комиссару, объясняю ситуацию. «Так, мол, и так, двадцать пять литров спирту мы тут спроворили. Что делать?» — «Молчи, — говорит, — никому не говори, все сами выпьем». Выхожу из управления, а тут уже Кострицын кружится. «Ну как?» — спрашивает. Я говорю ему: «Ругается страшно, чуть не расстрелял, смотри, в следующий раз за такое под трибунал пойдешь, вышку дадут». Ну, уладили дело, а комиссар вместе с командиром потом все к нам ходили, спирт спрашивали.

12 мая 1942 года началось наше наступление. Юго-Западным фронтом командовал Тимошенко, начальником штаба у него был Баграмян, а начальником политотдела Хрущев. В первое время наступали успешно. Дошли мы даже до предместья Харькова, но превосходство-то немцев все же было в любом роде войск, особенно в авиации. Наших самолетов мы неделями не видели, а немецкие бомбили нас непрерывно. В Барвенкове немцы прорвались с юга, а вторая ихняя группировка действовала на Воронеж. Тимошенко тут большую ошибку допустил, не понял, что немцы окружают.

Из Ставки ему был передан приказ отступить, а Тимошенко ответил, что раз мы наступаем по пятнадцать километров в день, то отступать нет смысла и мы не будем. Немцы наши армии окружили, тут только он спохватился. Стали пробиваться на Воронеж, но пробились немногие, большинство попало в плен. Меня тогда ранили и отправили по этапам эвакуации в тыл, когда еще сплошного кольца не было. Попал я тогда в госпиталь в Нижний Тагил. Что меня там поразило, так это камни, громадные, с несколько домов величиной. Промышленный город. Работали там здорово в то время. Танки они в основном выпускали.

Из госпиталя я уже выписался в январе сорок третьего года. Наши громили немцев под Сталинградом. Настроение у всех было приподнятое. Попал в Белоруссию под командование Рокоссовского, повоевал там месяц-два, и снова ранили. И ведь вот как жизнь-то идет по спирали: долечиваться мне пришлось снова в Тюмени. В знакомые, значит, места попал. В Тюмень шли здоровенные посылки с рыбой из Салехарда, с Оби. Ящики были больше стола. Рыба-то уж больно хороша, но ведь приедается она. А в госпитале кормили постоянно этой рыбой и еще чечевицей — это вроде гороха, только плоская. Как наварят они этой чечевицы с рыбой, раненые скандалят, ну сколько можно одно и то же. Не выдержал я, пошел к доктору, говорю, выпишите меня, я ж совсем здоров. А он мне: «Ну што ты мэнэ спрашиваешь, як надо, так и будэ». Хохол был доктор. Но выписали все-таки. И тут же стали собирать маршевые роты в Новосибирске. Туда меня и направили. А формировались там войска для 1-го Белорусского фронта.