Копилка Сатаны - Кинг Стивен - Страница 24

— Дуссандер, — позвал он слишком резко. — Вставайте и зажгите свет, Дуссандер.

Он почувствовал прилив облегчения, когда старик дернулся, заморгал и, наконец, выпрямился в кресле.

— Это ты? Так рано?

— Нас отпустили раньше в последний день, — ответил Тодд. Он указал на остатки сигареты в майонезной обертке. — Когда-нибудь вы сожжете дом.

— Может быть, — безразлично сказал Дуссандер. Он нащупал сигареты, выщелкнул одну из пачки (она чуть не скатилась со стола, прежде чем старик поймал ее) и зажег. Последовал приступ разрывающего легкие кашля, и Тодд передернулся от отвращения. Каждый раз после такого приступа Тодду казалось, что старик вот-вот выплюнет на стол серо-черные клочки легких… и он усмехался от этой мысли.

Наконец, кашель прекратился, и Дуссандер смог сказать:

— Что там у тебя?

— Табель.

Дуссандер открыл табель, держа на расстоянии от глаз, чтобы прочесть.

— Английский — пять. История Америки — пять. Естествознание — четыре с плюсом. «Общество и ты»— пять. Начальный курс французского — четыре с минусом. Начала алгебры — четыре. — Он опустил табель. — Очень хорошо. Как это на вашем языке? Мы сохранили твое сало, мальчик. Ты собираешься подправлять баллы в последней графе?

— Только французский и алгебру, да и то — не больше, чем на восемь или девять десятых. Не думаю, что кто-нибудь заметит. И я считаю, что этим я обязан вам. Я не в восторге от такого положения вещей, но это правда. Так что спасибо.

— Какая трогательная речь, — усмехнулся Дуссандер и снова закашлялся.

— Я думаю, что теперь я не так часто буду приходить, — сказал Тодд, и Дуссандер резко перестал кашлять.

— Да? — спросил он достаточно вежливо.

— Да, — ответил Тодд. — 25 июля мы уезжаем на месяц на Гавайи. А с 1 сентября я буду ходить в новую школу на другом конце города. Это, что касается дела.

— О да, эти черные, —сказал Дуссандер, тупо глядя на муху, переползающую по клеткам скатерти. — Уже двадцать лет эта страна беспокоится и хнычет о черных.Но мы-то знаем, как решить эту проблему, правда, мальчик? — Он беззубо улыбнулся Тодду, и Тодд опустил глаза, почувствовав приступ тошноты. Его охватил страх, ненависть и желание сделать что-то такое ужасное, что могло только присниться в кошмарном сне.

— Послушайте, вы наверное, знаете, что я собираюсь поступать в колледж, — сказал Тодд. — Я знаю, что это еще не скоро, но я уже об этом думаю. Я даже знаю, чем я хочу заниматься. Историей.

— Великолепно. Тот, кто не учится у прошлого…

— Ладно, заткнитесь.

Дуссандер замолчал, но не обиделся. Он знал, что мальчик еще не готов… не совсем готов. Дуссандер наблюдал за ним, сложив руки на груди.

— Я мог бы взять свое письмо у товарища, — вдруг выпалил Тодд. — Понимаете? Вы бы прочли его, а потом я бы при вас его сжег. Если бы…

— Если бы я забрал один документ из своего депозитного сейфа.

— Да.

Дуссандер глубоко и шумно вздохнул.

— Мальчик мой, — сказал он. — Ты все еще не понял ситуации. Да и с самого начала не понимал. Отчасти, может быть, потому, что ты еще ребенок, хотя и не совсем… даже тогда, в начале ты был слишком взрослымребенком. Нет, все дело было и есть в этой абсурдной американской самоуверенности, из-за нее ты никак не мог предвидеть все последствия своих действий, да и сейчас не можешь.

Тодд открыл было рот, но Дуссандер жестом остановил его, словно самый старый регулировщик на свете.

— Не возражай. Это правда. Ты можешь продолжать в том же духе. Уйти из этой комнаты, уехать и больше не возвращаться. Разве я смогу тебе помешать? Конечно, нет. Развлекайся на Гавайях, а я буду сидеть в этой жаркой вонючей кухне, ожидая, не начнут ли в этом году черномазыеснова убивать полицейских и жечь свои хибары в Уатсе. Я не могу тебя задержать, как не могу не стареть с каждым днем.

Он посмотрел на Тодда так пристально, что тот отвел глаза.

