Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Русачки (Les Russkoffs) - Каванна Франсуа - Страница 20


20
Изменить размер шрифта:
* * *

Время от времени натыкаемся на бошей на велосипедах. Для людей таких современных велики их — странного пошиба, можно сказать, со времен Иисуса Христа, выковыванные на наковальне из цельнометаллических железных стержней. Слишком высокий руль — совсем не удобно — заставляет крутить педали с прямой, как мачта, спиной, руки почти что на уровне глаз, поясница вогнутая — хоть волов запрягай! Самое дурацкое положение, чтобы крутить педали, особенно в горку. Правда, в горку они взбираются пешком. Тормоз у них — какая-то деревянная колодка, трет по шине, по середке, а в действие ее приводит целая система рычагов и трапеций… Даже допотопный велосипед моего покойного дедушки выглядел менее по-дурацки, чем эти динозавры.

Раз какой-то молокосос меня останавливает, внимательно рассматривает мой велик, издает звон, постукивая ногтем по металлу рамы — кристалл! — посвистывает восхищенно и жестом дает понять, что хочет его себе. Я ему: ты чего, старик, спятил? Мотаю головой изо всех сил и обеими руками вцепляюсь в свой руль. Какого хера, пусть лучше меня убьет, но велик свой я ему не отдам! Он делает кучу жестов, чтобы я понял, что ему хочется просто прокатиться, попробовать. Сомневаюсь. А кто мне докажет, что он не сорвется, когда уже будет на нем? Коварная эта порода. Мой кореш подает знаки, чтобы я согласился, а сам встанет со своей «ласточкой» поперек небольшой дороги, метрах в ста. Понял. Говорю бошу: ладно, протягиваю ему свой велик и занимаю позицию поперек дороги, сидя на его железяке. Он вспрыгивает одним махом, ноги вставляет в туклипы точно, не тычется. Затягивает ремешки, чик-чак, катит — руки кверху — до моего морванца, разворот на месте, склоняется вниз к рулю, чешет вовсю на меня, блокирует оба колеса прямо перед моим носом, управляемый занос заднего, возвращает мне велик. Нечего сказать, дока. Говорит: «Прима!», — глаз полон вожделения, рассказывает мне целую повесть, наверняка о том, что был велогонщиком на гражданке, или что-то вроде того. Говорит: «Фойна?— польшо?й пета?!»Это-то мне еще слышать и слышать… Говорит также: « Конец фойне… Капут фойне», — и жестом нам объясняет, что вернется к себе домой и будет снова гонять на велике. Ну, если так, — ладно!

Вечером ночуем в городе, — поди знай, в каком, — маленьком городишке, красивом, не так пострадавшем, как Жьен. Входим в зияющий дом. В добротный дом, раз уж на то пошло. Живет в нем доктор: на двери об этом гласит табличка. Все, что можно было унести, — вытащено, остальное разгромлено. Отыскали мы все же в шкафу банки с вареньем, десяток банок с названиями фруктов, аккуратно написанными прописью на этикетках с голубой каемочкой. Наедаемся до отвалу вареньем, потом укладываемся, каждый в отдельной комнате, в умопомрачительных постелях, больших, хоть аукайся, мягких, как сметана. Велик и чемодан рядом, прислонены к кровати, соединены со мной бечевкой, запрятанной под простыней. Только попробуй стибрить — сразу вскочу!

Раздобыл себе классную книжонку: «Венерические болезни», с цветными иллюстрациями, и огарок свечи. Засыпаю в художественных видениях всяческих шанкров.

* * *

На следующий день — снова в путь. Далеко не уедем.

Бронированные штукенции с гусеницами, клейменные черно-белым крестом, с нацеленными на нас пулеметами, преграждают дорогу в шахматном порядке, оставляя зигзагом лишь узкий проход. Впереди — боши в касках, с винтовками, автоматами, гранатами с деревянной ручкой, торчащими из голенищ, с видом таким, что им не до шуток, стоят, широко расставив ноги, перед мотками колючей проволоки. Бедолаги вроде нас, с чемоданами и рюкзаками, толпятся и угрюмо ждут неизвестно чего. Непрерывно подъезжают автомобили и грузовики бошей. Предъявляют бумаги, и им раздвигают колючку.

В лугах, справа, я вижу французские военные грузовики, тысячами, покуда хватает глаз, но еще и танки, совсем новенькие, с сине-бело-красной кокардой, наверняка те самые, распрекрасные танки «Рено» вчерашнего оптимиста.

Расспрашиваю вокруг себя. Никто ничего не знает. Надо ждать. Осмеливаюсь сказать одному бошу в здоровенной фуражке и в галифе, который вроде командует:

— Мне — в Бордо.

Он смотрит на меня свысока, как если бы я был голубиным пометом на его концертном мундире:

— Ja. Moment!

«Moment» наверное означает: «Минутку». Делюсь плодами своих размышлений с морванцем, который пришел к тому же заключению. «Ja», это я знаю, все это знают, это значит: «Да».

«Moment» длится добрых полчаса. Потом другая Здоровенная фуражка вопит:

—  Матам, Мезье, зюта! Все, Матам-Мезье! Лоос!

На тот случай, если мы еще не поняли, солдатня нас окружает, делает знаки, чтобы мы шли туда:

— Лоос! Лоос!

«Зюта» —это недалеко. Небольшой луг, окруженный живой изгородью, усиленной мотками колючей проволоки. Трава и ничего больше. Единственный выход охраняется двумя в серо-зеленом.

Мы с корешем разлеглись на травке. Испытываем скорее любопытство, чем беспокойство. Осматриваемся. Серые морды людей, не слишком-то спавших в последнее время.

Времени прошло немало, начинаем задумываться, какого хрена мы здесь. Солнце палит уже крепко, тени здесь никакой, если не считать одной худосочной полоски у подножья единственной живой изгороди, дающей контражур. И вдруг у меня разболелся зуб. Коренной мой, — с таким дуплищем, аж целая лошадь с телегой там разместится, с ним я покамест жил на условиях взаимной терпимости, — вдруг сорвал маску. Стреляет та боль страшенно. Пока я бьюсь головой о землю, парень из Фуршамбо пошел добывать аспирин у почтенной публики. Ни у кого его нет. Какая-то дама протягивает мне пузырек мятного спирта. Заливаю в дупло, — от этого боль во сто крат сильнее, десятки миллионов вольт сотрясают мне челюсть. Молодой человек с бороденкой говорит мне, что он студент-медик и что, по его мнению, это флюс, но без инструмента ничего не сделаешь. Подхожу к часовым, показываю им свой зуб, делаю: «У-ля-ля!», потряхивая кистью, — мимика, соответствующая крайней степени боли. Они говорят: «Ja, ja!», — с видом полного сострадания, но потом пожимают плечами с видом совершенной беспомощности. Жестом показывают: «Потерпи!». Ну да, конечно. Только зуб-то, он мой!

Слышу, как люди вокруг рассуждают. Якобы боши («Тс-с! Что вы! Надо говорить: «немцы»! Вы что, хотите, чтобы нас всех расстреляли?») занимают теперь всю Францию, от севера до юга, от Альп до Пиренеев. Французская армия якобы стабилизировала линию фронта сразу за той деревушкой, где мы сейчас находимся, в районе Сент-Аман-Монрон, где-то рядом, и что контрнаступление вот-вот начнется, вот почему, вы же видите, «они» внезапно занервничали. Говорят, что маршал Петен назначен главой правительства и запросил перемирия. Говорят, что, пока немцы двигаются по Франции, французы двигаются еще быстрее по Италии (тут все смеются). Говорят еще, что если бы у них не было Пятой колонны, они никогда бы не смогли победить Французскую армию, та дама, которая говорит это, только что распознала своего бакалейщика, одетого в форму немецкого офицера, да-да, это он! Голову дам на отсечение, я же его прекрасно знаю! Вроде кто-то вещал по радио — из Лондона, что ли, что, мол, война еще не окончена и все такое, в общем, не очень разобрались. О, нет, говорит другая, хватит баловаться! Упрямиться ни к чему. Надо уметь проигрывать. Проиграли, так проиграли — и все! А из-за таких чижиков, как этот, нас всех прибьют! Мы-то все здесь не в Лондоне, на первой линии, у них в лапах! В конце-то концов, мы же ее объявили, войну эту, надо признаться. А почему, кстати? Вы хотя бы помните, почему? Да потому, что Гитлер хотел получить Данциг или Польшу, я уж сама не помню, вот видите… («Выражайтесь повежливее, что вы! Надо говорить: "Господин канцлер, Гитлер". Эти немцы гораздо лучше понимают французский, чем показывают. Только прикидываются. Им в казармах давали курсы французского, на случай войны, специально. Ох и сильны же они, мужики эти! А как организованы! Вы видели, как они организованы? Уж лучше нам воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы у них поучиться».) Говорят то, говорят се…