— Где-то в глубине души ты мне не нравишься. И ничто меня не заставит тебя полюбить. Ты насильно вошел в мою жизнь. Ты — незваный гость в моем доме. Ты заставил меня открыть склепы, которые лучше было не трогать, потому что я обнаружил, что некоторые мертвецы похоронены заживо и кое в ком из них до сих пор теплится жизнь.

Ты и сам запутался в этом, но думаешь, мне тебя жаль? Боже упаси. Ты сам себе постелил, чего ж тут удивляться, что спать жестко? Мне тебя не жаль, я не люблю тебя, хотя и начал слегка уважать. Так что не испытывай моего терпения и не проси объяснять дважды. Мы можем взять эти два документа и сжечь их здесь, на кухне. И все равно история не закончится. Мы останемся там же, где и теперь.

— Я вас не понимаю.

— Конечно, ты ведь никогда не задумывался о последствиях того, что начал. Но послушай меня, мальчик. Если мы сожжем наши письма в этой банке, откуда мне знать, что ты не оставил копии? Даже две или три? В библиотеке есть ксерокс и за пять центов каждый может снять копию. За доллар ты сможешь развесить мой смертный приговор на всех углах ближайших двадцати домов. Четыре мили смертных приговоров. Подумай об этом. Откуда мне знать, что ты этого не сделал?

— Я… нет, я… я… — Тодд понял, что запутался и заставил себя замолчать. Дуссандер только что описал такое коварство, которое ему просто в голову не приходило. Он хотел было сказать это, но понял, что Дуссандер ему не поверит, и это было ужасно. Он снова закрыл рот, на этот раз щелкнув зубами.

— Даже если найти третье, незаинтересованное лицо, все равно останутся сомнения. Так что, поверь мне, мальчик, проблема неразрешима.

— Черт, — тихо выругался Тодд.

Дуссандер сделал большой глоток из кружки и посмотрел на Тодда через ее край.

— А теперь скажу тебе кое-что еще. Во-первых, если откроется твое участие в этом деле, наказание будет не сильным. И вполне возможно, — более того, скорей всегооб этом никогда не напишут в газетах. Я как-то пугал тебя колонией, когда сильно боялся, что ты расколешься и все расскажешь. Но верил ли я в это сам? — Нет. Я просто пугал тебя, как отцы пугают детей утопленником и другими подобными существами, чтобы они приходили домой засветло. Не верю, что тебя отправят в колонию в стране, где убийц выпускают на свободу после двух лет сидения в тюрьме перед цветным телевизором. Но я все равно мог бы испортить тебе жизнь. Есть записи… да и слухи. Слухи и сплетни. Такой сочный скандал не заплескивается сразу. Он должен вызреть, как вино. И конечно же, с каждым годом твоя виновность будет возрастать. Твое молчание будет казаться все более гнусным. Если узнают правду сейчас, то скажут: «Да он еще ребенок!», не зная, какой взрослыйребенок ты на самом деле. Но что они скажут, мальчик, если правда обо мне выплывет вместе с фактом, что ты все знал аж с 1974, но никому не сказал,а ты уже будешь в колледже? Будет катастрофа. Для молодого человека, только начинающего дело… просто страшный суд. Ты понимаешь?

Тодд молчал, но Дуссандер, казалось, был доволен.

Он кивнул.

И кивая, сказал:

— А во-вторых, я не верю, что у тебя естьписьмо.

Тодд постарался сохранить спокойствие на лице, но опасался, что глаза его расширились от ужаса. Дуссандер алчно изучал его, и Тодд вдруг осознал со всей беспощадностью, что старик, должно быть, допросил сотни, а то и тысячилюдей. Он был специалистом. Тодду показалось, что его череп стал стеклянным, и все мысли вспыхивали в нем крупными буквами.

— Я спросил себя, кому бы ты мог довериться. Кто твои друзья… с кем ты общаешься? Кто пользуется доверием такого самонадеянного хладнокровного маленького мальчика?Ответ один: никто.

Глаза Дуссандера сверкнули.

— Сколько раз я изучал тебя и сравнивал шансы. Я тебя знаю, знаю твой характер, — конечно, не все, все узнать невозможно: чужая душа — потемки. И я ведь так мало знаю о том, где и с кем ты бываешь вне стен этого дома. Поэтому я думал: «Дуссандер, а может, ты ошибаешься? Неужели после стольких лет ты хочешь, чтобы тебя поймали и даже убили только потому, что ты недооценил пацана?» Может, если бы я был помоложе, я бы рискнул — преимущество бесспорно, а шансы пацана малы. Мне очень странно, знаешь, но чем старше становишься, тем меньше проигрыш в вопросах жизни и смерти… и все равно все больше консерватизма.